Лечитесь смехом, господа!
— Алла Ильинична, “через тернии к звездам” — это, наверное, про вас.
— Все не совсем так. Я никогда не пробиваюсь и не расталкиваю никого локтями. Наоборот. Как говорила моя бабушка, судьба не глупее нас с тобой, и, если она ставит преграду, значит, сверни и ищи в другом месте. Я все-таки вырулила на себя в конечном итоге. Если бы я занималась успешно наукой, наверное, я никогда бы из нее не ушла и честно отделяла бы приставку от корня, а корень — от суффикса. Но я поняла, что это не мое.
— В вашей жизни долгое время больше было “не”, чем “да”.
— Вот у меня не получилось поступить в институт легкой промышленности, и я пошла работать на завод. Когда поняла, что мне интересно кино, начинала помрежем, ассистентом. Случайно встретила в поезде директора режиссерских курсов и смогла убедить его, что хочу поступать именно туда. Когда в жизни происходит “не”, обязательно что-то выводит на “да”. Я даже про себя такой стишок сочинила “Мое кредо — недо!” А если все слишком гладко, становится гадко. Я про себя так написала:
Когда мне хорошо, я жду беды.
Я точно знаю: ждать ее недолго.
И я изнемогаю в ожиданье,
И каждый мускул ждет ее прихода,
И мне нехорошо: я жду беды.
Вот это состояние благополучия скорее тревожное, нежели шикарное, поэтому лучше идти, как Вика Токарева про меня сказала, “оставляя мясо на заборе”.
— Кстати, почему мама вас устроила на завод слесарем-сборщиком, а не секретарем директора, что все-таки больше подходит девушке?
— Да это мне было совсем неинтересно. Я работала в молодежной бригаде, мне очень нравилось. Мы собирали моторчики для самолетиков. В свободное время играли в волейбол, ходили в походы, и даже сам секретарь комсомольской организации Толя Антоненко лично ухаживал за мной. Мне все завидовали! Сам секретарь — лично! Но моя биография на заводе не сложилась. Я была девушкой языкатой и с юношеским задором бросалась на борьбу за равенство и справедливость. А был в бригаде один старичок-боровичок. Он на меня и настучал: критикует она! Ну если не весь строй, то отдельные его части. Очень-очень критикует. А завод военный и секретный!
— Вам пригодилась профессия слесаря-сборщика в жизни?
— Пригодилась. Я могу прикрутить любой винт, умею держать в руках отвертку. Вот сейчас сломался у меня шкаф: отлетела планка, а муж был на даче. Я подумала: ждать мужа или попробовать самой? Взяла молоток, но поняла, что одними гвоздями не отделаешься. Посадила планку на специальный клей, прибила, и ящик держится замечательно.
— Вам не раз приходилось начинать с нуля, с чистого листа. Не страшно было?
— Это, наверное, особенности женской логики. Правда, у мужчин и такой нет. Только в соответствии с этой женской логикой и абсолютно по женскому легкомыслию можно было в 1986 году запуститься с картиной “Человек с бульвара Капуцинов”, когда, как говорил Жванецкий, “даже у лошадей морды наши”! Сценарий лежал шесть лет на “Мосфильме”. Я прочитала, сценарий мне понравился, я сказала “да”, а когда оглянулась, было поздно. То же самое с фильмом “Чокнутые”. Картина очень сложная, снималась на сломе эпох, когда деньги стали решать гораздо больше, чем искусство. И в этих условиях мы строили железную дорогу, расконсервировали макет первого поезда на Витебском вокзале. У меня был замечательный оператор Валерий Шувалов, с которым мы работали спина к спине.
— В ваших картинах много трюков, драк. Вы сотрудничали с Александром Иншаковым, много картин сделали с Сергеем Воробьевым, а первый раз трюки ставил Виктор Иванов?
— Я его обожаю, он замечательный, остроумнейший человек, который при этом заикается невероятно. Когда мы снимали “Ищите женщину”, был такой кадр: Леня Ярмольник падает в стену, оборачивается, а у него в зубах розетка горит. Он все время выплевывал эту розетку раньше времени, когда огонь еще не поднимался в кадр. “Л-лень, я т-т-тебе с-с-ск-ажу, когда в-в-вып-п-п-левывать!” — вмешался Витя. Если бы Леня ждал его команду, точно бы сгорел.
