Финци Паску узнали в России после “Дождя” — так назывался спектакль, который три года назад он привозил на Чеховский фестиваль. Этот швейцарский чудак вымочил всю постановку в воде — артисты у него на сцене плавали, играли по колено в воде в футбол… Чего только не делали. А спустя год он обрушил на Москву свой “Туман” с полетами ангелов. И, наконец, случилась его знаменитая “Донка” по Чехову. Москва задохнулась от восторга!
— Вообще-то я не ставил Чехова, — говорит мне Даниэле. Мы встретились в Ялте, куда он приехал на Международную чеховскую конференцию. — Меня пригласили, как будто я самый большой специалист по вашему писателю. Никогда бы не подумал, что сделаю спектакль про Чехова. Нет, и в голову такое не приходило. Но когда год назад Валерий Шадрин (президент Чеховского фестиваля. — М.Р.) предложил мне сделать что-то к Году Чехова, я подумал: почему нет? И начал читать его пьесы. В какой-то момент подумал, что ничего не получится — он серьезный, а я клоун. Но потом произошла удивительная вещь: мы поехали в Мелихово, вошли в дом, и не знаю, как получилось даже, мы с Марией Бонзаниго оказались под столом.
— Странное место для встречи с русским писателем.
— Ну да… Но, поверишь, когда я там оказался, а сверху свисала скатерть, и нас не было видно, я представил, как Чехов маленьким прятался под столом — ведь так все дети делают. После этого я понял, что буду ставить не пьесу. Я решил написать свое личное послание Чехову и Ольге Книппер. Так получилась “Донка”. Вот Чехов — он такой простой. И эта простота состоит из очень маленьких бурь, которые бушуют внутри каждого человека. Но только почему-то Чехову удалось это так просто описать.
— Ты как режиссер ищешь свою территорию где-то между цирком и театром. Потому что эта зона наиболее адекватна времени?
— Для меня театр — это место, где перекрещиваются многие вещи. Но важен не только театр или цирк, а свет и музыка. От света, например, у меня зависит, будет ли в этом месте находиться клоун или акробат. В современном театре существует как бы две компании: пуристы, которые выступают за чистоту жанра, и те, кто склонен смешивать различные техники и жанры. Я принадлежу ко вторым. И Шекспир принадлежал ко вторым: смешивал и трагедию, и клоунаду.
— Даниэле, в твоем спектакле “Донка”, который буквально покорил москвичей, и в “Кортео” “Цирка Дю Солей” ты хоронишь клоуна. Почему? Странное совпадение, правда?
— Для меня клоун — это человек, который заигрывает с публикой, качает ее, как малое дитя на руках. Может заставить ее плакать или смеяться, или каким-то образом помочь побороть ночные кошмары. И я всегда стараюсь найти таких людей, которые умеют это делать.
— Тем обиднее, что такие люди в твоих постановках умирают.
— На самом деле я никогда не говорю о смерти. Я говорю о дружбе. И в “Кортео” клоун необязательно умер и его хоронят. Скорее, это его сон, мысли о том, как будут выглядеть его похороны. И он хотел бы, чтобы пришло как можно больше друзей. И они в конце концов приходят.
Поверь, я никогда не стремлюсь к тому, чтобы кто-то умер на сцене. Но с самых первых минут жизни, как только мы начинаем жить, мы уже находимся очень близко к смерти. И для меня всегда интересно обыгрывать это человеческое состояние: с одной стороны, то удовольствие, которое мы получаем от земной жизни. А с другой — ощущение, что через секунду мы можем умереть и покинуть этот мир. На самом деле я не боюсь жить. Я боюсь потерять друзей в своей жизни. И все время придумываю такие истории, которые должны им доказать, что у них нет ни малейшего шанса умереть раньше меня и оставить меня здесь одного без них.
— Такие мысли о смерти пришли к тебе после того, как умер мальчик Сунил, за которым ты ухаживал в Индии? И в честь него ты так и назвал свой театр — “Сунил”.
(Большая пауза.)
— И да, и нет…
— Но теперь можешь объяснить, почему ты поехал в Индию? Ведь ты режиссер, у тебя хорошо начиналась карьера.
— Ну, во-первых, я не был еще тогда известным режиссером. Я был в самом начале пути и не знал, куда он меня приведет. Знаешь, у меня ведь нет ответа на этот вопрос — почему я туда поехал. Так же, как и нет ответа, почему я люблю море, люблю ходить под парусом и почему так люблю спагетти.
