— Александр Анатольевич, когда вы впервые узнали о Чернобыльской катастрофе?
— Тогда же, когда и все. 26 апреля 1986 года я находился на крыше дома в центре Минска на съемках фильма “Плюмбум” вместе с режиссером Абдрашитовым и оператором Рербергом. Это сравнительно недалеко от Припяти, поэтому узнали мы довольно быстро. Не помню как именно. Наверное, с чьих-то слов. Воспринимали мы это достаточно легкомысленно — как повод “дезактивироваться” красным вином.
— Как вы до этого додумались? Было какое-то официальное постановление: всем подналечь на вино?..
— Факт, что в Киев молдавское вино ящиками отправляли. А вот любые постановления на эту тему появились значительно позже, уже после выступления Михаила Сергеевича Горбачева по телевидению. Потом туда поехали журналисты, в том числе и мои знакомые. Так мы постепенно стали понимать, что именно там произошло.
— То, что этот фильм появился сейчас, как-то связано с 25-летней годовщиной трагедии?
— Так совпало. Я фильм задумал еще в 2005 году, и меня интересовала не сама Чернобыльская катастрофа, не ее техническая сторона — кто там что не так сделал. Меня в первую очередь интересовал город Припять. Люди, которые жили как жили, и даже еще лучше и веселее накануне взрыва реактора. Надо понимать, что такое Припять в то время. Это был такой же привилегированный город, как в Подмосковье Обнинск, Дубна, Пущино. Города при АЭС или других крупных объектах находились на особом снабжении. Вылизанные до блеска, с таким ассортиментом в магазинах, какого и в Москве не было. Люди мечтали туда переехать. И, конечно, никто и предположить не мог, что случится такая катастрофа. Об этом я подумал в первую очередь. Потом начал читать воспоминания реальных людей в поисках необходимой истории.
— Центральный эпизод картины со свадьбой друга главного героя на следующий день после взрыва — это же натуральный пир во время чумы.
— Мы к этому и стремились. К тому, чтобы показать праздник. И праздник изо всех сил. Так, до отчаяния, человек может веселиться, только когда знает о чем-то очень страшном. Или догадывается. В тот день в Припяти реально сыграли 16 свадеб. Это ведь очень молодой был город: полно молодежи и женщин с колясками на улицах…
— В фильме совершенно неузнаваемый Антон Шагин в роли мелкого партийного функционера, случайно узнавшего о трагедии. Как вы его преобразили?
— Мы вместе думали над его героем — человеком непростым, в достаточной степени пожившим, несмотря на возраст. Антон замечательный артист и очень серьезный парень, и, конечно, ему приходилось все это из себя вытаскивать. В картине есть эпизод, где он играет на барабанах, — так Антон сидел и учился на них играть до тех пор, пока не стало получаться по-настоящему.
— Ваше кино словно не из сегодняшней реальности...
— Конечно, там же 1986 год, совершенно ясные реалии, и чтобы их соблюсти — мы работали со страшной силой.
— Дело не в годе, а в уровне достоверности, что ли. В остроте поднятого вопроса. Вот эта тема катастрофы, рядом с которой нужно либо опустить руки и умереть, либо умереть, но веселясь на всю катушку...
— Да, такое веселье сквозь несчастье.
— И в то же время это кино абсолютно про сейчас. У нас, слава богу, не взрываются реакторы...
— Но достаточно других “реакторов”, в кавычках, да?.. Я согласен. Для нашей истории это обычное состояние, выкованное столетиями тяжелой жизни. Именно в такие моменты человек находит лучшее в себе. Расцветает даже. Весь XX век тому пример.
— Остается надеяться, что со мной согласится и жюри Берлинале. Впрочем, вы выглядите так, будто совершенно не волнуетесь на этот счет.
— Это фестиваль, здесь всегда слишком много факторов, которые невозможно учесть, даже если полностью уверен в качестве картины. Я бывал в Берлине. Мы здесь с Абдрашитовым за “Слугу” получали приз Альфреда Бауэра, за картину “Пьеса для пассажира” — “Серебряного медведя”. В 2007 году в Венеции была моя картина “Отрыв”. Я хорошо знаю фестивальную кухню. Волноваться бессмысленно. Но и равнодушным оставаться не получается, что тут скрывать.
Берлин
