Увертюра
Всегда, в любое время года,
в концертах самых знатных прим,
где он ведёт, полно народа,
и в зале царствует Гольфстрим,
мелодий сладкое теченье,
и зрителей благоволенье:
на сцене Бэлза Святослав —
таланта с обаяньем сплав.
Он, как волна, — предвестье шторма,
в нем обещанье сильных вод.
Он возбуждает и зовет,
подобно чистым звукам горна,
его вступленье — как магнит,
и просвещает, и манит
отведать русское искусство
и, приглушив на время спесь,
постигнуть вкус чужого буйства,
дивиться: этот русский весь
так элегантно безупречен,
самой природою отмечен —
подтянут, лёгок и высок!
Да что ж! Россия — не Восток.
А он, достойный поклоненья,
затворник! Счастлив в чтенье книг.
Как много в жизни он постиг!
В искусстве ищет вдохновенья…
В нем связь времен не прервалась.
Он по рожденью — польский князь.
Предки и друзья дома
— Прости мне, милый Слава Бэлза,/что в родословную залезла./Пойми меня: любой бы влез,/коль есть в Европе город Бэлз. Просвети.
— Город Бэлз (Белз) — очень древний, упоминается в «Повести временных лет» у Нестора-летописца. Он находился на польской территории, теперь — Украины, недалеко от Львова. В словаре Брокгауза и Ефрона есть статьи о Бэлзском княжестве и о епископстве. Когда я был маленький, папа и мама рассказывали мне про это не для того, чтобы задрал нос, а чтобы понимал ответственность. Среди предков наших было много достойнейших людей.
Еще в XVI веке Марцин Бэлза был ректором Ягеллонского университета в Кракове. Знаменит поэт Владислав Бэлза и его брат Станислав, писатель и путешественник. Папа очень гордился знаменитым химиком Юзефом Бэлза — он дружил с семьей Шопенов! В папиной монографии о Шопене приведен портрет нашего предка. Мне всегда внушалось: есть высокое понятие — фамильная честь.
— Родители твои высоко несли это достоинство!
— Поэтому мне многое было нельзя, что могли позволить себе мальчишки.
— Игорь Федорович — выдающийся музыкант, филолог, блистательный лингвист. Тебя приобщали к польской речи?
— У нас дома часто бывали знаменитые поляки, особенно композиторы. Дома я видел еще молодым великого пана Кшиштофа Пендерецкого, прославленного писателя Ярослава Ивашкевича.
— Слава, просто завидно: тебя духовно питало твое блистательное окружение. Все взывало — не урони честь!
— Я видел вблизи великих людей музыки, литературы, науки. Но что они будут признаны классиками, я осознал значительно позже. Тогда они, папины друзья, запросто приходили к нам, а мы — к ним. Однажды родители взяли меня к великому Николаю Мясковскому. Жил он тогда на Сивцевом Вражке вместе с сестрой. Мне объяснил отец: Николай Яковлевич — блестящий композитор, к тому же он был офицером царской армии, а потом стал народным артистом Советского Союза.
— В его облике сохранился стиль ушедшего времени?
— Да! С бородкой старорежимной, в манерах очень мягкий человек, но необычайно твердый по духу. Знаешь, в тяжелый
— Слава, не умолчи, ведь твой отец был не только известнейшим филологом, но и композитором.
— Он и начинал как композитор. В частности, написал музыку к фильму «Арсенал» Александра Довженко. Это была первая, специально написанная музыка к нашему немому кино.
— А кто исполнял музыку во время сеанса?
— Пианист. Но когда в Германии демонстрировался «Арсенал», то там воспользовались оркестровой партитурой отца.
— Отца пощадила жуткая волна расправ?
— Не совсем. Гонения были страшные. Папу выгнали из Московской консерватории, где он был профессором, выгнали из «Музгиза», где он был главным редактором. В те годы семья бедствовала. Папа подрабатывал переводами — он знал все европейские языки. А когда властям надо было продемонстрировать за границей интеллект советской профессуры, ему позволили читать лекции в Сорбонне на французском. В Вене читал на немецком. В родной Польше — по-польски. В Италии, вообрази, читал по-итальянски о строе стиха Данте.
Торжество генетики
— Твой папа — достойный наследник княжеской традиции. Отец его Федор дал сыну княжеское имя Игорь. А ты, естественно, — князь Святослав.
— За выбор имени я благодарен родителям. Звучит красиво. Старший мой сын — Игорь. Младший — Федор. Оба Бэлзы.
— Генетика пробивается сквозь века!
