— Маша, вы все еще считаете себя начинающим режиссером?
— Мне кажется, человек начинающий всегда. Как только начинаешь новый фильм, то все абсолютно с нуля.
— Ну а деньги, связи — без этого уже никак нельзя?
— В Европе есть рынки кинопроектов, там значительно мягче все это. И есть специальная платформа для немейнстрима, они всячески это поддерживают. А в России как ищут деньги, я не знаю. Здесь, к счастью, выходит так, что обычно меня находит продюсер. Но все равно картины-то я снимаю малобюджетные, поэтому ходишь и уговариваешь: сделайте это бесплатно, пожалуйста, а это за копеечку.
— В фильме «Энтропия» такие люди, как Собчак, Гай Германика, тоже у вас играли «за копеечку»?
— Ну за копеечку очень условную, как вы понимаете. Но, к примеру, Собчак, учитывая уровень ее доходов, все равно получила копеечку, то есть участвовала из интереса. Наверное, ей показалось это любопытным. Она еще не видела фильм, и мне очень интересно, что она скажет.
— Помню, много лет назад смотрел какой-то художественный фильм с ее участием. Она там играла ужасно.
— Тогда она играла, а в нашем фильме она такая, какая есть. Наверное, поэтому она и согласилась.
— Но все равно там же есть какая-то условность, это же не документалистика?
— Безусловно, поэтому Ксению в картине мы назвали Пашей.
— Вы довольны тем, что в результате получилось?
— Хотя очень долго не собирался фильм на монтаже, но в итоге мы все преодолели. И даже потом я поняла, почему сначала не получалось. Ведь фильм мы сняли год назад, и продюсер хотела, чтобы уже к Новому году все было готово. Но пока я лично не увидела и не прожила внутренне весь апрель—май 2012 года, который дал мне очень много поводов для размышлений, и пока тот огромный протест во мне не вызрел во что-то большее, фильм не собирался.
— Вы имеете в виду митинги протеста?
— Да! Я их очень активно проживала, меня это страшно мучило.
— Слушайте, а где вы были в августе 1991 года?
— Мне было 11 лет. Мы ехали с бабушкой во Внуково, а в это время танки ехали мне навстречу.
— А я был у Белого дома, а до этого на всех митингах конца
— А я сейчас ни зимой, ни весной не ходила на митинги, была в Армении, сидела у компьютера и смотрела новости в Интернете, читала все ЖЖ. С одной стороны, я понимаю, что на все эти митинги ни фига ходить нельзя, ведь нельзя же идти на митинг под руководством Собчак. Категорически!
— И это вы говорите про девушку, которая снималась у вас в фильме?!
— А почему бы и нет?! Но, с другой стороны, нельзя терпеть, когда едет кортеж по пустой Москве. (Этими кадрами с забойным саундтреком группы «Голос Омерики» заканчивается «Энтропия». — А.М.) И то, и другое не может быть ни нормой, ни правдой.
— А где же правда?
— Мне кажется, она в том, чтобы каждый из нас собирал сам себя. И ограждал себя от пустоты, от этой энтропии. Не позволял себе деградировать.
— Что в вашем понимании есть энтропия?
— То же, что и в физическом. Если на замкнутую систему никаким образом не воздействовать, она сама собой только разрушаться будет.
— Ну да, Советский Союз так и разрушился!
— И сейчас мы думаем, оно возьмет само собой и изменится, если сменить президента. Ничего не изменится! Мы не должны идти на компромиссы, а мы идем на них ежедневно. Нам хочется пить какой-нибудь дорогой кофе, платить за комфорт бешеные деньги... Все мои друзья знают: лучше я откажусь от какой-то работы в ущерб своему материальному состоянию, чем пойду на компромисс. Просто невозможно одной рукой брать, а другой бить по щекам.
— И как вы относитесь к Собчак в этом смысле?
— Она как раз одной рукой берет, а другой...
— Да, жестко вы относитесь к своим персонажам.
— Я очень жесткий человек по жизни. И никогда восхищения той позой, в которой находится Собчак, у меня нет и быть не может. Она знает об этом. К тому же в дружеских отношениях я с ней не состою.
— Зачем же она вам была нужна в «Энтропии»?
— Потому что лучше нее ее собственную позу не может олицетворить никто. Где я найду такого персонажа, который может быть настолько Собчак, насколько она сама?
— Есть режиссеры, которые приглашают только тех людей, с которыми им работать приятно.
— Этот фильм шел от обратного: на съемочной площадке было чудовищно. Второй раз я бы не хотела подобное повторить. Хотя вот Лера Гай Германика лично мне страшно интересна как режиссер и как талантливый человек, но совмещение ее с Собчак... Эта сцена начальная, где они обсуждают свои волосатые ручки... Такое было постоянно! Это не является междусобойчиком друзей, однозначно. А вот персонаж Илья (его играет модель Данила Поляков. — А.М.) — это мое альтер эго, где я сама над собой издеваюсь, поскольку в моем характере есть мазохизм.
— И, цитируя Илью, вы тоже можете сказать, что авторское кино — это...
— Ж...
— В чем?
— В том, что в итоге наше кино никто не смотрит, оно никому не нужно. Значит, это ж... Мне больно и грустно, когда с моего фильма люди уходят, потому что им скучно и не хочется разбираться в чем-то сложном. Но все равно «Энтропия» — это попытка в каком-то смысле надавать себе пощечин. А то вдруг я увлекусь и начну считать, что у меня миссия, что я художник, что я режиссер, как вы говорите... Не дай бог.
— Понятие «фрик» для вас что-то значит?
— Я об этом не думала, потому что я тоже фрик. Мне еще в школе всегда говорили: «А Саакян у нас специфическая». У меня был период, когда я пыталась стать как все, но у меня не получилось.
— Зачем?
— Ну, например, у меня был нормальный прекрасный муж, у него нормальная и прекрасная семья. Мне очень хотелось, чтобы они считали, что я тоже хороший и нормальный человек, который может быть достойной женой их сыну. Но даже несмотря на то, что я два года работала над собой, мне это не удалось. Значит, уж если ты есть какой-то, то уже не можешь стать другой. Даже не пытайся! И маска тут не поможет.
— А Германика с маской, как вы думаете?
— Конечно. Она тонкий, хрупкий, ранимый человек. А агрессия, которая периодически из нее вырывается, — лишь защитная реакция организма.
— Когда Собчак орет у вас в фильме «Земля, ты зае...!», понятно, что это дико концептуально. Но как вы вообще относитесь к русскому мату в кино, на котором ваши героини с удовольствием общаются?
— Я, если честно, мат в речи не люблю и сама им не пользуюсь. Хотя в принципе киношные люди всегда ругаются матом — это нормально. Но так как у нас на съемочной площадке Собчак и Германика так себя вели, так разговаривали между собой, вся группа, как по мановению волшебной палочки, перестала ругаться матом, стала изысканно вежливой, обходительной. Люди, глядя на персонажи в кино, захотели стать какими-то особенно чистыми. Ведь когда ты видишь, как это некрасиво... По-моему, обыденный мат, идущий с экрана, просто страшен, ведь ты к нему привыкаешь. У меня нет желания продвигать мат. Наоборот, я хочу окунуть человека в это, чтобы он вскрикнул: «Ой, как ужасно! Фу-фу-фу». В самом сценарии была всего-то пара матерных слов, поэтому я даже не знаю, почему Собчак так много матерится в фильме. Лера, наоборот, старалась этого избегать, она хитрая, понимала, что все пойдет на экран, а Ксения... Она даже не знала, когда будет включена камера, поэтому просто была самой собой.
