Четвертак на сигареты и презервативы
— Сергей, наверное, у вас сложные отношения с отцом? Даже не зная близко вас и его, легко можно это представить.
— Ну, наверное, не сложное, просто дистанционное общение. И таковым оно было всегда. Ему 75, мне 50 в этом году, так что… И все эти 50 лет по-другому не было.
— Эта дистанция была изначально установлена Станиславом Сергеевичем?
— Она была установлена жизнью. Мы жили совершенно в противоположных концах Советского Союза — я в Казани, он в Одессе. Встречались раз-два в году, когда я был ребенком или юношей.
— Вы даже не помните тот момент, когда ваш отец ушел из семьи?
— Я родился, когда он поступил во ВГИК. Потом он получил назначение в Одесскую киностудию. Предложил матери поехать с ним, но мать почему-то отказалась. Она тогда была ведущей актрисой Казанского драматического театра… Я считаю, что это была колоссальная глупость с ее стороны. Но так сложилось.
— В таких случаях спрашивают: вы держите обиду на своего отца?
— Да ну что вы, господь с вами! Ни тогда, ни сейчас. Я рос и воспитывался в абсолютно интеллигентной семье. Наверное, в более упрощенных кругах в таких случаях тут же бежали подавать на алименты, жаловались в партийные организации на измену мужа. В нашей семье это даже не обсуждалось. Все-таки мои родители — порядочные люди. Если человек сам по себе не хочет принимать участие в воспитании и содержании ребенка, которого он по каким-либо причинам оставил, то требовать это через суд по меньшей мере безнравственно.
— А сколько вам было лет, когда родители расстались?
— Помню, когда мы были с отцом на съемках “Вертикали”, мне было тогда пять лет. А расстались они через год.
— Но хотя бы во время первых встреч с отцом, после его ухода, вы не чувствовали отчуждения?
— Здесь, вне всякого сомнения, первый шаг навстречу детям должны делать родители. Потому что ребенок, отчаявшись, наткнувшись на глухую стену, во второй раз такую попытку может уже и не предпринять. Отец из тех людей, которые не испытывают острой потребности отношений с близкими, с родственниками. Просто он такой. При этом он человек безусловно порядочный, готовый всегда поддержать своим мужским плечом. Но такого осязаемого влечения ко мне у него не было. Мне этого не хватало, я не буду скрывать. Теперь и он об этом говорит. Например, то, что сейчас относится ко мне с большей нежностью. Но я этой радикальной перемены пока так и не заметил.
— Наверное, это чувство к вам у него сильно внутри. Помните, в “Обломове” отец Штольца прощался с сыном навсегда, и ни одной слезинки… Станислав Сергеевич такой же?
— Да, очень похоже. Фраза из “Обломова”: “Андрей, подпругу подтяни” — это про него. Помню, мне было лет 16, я, уже здоровый лоб, десятиклассник, приехал к нему на каникулы. И вот пора уезжать, отец выдвинул ящик стола, достал 25-рублевку: “Ну, на, это тебе на сигареты и презервативы, сынок”. Такие я получал дозы воспитания от своего папы. Но это никак не умаляет моего уважения и любви к нему.
— Что ни делается, то к лучшему. Может, если бы отец все время был с вами рядом, то и вы были совсем другим человеком? А так, наблюдая его со стороны…
— Да, вы правы, я тоже об этом думаю. Действительно, я наблюдал его со стороны и видел, каким кропотливым путем он идет к самому себе. И это дало мне больше, чем если бы я был рядом с ним и в рутине повседневной жизни многих его значимых поступков не заметил. Я все время жил свежими ощущениями от своего отца, и для меня это было важно. В моей жизни много случалось всяких негативных событий, и отец моментально приходил на помощь. Все мои болезни, операции, ранение… И судимость еще. В 84-м меня должны были посадить… 206-я, часть 2: хулиганство с особым цинизмом. До шести лет. Особый цинизм заключался в разбитых очках потерпевшего, все-таки австрийская оправа. И вот отец приехал выручать. Он был тогда уже очень именитым режиссером, после “Места встречи…”, которая принесла ему всенародную славу. Подействовало: мне сначала дали 3 года “химии”, потом год отсрочки от приговора. Так что, по счастью, я не сидел. Кстати, о чувстве юмора… Параллельно в Казанском молодежном центре был устроен его творческий вечер. Отца окружила толпа фанатов, поклонников: “Станислав Сергеевич, распишитесь, будьте любезны”. Ну и я тоже решил поучаствовать в этом шоу. Взял пригласительный билет, протягиваю руку: “Станислав Сергеевич, черкните что-нибудь на память”. Он поворачивается на знакомый голос, видит меня, берет ручку и мгновенно пишет: “Легкой отсидки, сынок”.