— А ты действительно любишь спагетти?
— Очень.
— Твоя работа в Индии, смерть мальчика — что это дало тебе как художнику и человеку? Какой опыт?
— Вот когда я был совсем маленький, я прислуживал священнику во время литургии. И тогда меня задел вопрос, нет, буквально поразил — как так получается: если смешивается вино и вода, получается кровь. Ну ты понимаешь, что кровь Христова имеется в виду. И вот это неожиданное превращение и трансформация меня страшно заинтересовали. В Индии я, кажется, нашел ответ: именно там идеи превращения, трансформации, идеи сансары становятся абсолютно ясными и очевидными.
— Ты, как художник, вне политики?
— Да, конечно. Абсолютно. Ты хочешь спросить, в какой форме это выражается — быть для меня отдельно от политики? Можно сказать так, если, конечно, поймешь: я хочу бороться за некую специальную борьбу.
— Не поняла, но смешно.
— Послушай, я сидел в тюрьме за то, что отказался служить в армии. Я абсолютно принимаю закон как данность, как необходимость его выполнять, но я ищу свои формы борьбы. В данном случае я предпочел пойти в тюрьму, т.к. пацифистские идеи для меня были очень важны. Мне казалось, что они должны быть важны и для других. Например, равенство мужчины и женщины — это тоже абсолютная борьба. Только слово “равенство” надо чем-то заменить, пока не пойму, каким словом.
— Как ты относишься к тому, что женщины очень хотят быть сильными, наравне с мужчинами, и даже сильнее их?
— Ты знаешь, вопрос силы сегодня… Я думаю, что как раз из силы сегодня вырастают самые большие проблемы в мире. Когда одна сторона сильнее другой, когда один самец в стаде сильнее других. Нужно уже перестать думать категориями мускульной силы. И, наверное, не стоит мне задавать такие вопросы, потому что я клоун и дам глупый ответ.
— Скажи, Даниэле, существуют ли для тебя табу? То есть чего ты как режиссер никогда не будешь делать на сцене? Или, считаешь, можно все?
— Наверное, вопрос для меня в данном случае не только в свободе выражения — что я могу показывать, а что нет. Когда ты делаешь массаж человеку, то задача не только показать, как ты умеешь хорошо массировать тело, а в том, чтобы найти его болевые точки, их аккуратно обойти и чтобы наконец человеку стало лучше после твоего массажа. Театр к этому склонен. Излечение — вот в нем главное. В данном случае я буду делать то, чтобы боль прошла.
— В твоей команде актеры из разных стран. Ты хотел бы поработать с русскими артистами?
— Я не помню имен и фамилий, но я стал бы работать с артистами, которые сильно и глубоко меня трогают. Вот один из примеров — Тарковский и актеры, с которыми он работал. Фильмы вроде “Сталкера” обращают меня к вещам, о которых я думаю постоянно. Я стал бы работать с теми, кто меня трогает глубоко и надолго.
— Вопрос актуальный — гонорар. Имеет ли он для тебя решающее значение в принятии того или иного предложения?
— Иногда может, но, с другой стороны… Вот недавно мне предложили сделать огромный дорогостоящий проект, где масса денег. Мы с женой подумали-подумали и решили, что это не то, чем мы хотели бы заняться. Отказались. А люди стали предлагать еще больше денег. Но мы все-таки не согласились.
— Ты возвращаешься в Швейцарию и намерен объявить планы на сезон в театре “Сунил”. Что ты будешь ставить?
— Я хочу тебе сказать, что у меня есть не только “Сунил”, но и группа “Инлевитас”, которую я отыскал при помощи своей жены.
— А будешь ли еще работать для “Цирка Дю Солей”?
— “Дю Солей” для меня во многом очень притягателен, так как режиссер в нем может выразить себя в полном объеме. Да, сейчас мы обсуждаем с ними некий проект, но я предпочитаю об этом не говорить, пока дитя не родилось. И, возможно, из самых известных проектов в будущем станет постановка с Валерием Гергиевым в Мариинском театре оперы “Аида”.
— Ты видишь свои спектакли во сне, которые сами часто похожи на сон?
— Когда я что-то ставлю, я вообще мало сплю, 4—5 часов в сутки. И не до снов мне бывает в этот момент. Но днем я обязательно должен прикорнуть минут на десять. И если меня уж очень мучает какая-то проблема, связанная с постановкой, за эти десять минут приходит решение. И еще я люблю мечтать.