— Алла Ильинична, вы верите, что час смеха продлевает жизнь на несколько лет? Я читала историю о человеке, у которого врачи нашли неизлечимую болезнь. Он накупил комедий, заперся в квартире и выздоровел.
— Его зовут Норман Казинс. Он написал книгу и стал родоначальником нового направления в медицине: гелотологии, то есть лечения смехом. Фрейд исследовал природу смеха. Он говорил, что, когда человек смеется, происходит понятный и простой оздоровительный процесс: в легкие поступает кислород и очищается кровь. Почему вокруг таких остроумных людей, как, к примеру, Юлик Гусман, всегда толпится народ? Все хотят интуитивно лечиться смехом.
— Когда вы снимаете комедию, точно можете рассчитать, в каких местах зрители будут смеяться?
— Нет. Более того, уже закончив картину “Человек с бульвара КапуцинОК”, мы с Лешей Булдаковым летели в Астану и в самолете обсуждали вариант, как можно было сделать смешнее. Леня Ярмольник бросает фразу: “Сдается мне, вы здесь комедию снимаете?”, на что Леша хитро отвечает: “Не получится комедия, будет трагедия!”. Может быть, надо было сказать это абсолютно серьезно и просто, возможно, тогда было бы смешнее…
— А как вы относитесь к туалетному юмору?
— Я отношусь спокойно к любому проявлению юмора, потому что считаю, что лучше смешить, чем стрелять. А поскольку высокий юмор, который был связан с Зощенко, Олешей, Гориным, Брагинским, сегодня не востребован, пусть лучше кажут голый зад, нежели будут в него стрелять.
— Юмор ниже пояса работает безотказно. Даже неприличный звук может рассмешить любого человека, в том числе высоколобого.
— Конечно, потому что высоколобые притворяются такими в обществе, а при своих рассказывают самые скабрезные анекдоты, самые матерные и ругательные, извиняясь при дамах. А невысоколобые не извиняются. Вот и все сегодняшнее отличие.
Миллионера из меня не выйдет
— Сейчас столько дискуссий на тему употребления ненормативной лексики в печати и на экране. Какова ваша позиция?
— Я не люблю, когда матерятся на экране. А в жизни спокойно к этому отношусь. Когда ты за рулем и какой-нибудь козел, извините, перед тобой вдруг резко тормозит или подрезает твою машину, нелитературное слово вылетает автоматически. А потом, как говорил Леонид Трауберг, мой педагог на Высших режиссерских курсах: “Мат не есть ругательство. Это сбережение режиссерского здоровья!”
— Нашим режиссерам чем только не приходится заниматься! Это в Голливуде режиссер снимает кино, не отвлекаясь на разные нетворческие моменты. Процесс отлажен как часы.
— Абсолютно. Там 150 человек работают на картине, у каждого свой маленький участок, которым он дорожит безумно. А у нас деньги научились получать, а работать — нет.
— Вы, наверное, часто берете на себя чужую работу, потому что вам кажется, что вы сделаете ее лучше и быстрее.
— Я трудоголик. Говорю мужу: “Вот ты не взял такого-то человека работать на фестивале, потому что хочешь сэкономить, а в результате я буду работать”. Он отвечает: “Ты все равно будешь работать и за этого, и за того. Зачем же деньги выбрасывать?”
— Ваши отношения не пострадали, когда вы стали вместе работать?
— Ну, конечно, пострадали. Он был очень спокойным человеком, когда мы с ним познакомились. А тут ругались каждый день. Как для исполнительного продюсера для него было главное — не давать денег. Потом я ему на дверь вешала записки “Лучше тратить деньги, чем нервы”.
— Это был курортный роман?
— Не совсем. Мы встретились в Болшеве, в Доме творчества кинематографистов. Он поехал туда зализывать раны. А мне надо было перевести дух после съемок картины “Искренне ваш”. Как пел Кикабидзе: “Вот и встретились два одиночества. Развели у дороги костер”. Потом муж очень помогал мне на картине “Человек с бульвара Капуцинов”, он занимался техническим обеспечением.
— Муж заведует деньгами только на съемочной площадке или в остальной жизни тоже?
— Только на съемках. В остальной жизни я работаю “дровосеком”.
— О вас когда-нибудь печатали какие-то нелепости?