“Это была пощечина наотмашь”
— Когда вы поехали на чеченскую войну, где получили это страшное ранение, предварительно советовались с отцом?
— Нет, у нас как-то не принято ставить друг друга в известность. В те времена попасть в Чечню было очень сложно. Тогда я позвонил отцовскому товарищу, режиссеру Саламбеку Мамилову, с просьбой как-то мне в этом посодействовать, ну а тот, естественно, уже сдал меня Станиславу Сергеевичу. Вот тогда и начались проблемы. Я потом четверо суток с изумлением не мог понять, почему мою группу не записывают ни на один борт, уходящий в сторону Кавказа. Оказалось, отец пытался заблокировать. Но все-таки он не был президентом с безграничной властью, и мы улетели. Так что он старался мне помешать попасть на войну, чего я от него никак не ожидал. Но о том, что он хотел спасти меня, своего сына, я узнал лишь через много лет.
— А когда случилась эта беда — страшное ранение, как Станислав Сергеевич реагировал?
— Реакция была тяжелейшая. Но я многого не помню, был тогда от всех этих бесконечных наркозов как сомнамбула. В больницу ко мне он приезжал неоднократно. Помню, привез академика Федорова, офтальмолога нашего покойного. Тот якобы в каких-то раздумьях выхаживал передо мной по палате, после чего до меня наконец дошел смысл этого визита: отец на примере своего друга хотел мне показать, как люди ходят без ноги, совершенно не хромая.
— Как же это тонко!
— Да, сработало. Потом мне удалось познакомиться с нашей легендой — Маресьевым, я увидел, как он ходил без обеих ног… Это на всех ампутантов производило неизгладимое впечатление. И я подумал: если они так могут, значит, и я могу. А насчет тонкости… Деликатна была прежде всего характеристика моего творчества. Когда ему не нравилось, отец никогда меня не “строил”, не отторгал, а двумя-тремя штрихами давал понять: ну не случилось, дружок.
— Знаете, Марк Захаров после смерти Горина говорит, что не осталось больше человека, который мог бы в лицо сказать, что это плохо.
— А отец мне говорит, что хорошо бы у него был такой человек, который мог говорить правду в глаза. Боюсь, у него такого друга нет.
— А вы?
— Думаю, меня как творческого оппонента он всерьез не воспринимает.
— Станислав Сергеевич испытывал к кому-нибудь хорошую творческую зависть, пусть даже и белую?
— Думаю, что нет. Он всегда шел своим очень непростым путем. Недавно на фестивале в Выборге мы с ним получали призы. Стояли вместе: папа, я, моя жена, дети, и вдруг он стал вспоминать, как на кинофестивале многосерийных фильмов в Ереване в 80-м году призы получили все до единого… кроме “Место встречи изменить нельзя”. Он с иронией говорил, что после этого спокойно относится к распределению позолоченных статуэток. Но представьте себе ощущение человека в то время. Его жена Галя пишет, что после того как его прокатили, он замкнулся, стал пить… Я охотно в это верю, это же была пощечина наотмашь, дичайшая, кем-то инициированная несправедливость. Не каждый может такое выдержать. Режиссер — сложная конструкция, она очень тяжело собирается. Если ты выкрутил один болтик, то потом такой конструктор можешь уже никогда не собрать.
— Но он же все тогда понимал про советскую власть. И если коммунисты тебе не дают приз, может быть, в тех условиях это и было высшей наградой?
— Нет, отметиться всегда хочется. Тщеславие в нас неизбывно. К тому же я не думаю, что он в то время все понимал про советскую власть.
“Так, как вы, Станислав Сергеевич, жить можно!”
— Когда Станислав Сергеевич решил баллотироваться в президенты, вы его поддержали?
— Я отнесся к этому как к очень классной отцовской афере. И он думал примерно так же. Играл роль. Ну, мы же понимали, что пусть хоть все проголосуют за Говорухина, а президентом все равно будет Ельцин или Путин.
