К вопросу о персике
— Лена, некоторые артистки предупреждают: “На эту тему я не говорю”. А у тебя есть запретные темы?
— Марина, нет. Пришлось отказаться от запретных тем, как только я начала давать интервью. Если я вовремя не остановилась, значит, поздно скрывать.
— И свой возраст?
— Благодаря твоей газете возраст я не скрываю. Когда мне стукнуло уже не помню сколько лет, муж принес газету “МК”. На последней там странице дни рождения напечатаны. И вот я читаю: 5 марта такого-то года родился космонавт. 5 марта родилась Памела Андерсон — самая большая грудь в мире. И 5 марта 1961 года родилась актриса Яковлева. Андерсон с грудью взяли, а меня — с годом рождения, так что скрывать возраст теперь бесполезно. Ты мне вот ответь, почему “МК” скрыл год рождения Памелы Андерсон?
— Не обижайся на газету. Значит, у тебя нет комплекса, когда юбилярши кокетливо говорят: “Ну с чем вы меня поздравляете? Годы же…”
— Нет, мне, наоборот, всегда нравилось, что меня поздравляют. В этот день ты слышишь о себе самые прекрасные вещи, даже если они фальшивые. Тебе звонят все кому не лень, но очень много приятных звонков. Зачем же себя лишать возможности послушать что-то приятное? И подарки опять же.
— Зрелая женщина — это же классно. Ты считаешь себя зрелой женщиной?
— Нет. Может, незрелой? Какое-то слово это неприятное. Даже у персика, самого зрелого, есть свои минусы.
— Он течет и руки пачкает?
— Он превращается в курагу. Или это абрикос становится курагой?
Проституция: кому крест, а кому слава
— Более 20 лет назад Елена Яковлева с победой вошла в массовое сознание как “интердевочка”. Тебя травмирует, когда тебе напоминают только о триумфальном прошлом?
— Нисколько. Если не углубляться, скажу так: “Интердевочку” недавно показывали по телевизору, и, видно, ее посмотрело более молодое поколение (студентки, старшеклассники). После этого фильма они меня узнают, говорят: “Какое хорошее кино”. Если бы было плохое, лежала бы на мне другая печать, нехорошее клеймо.
— Знаешь, Лена, одна из моих самых любимых сцен этой классной картины Петра Тодоровского — сцена в ментовке, где ты…
— Пою: “Хочет женщина…” и потом: “Как вы мне все надоели! Как я от вас устала!” После съемок этой сцены Петр Ефимович говорил мне: “Наконец-то ты почувствовала свободу”. Нет, это не была импровизация, но просто мы все там такие хорошенькие — Люба Полищук, Ирка Розанова, Ингеборга и Щукина Наташа, молоденькая, талантливая, — что хочется снять продолжение.
— Так вот об этой сцене: у тебя там такая интонация в голосе, такие модуляции, что кажется, что ты эту, да и другие роли строишь именно от интонации. Приоткрой профессиональную кухню.
— Мой голос даже по телефону узнают, если я, например, в поликлинику звоню, в справочную. “А вы случайно не Лена Яковлева?” — спрашивают меня. “Да”, — говорю. “Ой, я вас узнала”. Приятно.
— Пользуешься телефонным правом, когда узнают?
— Нет. А зачем? Мне правду в голосе главное найти. Тут главное слух, но он у меня не идеальный, как у музыкантов. И я не пою, к сожалению. Надо попробовать, а то все сейчас поют кому не лень. Когда говоришь фразу, сразу слышишь, правда это или нет.
— Как-то так случилось, но почему-то проститутки стали твоими лучшими ролями. “Интердевочка”, “Петербургские тайны”. Кому крест, а кому слава.
— Это да… И в институт я поступала с монологом Катюши Масловой из “Воскресения”.
— Кстати, а интер-Леночкой тебя не звали после фильма?
— Это сейчас сделал какой-то канал к моему дню рождения. По-моему, отлично. Меня как бы в прошлое вернули, а я-то думала, что теперь я Настя Каменская. Меня на улице окликают: “Настя, Настя…” И так настойчиво, что я думаю: “Кого же это так настойчиво зовут?” Оглядываюсь, а человек кричит мне: “Настя, ну что же вы меня не слышите?” Я вот слышала, что собираются снимать по “Интердевочке” ремейк. Ну как “Служебный роман” или “Ирония судьбы”.
— Ну, если хотят получить неудачу, провал, пожалуйста. Ты пойдешь смотреть, если снимут?
— Конечно. На провал интересно же смотреть.
И даже Мария Стюарт…
— Тем не менее “интердевочка” выросла. Лена Яковлева — тоже. Как изменилась твоя система ценностей?