— Я как-то порезала руку, и, по-моему, “МК” написал, что окровавленную Сурикову отвезли в Склифосовского. Я действительно туда поехала, чтобы врачи посмотрели, не остались ли осколки стекла в пальце, а они слили информацию в газету. А журнал “Пари Матч” вообще написал, что я миллиардер. Статья называлась “Шесть новых русских миллиардеров делятся секретом своего успеха”. И подзаголовок: “Они молодые, длиннозубые, их бог — доллар”. И фотографии шести людей: пятеро из них — бизнесмены и я, шестая, сижу на диване, который подарил нам один югослав, и, закрывая своей спиной прожженную дырку, рассказываю про то, что живу в районе Беверли-Хиллз, ну, шучу, конечно. Блочный дом, грязь, все перекопано! Французов поразил мой гонорар за фильм “Чокнутые”, я получила 30 тысяч рублей. Они не знали, что это уже были копейки по тем временам. Наше телевидение дало новость о моем богатстве в эфир.
— Наверное, сразу выстроилась очередь за деньгами?
— У меня были “Жигули” пятой модели и вторая сломанная машина, которую я собиралась продавать на запчасти. Позвонил один полковник: “У вас лишняя машина? Я готов ее забрать!” Позвонили какие-то дети: “Мы собираемся в Париж ехать, нам не хватает миллиона рублей”. Еще мне из Израиля звонили, я там с одним продюсером общалась и хотела денег на кино: “Вы же миллионер, зачем вам мои деньги?” Потом появились какие-то люди, которые привезли дешевое золото из Душанбе: не хочу ли я с мешком денег выйти за угол?
— Вы не подали в суд на “Пари Матч”?
— Я решила подать в суд и поехала к адвокату. Женщина брала 100 долларов в час. Я надеялась уложиться в это время, стала торопиться, но уже было пять минут следующего часа, и адвокат спокойненько сказала: “Не волнуйтесь: все, что больше часа, уже 200 долларов, поэтому не торопитесь”. Я поняла, что попала. Она объяснила, что выиграть суд во Франции можно только с французским адвокатом, услуги которого обойдутся 300 долларов в час, поэтому надежды нет. Когда я вышла на улицу, обнаружила, что мою машину угнали на штрафстоянку на Рябиновой улице. Я заплатила таксисту, который меня туда отвез, еще штраф за машину и на этом успокоилась, поняв, что миллионера из меня не выйдет.
— Вы любите снимать звезд. Андрей Миронов, Виталий Соломин, Семен Фарада, Спартак Мишулин, Наталья Гундарева — золотые имена. У них ведь не было нимба над головой?
— Я люблю работать с актерами, у которых есть чувство юмора, а чаще всего это звезды. Время было другое. Не было агентов у них, как сейчас: “Позвоните моему агенту!” (произносит вальяжным голосом. — Е.С.) Андрей Миронов был удивительно скромным человеком. Он умел слушать. Редкое качество.
— Случалось, что актеры срывали съемку?
— Нет, не срывали… Подрывали свое здоровье… Бывало. Когда есть возможность в таком случае отменить съемку, я это делаю. Когда Фрунзик Мкртчян, который снимался в моей картине “Суета сует”, приезжал в Москву, вся здешняя Армения хотела с ним выпить, а он не мог отказать. Ему нельзя было пить, он, может быть, прожил бы дольше, если бы смог сказать: нет. И на следующий день он не мог сниматься по-настоящему — потел, плохо себя чувствовал. Я старалась не показывать виду и предлагала: “Давайте сегодня порепетируем”. Но время было другое, мы могли нагнать. Сейчас все изменилось. Хоть ползком ползи, но снимайся.
— Иногда зрители так влюбляются в героев, что жаждут продолжения. Как вы к этому относитесь?
— Хотели в свое время делать продолжение моего сериала “Идеальная пара”, но не сложилось… Сейчас мне Володя Кунин из Мюнхена прислал заявку на сценарий “Интердевочка-2”. Любопытная история: приезжает из провинции молоденькая девочка, работает проституткой, но она умная и пробивная, и постепенно становится депутатом Госдумы, вершителем наших судеб. А что? Чиччолина стала членом парламента, почему наша не может?
От возраста дистанцируюсь
— Алла Ильинична, как вы относитесь к тому, что многие актрисы делают пластические операции и становятся порой неузнаваемыми?
