— Все рвутся на Запад, в знаменитые балетные труппы, а ты, наоборот, приехал с Запада. Что тебя заставило принять такое решение?
— Жизнь актера настолько скоротечна, что засиживаться в одном театре — это очень скучно. Ты ездишь по миру, ты знакомишься с новыми хореографами, растешь в творческом плане, узнаешь новые компании, тебе представляются новые возможности.
— Но ты уже поменял четыре компании...
— Так смотрят у нас в стране. Творческая жизнь скоротечна — 20 лет, и все. В 38 уже пенсия. На Западе это нормально, у нас... Я знаю людей в Европе и Америке, которые меняют по десятку компаний за свою жизнь. Наверное, в творческом отношении это правильно, потому что ты берешь максимум от каждого театра, реализуешь себя, ищешь новые пути для развития, новых хореографов. Работаешь с другими педагогами, которые дают тебе что-то новое и интересное. А сидеть на одном месте, в замкнутом пространстве, слишком скучно. Если ты много лет просидел в одном театре — идет повторение, например, танцуешь одни и те же партии...
— А что ты думаешь по поводу хореографии Ролана Пети, которую тебе тоже предстоит танцевать в новом для тебя театре?
— Я никогда не участвовал в его постановках. Но всегда мечтал об этом, потому что, когда у нас в Мариинском театре шла его «Кармен», мне нравился этот балет, и я очень хотел его станцевать. «Юноша и смерть» в исполнении Барышникова меня просто потряс! Поэтому опять же для меня это будет что-то новое и интересное, так как ни в одном театре, когда я работал, не шла хореография Пети. Его балет «Коппелия» очень комичный, тут много актерской игры. Можно, что называется, «прожить на сцене», что для творческого человека очень важно. Здесь есть не только танец, поддержки, кульбиты, прыжки, а еще и актерская игра — можно себя показать.
— А если сравнивать с классической «Коппелией»?
— Классическую «Коппелию» я тоже танцевал. Ролан Пети, наверное, более интересен для меня: за свою жизнь классики я уже много станцевал, и попробовать что-то другое мне всегда интересно. Хотя и неклассическую «Коппелию» я танцевал в Голландии. Я люблю эксперименты. Посмотрим, что из этого получится на этот раз.
— Расскажи, пожалуйста, о новом проекте Андриса Лиепы, в котором ты участвуешь. Мировая премьера балета «Клеопатра» только-только состоялась в Париже...
— Андрис каждый год делает «Русские сезоны. XXI век» — это дань дягилевским сезонам. В этом году немножко отошли от формата дягилевских балетов. Балет «Клеопатра» замечательный. Он абсолютно новый. Тут все по-другому, не так, как было у Дягилева. Среди героев есть и Ида Рубинштейн, и Нижинский, и Робер де Монтескью — денди и балетоман, прообраз барона де Шарлюса в романе Пруста «В поисках утраченного времени» — его я и исполняю. Хореограф — Патрик де Бана. Он поставил несколько балетов в Вене — очень интересный хореограф, и я надеюсь, что в России тоже пройдет эта премьера.
— Когда тебя Ратманский пригласил вернуться в Россию, переехать в Большой театр, ты не думал ни одной минуты?
— Ну конечно, я думал. Потому что в Амстердаме я был номер один и очень много терял. Там все вокруг меня строилось. Но для меня это был какой-то вызов, я люблю вызовы по жизни, мне это было интересно. Потом Ратманский проявил такую заинтересованность во мне! Я был уверен в себе.
— Говорят, Большой театр обламывает людей. Тебя обломали?
— Просто там есть какие-то свои устои, сложившиеся традиции, они вообще к чужакам относятся очень настороженно. Мало кто там уживался. Ратманский — человек европейского склада, он современным взглядом смотрит на твои персональные качества и мало обращает внимания, закончил ли ты московское училище и есть ли в тебе кровь московской школы. Он смотрит на человека как на профессионала. Поэтому с ним было очень комфортно, и никаких проблем не было. Но после ухода из театра Ратманского политика там изменилась, и, проработав в театре два года, я тоже решил уйти — уехал в Сан-Франциско.
— Я знаю, что после ухода из Большого у тебя был тяжелый период — были травмы. Как ты все это преодолевал?
— Без травм не обходится ни один танцовщик. В этот момент ты ощущаешь себя психологически некомфортно, потому что, когда ты постоянно в творческом процессе и выбываешь из привычного состояния, не находишь себе места, появляется страх, что это никогда не пройдет. Психологически трудно перестроиться. Очень важную роль играла поддержка семьи. Надо было найти хорошего врача, который мне объяснил, что не все так плохо, что все пройдет.
— Артем, ты ведь, закончив Вагановскую академию, пять лет проработал в Мариинском театре, жил в Санкт-Петербурге. Но из Сан-Франциско возвращаешься в Москву...
— Я всегда мечтал работать и жить в Москве. Это мой размер! Мне нравится масштаб этого города, его суета. Здесь как нигде чувствуется жизнь, все насыщенно. В Питере хорошо, но немножко однообразно.
— Но ты жил в Амстердаме — мировой столице развлечений! Там-то тебе не скучно было?
— Там совсем труба! Если Питер по сравнению с Москвой — это деревенька, Амстердам — хуторок. Да, туда люди съезжаются со всего мира. Но с определенной целью: потусить, повеселиться. Но ты же не будешь тусить 365 дней в году, особенно когда занимаешься такой профессией, как наша. Она требует очень много сил, эмоций. Ты должен отдыхать, спать. Ты не можешь жить амстердамской жизнью. Да, там здорово, там классно. Но в какой-то момент это все надоедает: становится скучно.
— Артем, почему ты все-таки выбрал «Стасик», а не Большой или Мариинку?
— В первую очередь из-за худрука — Игоря Анатольевича Зеленского. Мне импонирует его уверенность относительно будущего этого театра. У него очень много интересных проектов и прекрасных балетов, которые позволяют создать альтернативу Большому в балетном пространстве. Чтобы зритель шел смотреть непосредственно на «персоналити», на актеров, а не «выгуливать» бриллианты, как это делают люди, которые идут в Большой. Ведь туда идут в основном на бренд. У Зеленского же есть идея — сделать Музыкальный театр театром актеров в первую очередь или делать ставку на какую-то эксклюзивную продукцию.