— Изменилась. Так получается, что с возрастом ты требовательнее становишься, что ли. В профессии, я имею в виду… А в жизни мы все равно остаемся болванчиками, которые все пытаются учиться на своих ошибках. Знаешь, сложнее стало найти пьесу, я вот мучаюсь сколько лет, хочу найти, но то одно не устраивает, то другое. И вот я думаю: “Я что, на этом закончу свою театральную деятельность? Так и не найду?”
— Но я знаю, что ты отказалась от роли в спектакле “Враги. История любви”, который гремит сейчас по всей Москве. Считаешь ли ты это ошибкой?
— Должно пройти время, чтобы понять это. По большому счету у меня нет ощущения, что я ошиблась. Я даже не знаю, как сказать: роман Зингера до такой степени мне понравился и был настолько выпуклым в моем сознании, что я плакала, у меня все внутри переворачивалось, когда я представляла, как эти люди живут. Но в подсознании где-то я понимала, что все это на сцене показать нельзя. От хорошего материала хочется всегда большего. А инсценировка — достаточно пунктирная. Я понятно объяснила? Когда у тебя есть такие спектакли, как “Пять вечеров”, “Играем Шиллера”, “Мурлин Мурло” (который уже не идет), “Пигмалион” — тут трудно найти адекватный этому материал.
— Я надеюсь, это говорит в тебе не обида на театр “Современник”.
— Нет, ни в коем случае.
— А вот когда “Современник” был в Лондоне на гастролях месяц назад, ты прошла по боевым местам своих героинь — Марии Стюарт и Элизы Дулитл, торговавшей фиалками у Ковент-Гарден?
— Я прилетела в Лондон на два дня. Первый день — репетиция, вечером — спектакль. А второй день у меня отняли телевизионщики, которые ходили за мной, и я ничего не успела увидеть. Я только влюбилась в этот город и не дошла до Ковент-Гарден, куда ходили все.
— Все-таки странно: у тебя ни в театре, ни в кино — ни одной счастливой героини. Тебя не удивляет, что все они — несчастливые женщины? Тем более Мария Стюарт, вовсе оставившая голову на плахе.
— Правда, ни одной счастливой. Вот фильм “Анкор, еще Анкор”, там все счастье — побегать по морозу в комбинации. Я натурально бегала, тогда еще не было компьютерной графики.
Или им придется стрелять в меня
— Так вот о системе ценностей. Что тебе не нравится, я бы сказала, противно в нашей жизни?
— Противно? Безумное навязывание информации из телевизионного ящика.
— Но у тебя есть выбор — не включай.
— Ну да, есть. Но все равно. Противно не противно, а получается, что мы… Как бы это объяснить, чтобы не по мелочам, — грязь, мат на улице… Получается, что мы все становимся какими-то безразличными.
— И ты тоже?
— В общем-то, да. И это раздражает и напрягает, потому что с каждым днем таких людей, как я, становится все больше и больше.
— То есть на митинг в защиту бездомных или против произвола чиновников, властей ты не пойдешь?
— Не пойду. Не потому, что мне нечего сказать, потому, что бесполезно. Все так рассуждают, и от этого общество становится равнодушным.
— А теория малых дел, когда каждый на своем месте делает хорошее дело? Одни помогают старикам, другие инвалидам или детям, не надеясь на бессовестную, охамевшую власть. А кто-то фонд создает. Тебе не хочется?
— А почему ты думаешь, что я этого не делаю? Просто я не говорю. А зачем? Ко мне недавно подошли люди и сказали: “Давайте превратим дело в фонд”, и вот сейчас они над этим работают. Если получится, то фонд появится, но не думаю, что я буду больше об этом говорить.
— Но ты, актриса, отдаешь себе отчет в том, что фонд — это не только добрые дела, но и отчеты, бухгалтерия, проверки на прозрачность налоговиками?
— Вот это и пугает. Очень хочется избежать бюрократии и сделать помощь реально нуждающимся людям эффективной. Ты вот не знаешь, что с собаками решили делать? Не слышала? Я вот не понимаю, как можно, ничего не сделав, сразу браться за ружье. Я сказала, прежде чем они прицелятся в животных, им придется стрелять в меня, я буду стоять рядом.
— Ты подбираешь бездомных собак?
— У меня три собаки, которых я хотела иметь, — хаски, лабрадор и йорик, все кобели. Но я и подбираю, потом отвожу в специальные приемники. Если приюты перенесут за 50 км, как обещают, я не смогу ездить туда. Но как можно пройти мимо замерзающих щенков? Слава богу, есть такие приемники (их очень мало), куда ты привозишь щенка, оставляешь деньги на прививки, на корм, его выращивают и отдают в хорошие руки. И ты перестаешь давать деньги только тогда, когда щенка забирают в семью.
— И сколько ты таким образом вырастила?
— Не так много, может, пять. И не такая это страшная проблема — бездомные собаки. Под колесами пьяных водителей и при существующих автомобильных проблемах в городе, я скажу, людей гибнет больше. А несчастные животные страдают от людей. Они же просто так и сами по себе не появляются: их люди сначала взяли, а потом выбросили. Грустно это.