— Это уже проблема наших хирургов. А в принципе актерская профессия требует, чтобы актриса хорошо выглядела. Даже я иногда думаю: надо здесь бы (показывает на подбородок. — Е.С.) “занавес Большого театра” убавить, потому что мешает смотреть на себя в зеркало.
— На самом деле вы потрясающе выглядите, и никто не даст вам ваших лет. Но проблема известных людей в том, что все знают, сколько им стукнуло.
— Стукнуло, и как! Двадцать лет и много-много месяцев! Я дистанцируюсь. Никак не могу на себя “мое богатство” примерить. До этого я относилась к возрасту спокойно, но эта цифра какая-то пограничная. Придется стишок написать на эту тему!
— Многие считают, что пятьдесят — тоже пограничная цифра.
— Это первая половина второй молодости. Вчера с Резником сидели на одном смешном мероприятии, где звезды пожирали сладкое. На самом деле я поняла, почему меня позвали в жюри. Я очень люблю сладкое и сразу залезла ложкой в торт, который стоял возле нас. В итоге Лера Кудрявцева отдала мне свой приз. Мы с Ильей разговорились про возраст: “Какие мы с тобой молодцы. Как мы хорошо держимся!”
А я видела Андрея Дементьева на днях, он меня вообще потряс своей молодостью, замечательными стихами, своей жаждой любви. Я в него влюбилась. И если б он сейчас предложил мне руку и сердце, побежала бы за ним, как семнадцатилетняя девушка!
— Вы по-прежнему живете в мосфильмовской “двушке”, переделанной в “трешку”. А дача у вас есть?
— В этом году наконец сломали старый домик-курятник и поставили новый. Вика Токарева сказала “медовый домик”. Но внутри стены немножко сохнут и слегка трескаются. Брус, наверное, был сырой. Полы чуть-чуть кривые. Лестницы очень высокие — приходится нижнюю часть тела подтягивать к верхней отдельным рывком. Но все равно красиво и пахнет деревом.
— Ваша дочь Кира Сурикова — талантливый писатель. Я читала ее книжку “Несладкий кофе”. Почему она не пишет для вас сценарий?
— Я боюсь с ней поссориться, потому что между автором и режиссером всегда существует антагонизм. Она меня и так каждый день воспитывает: “Ты гуляла сегодня? Ты бегала? Ты опять ела сладкое?” Правда, привезла мне пирожные из Парижа: маленькие безе с фруктовой начинкой.
— Вы много времени проводите за рулем. Что делаете в пробках?
— Слушаю книги. Сейчас у меня появилась симпатичная штучка: аудиовидеомагнитофон. Иногда включаю и смотрю кино одним глазом. В пробках. На светофоре крашусь. Я в проекте “Москва, я люблю тебя” сняла маленькое кино с Машей Мироновой про свою жизнь. Выскакиваешь неприбранная и непричесанная, прыгаешь в машину, по дороге завозишь ребенка, высыпаешь на переднее сиденье косметику и выходишь королевой. Кино так и называется — “Королева”. Но — продюсер не понял своего счастья и лишил зрителя моего сюжета. Правда, в разговоре со мной он сказал, что в кино ничего не понимает и что образование у него 9 классов. 28 октября в Доме кино должны были показывать полную версию фильма. Я позвала своих студентов и друзей. Представила картину. А сюжета моего опять не было. Ко мне подходили зрители и коллеги, которые видели раньше мой сюжет, и он им очень нравится. Огорчались. Потом подошла ко мне Майя Марчукова, бывший сотрудник Госкино СССР: “Ваши коллеги хотели жить без Госкино — вот и дождались таких продюсеров! Получите!” Да, с властью идеологии можно было сражаться, чиновникам можно было доказывать свою правоту. А какое может быть сражение с властью денег, которая к тому же кичится своей необразованностью?!
— Когда у вас выходит новая картина, коллеги-режиссеры звонят, поздравляют?
— Нет, сейчас это не принято. К сожалению, практически не бывает этих перезвонов. Режиссерская профессия эгоистична. Собака, когда к кусту подходит, поднимает заднюю лапу, а другая собака должна сверху поднять — это сродни нашей профессии, потому что она требует режиссерского — единственно правильного — своего любимого виденья и любви к себе, неповторимому. Я говорю своим студентам: “Пока вы учитесь — вы друзья, аплодируйте каждому проявлению вашего творчества!”
