— Обнадеживающее название, Женя... Что за штучка?
— Это Марк Твен. Работа возникла так: с Сережей Лазаревым после спектакля «Одолжите тенора» мы хотели начать новую работу, но ничего подходящего не находилось. После «Тенора», который угодил и критике, и публике, успех трудно повторить. И вот в библиотеке США нашлась пьеса Твена, причем единственная его пьеса, которую он к тому же недописал. В оригинале называется «Мертв ли он?» — по рассказу «Жив или мертв?». Это комедия положений, написанная под влиянием комедий того времени — «Тетки Чарлей» и подобных ей. С переодеваниями, трюками — в общем, карнавальная история.
— На улице жуть какая-то происходит: людей ни за что хватают, в полицию отправляют, город от горожан перекрывают, а у тебя в театре — вечный праздник. Что скажешь?
— Это так: когда в Москве начались волнения, мы репетировали комедию. Одним глазом я смотрел на сцену, другим — в «Фейсбуке» сидел. Я все вижу, все понимаю. Сам задаю себе вопрос: а тем ли я занимаюсь? Да, я не смогу ставить социальные спектакли, как Кирилл Серебренников или Костя Богомолов. А они не могут делать того, что делаю я. Но не хочется повторять затертые истории про Вахтангова, тяжелое время и постановку «Принцессы Турандот». Я убежден, что театр создан для того, чтобы скрыться от кошмара. Это место, где люди значат больше, чем в жизни. Я делаю то, что умею.
— Женя, ты — актер, причем редкого на сегодняшний день амплуа — такой смешной герой-красавчик. Почему ты в свое время решил попрощаться с актерской профессией?
— После Школы-студии МХАТ я пришел в Пушкинский театр в то время, когда СССР окончательно не развалился, а перестройка не началась. Я играл героя в испанской пьесе, на сцене нас было человек 30, и все, включая Пороховщикова, Алентову, изображали испанцев, щелкающих пальцами. А в зале на 850 мест всего было 70 зрителей. Артисты отказывались выходить на сцену, говорили: «Давайте отменим спектакль». Такое было время, и я спрашивал себя: куда я пришел? Зачем все это?.. И в МХТ тогда было то же самое: великие артисты на сцене — и полупустые залы.
— В конце концов, ты мог сменить профессию.
— А я в течение пяти лет работал на радио, быстро-быстро рассказывал про кино, которое не видел, писал сценарии для рекламы... И в какой-то момент подумал: может быть, я сам в театре буду что-то делать? Наверное, я разочаровался в актерской профессии: она настолько зависимая, что от тебя ничего не зависит. И тогда я пришел к Юрию Еремину (в то время худрук Пушкинского театра. — М.Р.) и сказал, что больше Кикимору в «Аленьком цветочке» играть не буду.
— Не понимаю, как можно отказываться от такой чудесной роли?..
— За всю, почти
— А потом уже случился «Тенор» — твой самый шумный успех?
— Я не собирался ставить пьесу Кена Людвига «Одолжите тенора». Я приходил к Роману Козаку, когда он возглавил театр, и принес серьезные пьесы. А он мне предложил «Тенора». Я прочитал — пришел в ужас: на главную роль нужно было звать либо Галкина, либо Баскова... Позвонил Сереже Лазареву, который сам к тому времени ушел из группы «Смэш» и был на перепутье. Он прочитал, сказал: «Делаем!» — и за месяц мы сделали «Тенора». А дальше понеслось: премии, предложения ставить в других театрах... Олег Павлович Табаков сказал, что на следующий сезон во МХАТе хочет что-то подобное, и я поставил «Примадонн».
— После этого к тебе плотно приклеилось: «Писарев — мастер коммерческих спектаклей». Твой комментарий.
— Писарев — это не коммерция. Писарев с удовольствием и честно делает свое дело. Писарев хочет и, надеюсь, может что-то другое. Для меня коммерция — это деньги. А я не сильно обогатился на этих спектаклях, если не сказать наоборот.
— Хочешь сказать, разорился на них?
— Не разорился, но имеджевый ущерб себе нанес. Однако на моих спектаклях хорошо зарабатывают театры, в том числе и для того, чтобы выпускать высокохудожественные, извините, некоммерческие спектакли.