— Папа многое мне дал на генетическом уровне. Но он и воспитывал меня! Правда, ползающим существом больше занимались мама и бабушка. Потом к числу моих воспитателей примкнул и кот Бастик. Но когда я начал соображать, отец при его фантастической занятости находил время заниматься со мной английским и французским. Кстати, учился я в знаменитой английской школе в Сокольниках. Для поступления нужно было сдать экзамен. Одно лето отец провел со мной в Паланге. Тогда я уже читал на английском несколько адаптированное издание «Приключений Тома Сойера». А много лет спустя я написал предисловие к тому Марка Твена.
Из уст отца я впервые услышал стихи и имена поэтов Серебряного века — Гумилева, Ходасевича, Ахматовой, с которой папа меня успел познакомить. Считаю, домашний университет, домашняя консерватория дали мне все-таки больше, при всем уважении к альма-матер, чем филфак МГУ.
Мама
— Слава, однажды в Доме дружбы мне посчастливилось быть представленной Зое Константиновне, твоей маме. Меня очаровала ее элегантность и красота. И еще какой-то поглощающий взгляд доброжелательного человека.
— Мама была чудной женщиной! Медик по образованию, она внутренне несла в себе готовность русских женщин к самопожертвованию ради любимого человека. Мама сразу поняла масштаб личности отца и забросила личную карьеру. А в трудные годы нас содержала, подрабатывала даже шитьем.
Позже она стала писать книги о великих музыкантах, публиковала под девичьей фамилией Зоя Гулинская. В «ЖЗЛ» вышла ее книга о великом чешском композиторе Сметане, потом — об Антонине Дворжаке. Написала мама и о друзьях дома — о Мясковском, о Глиэре. В итоге ее приняли в Союз композиторов как музыковеда. Мама, поистине красавица, умела все. Изысканно готовила при отсутствии необходимого обилия возможностей. Наши гости поражались маминой фантазией.
На шпагах с книгою в руке
— Пан Святослав, князьям на роду написано владеть шпагой, чтоб на турнире или на дуэли пронзить врага.
— В детстве я усвоил: надо научиться фехтованию. Попал к лучшему тренеру Советского Союза — Льву Петровичу Мацукевичу, воспитавшему чемпиона мира и Олимпийских игр Марка Ракиту. Сначала я овладел рапирой, шпага
— Да у тебя, наверное, целая сотня предисловий!
— Один острослов сказал: «Хочешь быть впереди классиков, пиши предисловия!» И я оказался впереди очень многих. Рано отвоевал право писать только про то, что мне нравится самому. С моими предисловиями выходили книги Шекспира, Оскара Уайльда, Дефо, Киплинга, Эдгара По, Грэма Грина, Бальзака, Жюля Верна.
— Многие телезрители об этом не знают, считают тебя прежде всего музыкантом.
— Телевизионная популярность с книжной несравнима. Но в советское время книги с моим предисловием выходили тиражом в полмиллиона. А английские сказки — в полтора миллиона! Я по-старомодному считаю себя поборником книги, поскольку папа был библиофилом, он передал мне эту высокую болезнь. Книга важна мне не только как текст, но важна и как произведение полиграфического искусства.
Женщины и сыновья
— На твой идеал женщины повлиял образ матери?
— Конечно. Надо признаться, обе женщины, родившие мне сыновей, в чем-то, даже мастью, походили на мою маму. Меня, так сказать, романно привлекали больше блондинки. И, наверное, они доминируют в моем донжуанском списке, но для рождения потомства я выбрал шатенок. Но, увы, идеал оказался недосягаем. И потому семейная жизнь у меня не сложилась столь удачно, каким перед глазами был пример родителей.
Самое удивительное — и Нина, мама Игоря, и Ольга, мама Федора, — преподавательницы английского языка.
— В любви на английском объяснялись?
— На всех языках. Ольга — дочь знаменитого киноактера, народного артиста Петра Петровича Глебова, отлично сыгравшего Григория в «Тихом Доне». Я честно думал, что наш с Ольгой сын Федя пойдет по артистической стезе. Но нет. Хотя диплом не всегда определяет жизненный путь человека. Игорь, мой старший, окончил Институт электроники и автоматики. Федор тоже сделал современный выбор ― окончил Университет управления. Ребята у меня замечательные, претензия к ним одна — не сделали меня до сих пор дедом. Младший женат, но с детьми не торопится. Игорь официально не женат. У нас мужская дружба. Иногда ходим в ЦДЛ вместе пообедать. Они меня опекают в плане борьбы с компьютером или автомобилем.
— Ты водишь?
— Ну конечно. В прошлом году моим правам водителя исполнилось 50 лет. На первом курсе университета в
— Была машина?