— Помню давнишний репортаж в какой-то газете сразу после фильма “Так жить нельзя”. К блестяще одетому Говорухину, накрахмаленному, с неизменной трубкой, подходит кто-то из киношников: “Ну, так, как вы, Станислав Сергеевич, жить можно!” Ваш папа любит красиво пожить, он эпикуреец?
— Он эпикуреец высочайшего класса. Все начинается с чистки зубов.
— А как он чистит зубы?
— Как чистит — не знаю, но думаю, что он это делает какой-то особой щеткой, особой зубной пастой. Он всегда безупречно выглядит, очень любит вкусно поесть, выпить, курить именно вкусный табак. У него колоссальный набор трубок. Хочет, чтобы его окружали только красивые люди.
— Да, широк человек, прямо как Михалков. Получается, что Говорухин — франт?
— Но при этом Станислав Сергеевич никогда не украсит свои пальцы перстнями, как Михалков. Улавливаете разницу? И Говорухин, и Михалков могут быть оба безупречно одеты, но у одного носить хороший костюм и накрахмаленную рубашку — потребность, а у второго — эпатаж.
— Ну а вы уже чем-то помогали отцу? Может, настало время отдавать долг?
— Пока он, слава Богу, еще в силе, в абсолютно здравом уме и, наверное, в моем участии не нуждается. Хотя, вне всякого сомнения, я по первому свистку рад для него сделать все, что будет необходимо. Он ведь мне не просто отец, но и очень близкий человек. Он очень высоко проживает свою жизнь. Но вот отец-то мне помогает всегда, даже сейчас. В 2006 году мы должны были ехать в экспедицию в Таджикистан на съемки фильма “Никто кроме нас”. А я перенес очередную операцию на ноге и ходил на костылях. На протезе не мог, больно было. И просто не мог представить, как буду на этих костылях по горам бегать. И папа, видимо, как бывший альпинист тоже не мог представить. Он мне позвонил и говорит: “Хочешь, я поеду, сниму за тебя?” Но я отказался. А этот звонок буду помнить всю свою жизнь.
Он прошел в Чечне то же самое, что и я
— Станислав Сергеевич по своему складу домостроевец?
— Наверное, да.
— То есть мужчина в доме царь и бог, и если он приказал, то это уже не обсуждается?
— Все приказы обсуждаются. Или просто игнорируются. Но отец все-таки не феодал какой-нибудь, и в его семье отношения строятся на паритетных началах. Да ему, думаю, особенно и заниматься этим некогда. Ну какая у него семья: жена, две кошки, две собаки…
— С женой-то иногда можно и по-строгому?
— Если уж они прожили вместе сорок с лишнем лет, то, наверное, все между собой выяснили.
— Ну а с внуками, с вашими детьми, он, наверное, более сентиментален, чем был с вами?
— Конечно. Они в отличие от меня быстро нашли с ним общий язык. Особенно младший, Вася. Вот старший, тоже Станислав Сергеевич, которому 20, такая вещь в себе, а Вася — ребенок фееричный, быстро оккупирует дедушкину шею и, сидючи с ним вместе в ресторане, требует, чтобы тот в течение часа рассказывал ему анекдоты.
— Вам нравится Станислав Сергеевич как актер?
— Отец везде “я” в предлагаемых обстоятельствах. Он не играет, и мне это очень импонирует.
— Но в “Ассе” он сыграл такого мафиози! Значит, в нем есть что-то от “крестного отца”?
— Конечно, у него характер-то мафиози, поэтому он и там гармонично вписался.
— Мафиози? Поясните, пожалуйста.
— Ну, мужик-то жесткий. С ним не забалуешь. Наверное, если бы он не был режиссером, депутатом, то вполне успешно мог возглавить какое-нибудь крупное бандобъединение. В общем, он настоящий. Знаете, сколько раз он в Чечне бывал? Но нигде это не афишировал. Я видел съемки, где софринский спецназ выходит из-под Бамута, разгромленный в пух и прах. И отец там рядом. Он был председателем комиссии по Чечне, но все хотел увидеть своими глазами. Говорили, что его там охраняют. Да при тогдашнем бардаке какая там охрана. Он прошел в Чечне то же самое, что прошел я. Только меня ранило на третий день, а его, слава Богу, нет.