Оболваненные образованием
— А между тем у тебя день рождения, и совсем не в самой благополучной, богатой и доброй стране.
— А так хотелось бы… Вот наше среднее образование, которым страна гордилась. И вдруг кому-то в голову пришли тесты, от которых дети деградируют, кому-то пришло в голову 11 и 12 лет образования вместо 10, обязательные и факультативные предметы. А факультатив — это значит, родители будут брать педагогов за деньги, то есть бесплатное среднее образование превращается в платное.
— О проблемах в образовании ты по своему сыну судишь?
— Да, последние три года, когда ребенок приходил из школы домой, я его спрашивала: “Чем вы занимались?” “Тестами”, — отвечал он. Ни что прочел, ни что узнал нового — сплошное натаскивание детей по этой бумажке. Может, не надо было трогать то, что было хорошего в стране, в образовании? Мой вывод такой — есть у человека деньги, он поступит в институт, не будет у родителей денег… Идет оболванивание последующих поколений.
— Ну, знаешь, с такой гражданской позицией надо выступать в Думе.
— Ничего не получится, потому что наш президент показывает нам iPod, по которому читает книжки, и говорит, что это электронное приспособление должен иметь каждый ученик, закачать туда учебники и таким образом учиться. Говорит, не узнав всей вредности этой затеи. Ведь если каждый родитель борется за то, чтобы ребенок как можно меньше сидел за компьютером, то тут просто официально навязывается компьютер. Может быть, это и хорошо, но я лично читать c экрана не могу, глаза устают через полчаса.
— Лена, ты не боишься показаться старомодной? Ведь это современные технологии, дорога в нанобудущее, в дорогое “Сколково”?
— Нет, не боюсь. А ничего, что дети будут незрячими или родители не смогут проверить, что там ребенок закачал помимо учебников?
Лучше бы Каменскую пристрелили
— А чем занимается твой сын Денис?
— Сейчас он учится в институте телевидения и радио на режиссерском факультете, второй курс.
— Может быть, он будет снимать тебя в хорошем кино?
— Вот я и надеюсь, что старость мою обеспечит ролями. Он сам выбрал. Это его жизнь. Влиять на ребенка в эти годы (ему 18) практически невозможно. По одной причине — он все лучше знает, чем мы, все видит по-другому и умнее, как ему кажется, чем мы. И чем больше ты будешь навязывать ему свое, тем больше он будет сопротивляться.
— Несколько лет назад у тебя была роль в первоклассном фильме “Мой сводный брат Франкенштейн”. Роль второго плана, почти без слов, но такая мощная. У тебя есть работы такого уровня?
— Нет, такого, наверное, больше не было. Хотя были и главные роли…
— Мне жаль. А что ты чувствуешь по этому поводу? Может, ты смирилась?
— …Это нельзя назвать смирением. Как бы сказать, чтобы никого не обидеть… Я смотрю фильмы, про которые говорят, что они собирают безумные миллионы, полные залы, и сама себе задаю вопрос: “Лен, ты бы хотела в таком кино сниматься?” И сама себе отвечаю: “Нет”. Уж лучше в телевизионном кино — в бытовой семейной истории. Это честнее, чем то, что сейчас раскручивается и идет большим экраном. Я выхожу в шоке.
— А Каменская твоя? Будет седьмой сезон, или с ней покончено?
— С Каменской, я надеюсь, мы достойно приплыли к берегу и достойно выйдем из этой лодки. Седьмого сезона не будет, и, к сожалению, меня не убили, хотя я не раз просила: “Ну пристрелите меня”.
— Она так тебе надоела?
— Не то чтобы надоела, просто в любом деле должно быть развитие. Нужно было, чтобы произошло какое-то событие в ее жизни: появился приемный ребенок, ее наконец бросил муж (у него хватило бы смелости или ума) — но что-то должно случиться! А когда ничего не происходит — от этого устаешь. Я готова была лечь под любую пулю.
— Да, Лена, чувствую я, что в канун юбилея настроение у тебя… А какое у тебя настроение?
— Нормальное.
— Аккуратное слово. А ты плакать умеешь?
— Да не то слово.
— Хотела бы бросить курить?
— Еще как. Но я для этого ничего не делаю. Это же надо чем-то заменить.
— Например, электронной сигаретой.
— Электронная сигарета, резиновая женщина, соевое мясо. Что там еще есть из заменителей? Безалкогольное пиво. Нет уж, лучше все настоящее.
— Ты любишь подарки. Все любят подарки. Скажи честно, а сама себе ты подарок сделаешь?
— А я уже купила себе подарок — машину. “БМВ”. Белую.
— Ну ты и раба моды!
— Нет, я не раба, мне всегда нравился белый автомобиль, но я понимала, что этот цвет по нашей грязи и погоде непрактичный. Но потом подумала, что хоть один раз в жизни белое можно себе позволить.