— Да нет. Родители не спешили ее покупать — буду гусарить, катать девушек. Наверное, это было правильно. Всему свое время! Первую машину я купил на деньги, заработанные журналистикой и литературным трудом. Сейчас езжу на Land Rover-Дискавери. Стоит машина во дворе. Я на ней подвозил Вишневскую с Ростроповичем, Плисецкую с Щедриным, Архипову с Пьявко.
Денди и жених
Когда Бэлза слетает к рампе, словно с небес, элегантный, безупречный, в зал направляется головокружительный ветерок европейского дендизма. Всё в нем — сама утонченность.
— За мой облик спасибо папе и маме. Это их заслуга. Мои смокинги, бабочки — непременный атрибут искусства.
— Сейчас многие надевают эти атрибуты, но на иных смокинг, как на корове седло. Давно не видела тебя в белом смокинге.
— У меня четыре черных смокинга и один белый. Раньше, когда я вел цикл «Шедевры мирового музыкального театра», в черном вел оперы, а в белом — балет. Теперь балеты ведет мой молодой друг Цискаридзе, а я только оперы. Но белый я люблю надевать где-нибудь на юге, в жаркое время.
Аристократическая законченность концертных костюмов у Бэлзы — не просто дань традиции, но еще и своеобразное табу на внутренний мир. Отгороженность. Знак недоступности.
— Ты знаменит и к тому же не женат. Для роя невест представляешь соблазн.
— Несколько лет назад в Москве появилась книга «Самые знаменитые женихи России». Там пять разделов: олигархи, спортсмены, актеры, попса. И пятый раздел ― классики. Мною, престарелым, открывается список блистательных женихов: Денис Мацуев, Евгений Кисин, Николай Цискаридзе... Они все — мои молодые друзья.
В эфире. Грэм Грин
— Кто тебя сманил на телевидение?
— Моим крестным отцом здесь был Юрий Сенкевич — привлек меня в свой «Клуб путешественников». Сначала я рассказывал про Париж, Францию, потом заслужил право рассказывать о других странах. Передачи Сенкевича имели огромную популярность. Меня стали узнавать в метро... После перестройки мне поручили вести музыкальные передачи. У меня не было музыкального законченного образования. И я сначала несколько засмущался. Но потом здоровый авантюризм и мушкетерские навыки взяли верх. Уже 15 лет я работаю на телеканале «Культура» и горжусь этим.
Занимаюсь тем, что мне нравится. Но, оказывается, это нравится многим. Езжу по стране. Люди смотрят нашу программу «Романтика романса», смотрят оперы, которые я предваряю беседой со знаменитыми певцами, дирижерами, режиссерами. Я утверждаю, само телевидение должно стать искусством. Канал «Культура» к этому неуклонно стремится.
— Какая передача была, можно сказать, твоей «пилотной»?
— Я помню свою первую гостью — знаменитую чернокожую певицу Барбару Хендрикс. Великолепное сопрано! Недавно она вновь приезжала в нашу страну...
— У тебя десятки знаменитых друзей. Но встреча с кем из них стала везением судьбы?
— Назову Грэма Грина и Лучано Паваротти. Ты давным-давно брала у меня интервью: «Святослав Бэлза: «Я звездочет». Помню, тебя интересовала именно литературная составляющая моей жизни. Скажу, Грин — особая моя удача. Любил его книги всегда. Когда закончил школу, мне подарили его роман «Тихий американец» на английском языке. Там значилась стандартная надпись: «Святославу Бэлзе за отличные успехи и примерное поведение». Я эту книгу показал Грэму Грину. И он сделал другую надпись. Он прав: «Книги, прочитанные в детстве, могут оказать влияние на судьбу».
Встреча с ним мне была предсказана. Очень много встречался с ним. Летал к нему в Антиб, когда готовил шеститомное собрание его сочинений, сопровождал в поездках по стране. Помню, перед поездкой в Киев он спросил у меня: «А Чернобыль не опасен?» Не о себе он беспокоился, думал о своей последней музе — Ивон: «Мне-то уже все равно».
— А почему он не мог на ней жениться?
— Он был католиком и развестись не имел права. Мы втроем отправились в Киев. После его выступления в университете мы поехали в Киево-Печерскую лавру. Тогдашний настоятель знал книги Грина. И Грин этим был поражен. И, убежденный католик, он пожертвовал лавре довольно внушительную сумму из своих гонораров на восстановление православной обители.
Поэты
— Человек музыкальный, ты любишь поэзию и, думаю, ценишь в стихотворении звук, звучание строки, благозвучность рифмы...