— И тут мы подходим к важной теме — высокого и низкого искусства. Выходит, что на твоих коммерческих санях с низкими комедиями другие въезжают в рай с высоким искусством.
— Я не хотел бы так говорить. Но, например, в прошлом годуМХТ возил на гастроли в Питер «Примадонн» в том числе и для того, чтобы показать там замечательный спектакль Льва Эренбурга «Васса Железнова», который без «Примадонн» не взял бы ни один прокатчик.
— Женя, тебя судьба свела с замечательным английским режиссером Декланом Доннелланом, ты ассистировал ему несколько лет. Ты почувствовал разницу? Чему может русский режиссер научиться у западного?
— Всему. Прежде всего научился весело и жизнелюбиво проводить время, по-другому воспринимать театр. Вот у нас был спор. Я говорю, на роль нужно взять такого-то артиста: «Правда, характер у него не подарок, но артист — во!» «Не будем брать, — говорит Деклан, — может, другой и послабее, но приятный и интересный человек, он не будет разрушать нашу компанию».
— А результат его не смущает?
— Я с ним спорил, я не верил. А Деклан говорил: «Я стал режиссером еще и потому, чтобы самому выбирать, с кем проживать эту жизнь. Это ты, Женя, думаешь, что полгода ставишь спектакль. А мне лично не все равно, с кем я проведу это время». «А если что-то не получилось, значит, — продолжал Деклан, — это моя вина».
— Ты безоговорочно принял это правило и теперь делаешь выбор в пользу человеческих качеств?
— Не так безоговорочно, но безусловно. Я всегда выбираю компанию. У нас вся жизнь проходит в театре, так зачем же надо мучиться? Почему жизнь должна быть не в радость?..
— Уточни свой выбор: звезда или хороший характер?
— Отвечаю: звезда с хорошим характером. Шутка. Только жизнь меня может заставить сегодня приглашать звезду. Даже когда звезды сидят на первом ряду на репетиции, я говорю: «Звезд у нас нет, у нас спектакль — звезда».
— Но у тебя в «Примадоннах» — и Дюжев, и Верник, и Чурсин, и Дужников, и Трухин. В «Талантах и покойниках» — Лазарев. Честно — не «включают звезду»?
— Однозначно нет, не сталкивался. Я по-прежнему считаю: чем выше звезда, тем проще человек.
— Два года назад ты возглавил театр Пушкина. Не страшно было идти в театр, проклятый Алисой Коонен (так гласит легенда)?
— Если бы я не знал этого театра, я бы испугался, но для меня это не более чем красивая легенда. Я общался с артистами, которые еще помнили тот Камерный театр, Коонен. Я поднимался в ее комнату под крышей, где она жила. Но Вера Алентова рассказывала мне другое: Коонен не проклинала театр, и она даже в начале
— Кстати, о новом театре и переменах. Ты готов поменять название: Пушкинский — на Камерный?
— В свое время Роман Козак пытался вернуть название Камерный, да еще имени Таирова. Действительно, этот театр к Пушкину не имеет никакого отношения, как и Маяковский — к театру, носящему его имя. Но и к Таирову он теперь имеет весьма отдаленное отношение. В
— Став худруком, что ты нового узнал про людей, про жизнь?
— Я не знал, что в ближайшем кругу может быть так много зависти. Например, мне звонили и говорили: «Женя, я вас уважаю, но хочу сказать, что такой-то артист ведет против вас работу». Я злился не на того, кто ведет, а на этого осведомителя. Доходило до того... да что скрывать, мне были звонки с угрозами: «Не суйся в Пушкинский» — так говорили или приходили эсэмэски. Не страшно было, но очень противно. Когда мне показали список людей, претендовавших на руководство, я понял, что театр как таковой им не нужен. Нужно было помещение в самом центре Москвы, вот и все. Я тогда подумал: «Женя, зачем тебе это надо? Ты стольких людей заставил волноваться».
— И что ответил Женя?
— Женя сказал: подождем, посмотрим год. Театр Пушкина — не чужое место мне, я люблю его. Я пришел не для того, чтобы разрушать, — я пришел к своим однокурсникам, ученикам, к людям, у которых учился...