— Да, я люблю Серебряный век. Мне близки взгляды поэтов. Очень люблю Гумилева. Не скрою, эту любовь привил папа, написал «Похоронный марш» памяти Гумилева. И когда стихи расстрелянного поэта были под строгим запретом, папа из одного из своих огромных шкафов извлек для меня томики Гумилева.
— Но ты и Мандельштама любишь.
— Люблю. Папа одним из первых композиторов написал романсы на стихи Мандельштама. В журнале «Наше наследие» напечатаны его воспоминания о Мандельштаме. Он начал свои мемуары с детства, когда в их доме бывал Валерий Брюсов. А мой дед Федор Иванович тогда преподавал римское право в Варшавском университете. Они с Брюсовым говорили на «мертвом» языке — латыни.
— Стихи Мандельштама по глубине осмысления человеческой судьбы, по музыкальной звучности драгоценны.
— Поэт замечательно сказал: «Останься пеной, Афродита,/И слово в музыку вернись». Написать музыку к стихам — значит расслышать эту музыку в строе и звучании стиха. Это особый дар. Отец писал романсы и на стихи Пушкина, Блока и Гумилева.
— Почему бы не включить в «Романтику романса» сочинения Игоря Бэлзы?
— Не очень удобно. Но, может быть, этому придет время.
Авантюризм
— Слава, готовясь к встрече с тобой, почему-то подумала, что ты был в восторге от книги «История моей жизни» Джакомо Казановы, великого авантюриста. Его любили Цветаева, Ахматова, Стефан Цвейг.
— Естественно. Мемуары Казановы — вещь потрясающая. Мне кажется, что у Цвейга проглядывала к нему некая мужская зависть. Мемуары настолько хорошо написаны, что родилось подозрение — мол, это мистификация Стендаля. Я начал заниматься Казановой еще в советское время. Писал о нем в «Неделе», в «Науке и жизни», и потом, когда я поехал в тогдашнюю Чехословакию (теперь страны разделены), то побывал в богемском Дуксе (Духцов). Там Казанова провел свои последние 13 лет жизни — библиотекарем графа Вальдштейна, там он и похоронен. Точно неизвестна его могила, как и Моцарта.
Мне за популяризацию Казановы вручили от имени Международного общества Казановы медаль. Авантюристов в ХVIII веке было много, но Казанова был удивителен. Цвейг прав, никто не описал так точно быт ХVIII века, как Казанова, — от великих салонов до притонов. Жизнь прожил бурную. Его плащ был покрыт пылью дальних дорог, в том числе и русских. Он ведь встречался со всеми великими — от Вольтера и Дидро до Фридриха Великого и Екатерины II.
— Казанову я вспомнила ради одного его суждения, на мой взгляд, это чувство сидит и в тебе. Слушай: «Я люблю женщин до безумия, но всего более предпочитаю свободу».
— Мне близко еще одно его высказывание: «В жизни я придерживался одной системы: она состояла в том, чтобы идти туда, куда меня гнал ветер».
— Блеск!
— Он часто влюблялся. В его донжуанском списке были и герцогини, и графини, и простые крестьянки, и гостиничные девушки. Но самой большой его любовью была Генриетта. Он собирался связать себя узами Гименея, но всё отступало перед новой страстью.
— Чем же он покорял женщин?
— Во-первых, он был щедр и стремился доставить удовольствие в первую очередь женщине. Когда спустя годы он вновь приезжал в город своих приключений, матери приводили ему своих дочерей, чтобы они тоже познали эту высокую радость.
Не поддавайся искушению
— До меня доходил слух, что Игорю Федоровичу однажды предложили сыграть роль Черчилля.
— Как-то вернулись мы с мамой из города, и папа, смеясь, поведал: «Мне только что звонил кинорежиссер Юрий Озеров, предложил сыграть Черчилля в его киноэпопее „Освобождение Европы“. Соблазнял: съемки будут в Праге. И я ему объяснил: почетный доктор Карлова университета не может предстать лицедеем». Папа отшутился.
Знаешь, не всем людям присуща адекватность самооценки. В свое время Зархи предложил Муслиму Магомаеву роль Вронского в «Анне Карениной», и он отказался. И эту роль блестяще сыграл другой мой друг Василий Лановой. Но Муслиму предлагали еще и роль Остапа Бендера. Замечательному певцу не была свойственна дурная сегодняшняя привычка — хвататься за всё. Глубокий человек, к тому же еще художник, композитор, отказался.
— Слава, ты не обещаешь нам изменить свой холостяцкий образ жизни?
— Когда-то в интервью меня уже об этом спрашивали. Я ответил что-то вроде — «никогда не говори никогда». Я же не давал зарока не жениться! Всегда готов бросить гусарский ментик к стройным женским ножкам, если их обладательница этого заслуживает.
