Девочка из комода

— Ничего. И много всего. А у вас?

Удивительно — звезды никогда не интересуются делами журналистов. “Да все отлично”, — отвечаю я и не могу понять формальность ее вопроса. Но по глазам видно, что не формально спросила.  

— Аурелия, какое у вас образование?

— Я занималась трапецией. Очень люблю танцевать (вы видели, что в моем спектакле много танца), но специально танцу не училась.  

— То есть вы хотите сказать, что свои университеты прошли на манеже цирка? С родителями?

— Ну да. Я каждый вечер учусь. Ведь получить диплом — это только начало. Может быть, поэтому у меня нет актерского образования. Но я по этому поводу даже не комплексую. Почему надо комплексовать? Ведь каждый день я чему-то учусь, и у этого нет границ.  

— Ваш брат Джеймс играет на скрипке. А вы?

— К сожалению, я не играю на скрипке, но очень бы хотела. В детстве немного занималась фортепиано.  

— Насколько мне известно, эта маленькая скрипочка, почти четвертушка, для Джеймса — талисман. А у вас есть вещи, которые вы возите с собой на удачу?

— (Смеется, задумывается, в ее больших и очень голубых глазах — растерянность.) Может, комод? Если я его вижу на сцене, значит, думаю, все будет хорошо.

— Тот самый, из которого вы появляетесь в самом начале спектакля? Он особенный?

— Обычный. В нем нет цирковых штучек. Надо нам было сделать интервью в самом комоде.  

— Отличная идея.

— Да, там же все есть: и сигареты, и вино.  

— Как надо так сложиться, чтобы вам с вашим нормальным ростом там поместиться?

— Я сама не понимаю. (Смеется.) На самом деле что прекрасно в работе с Викторией как с постановщиком (Виктория Чаплин, мать Аурелии. — М.Р.), что все происходящее вокруг работы над спектаклем сложно, а в результате все заканчивается простым решением. Вообще все достаточно просто: нас в комоде 18 штук. (Смеется.)  

— Хорошая шутка, если учесть, что на спектакле вас всего работает восемь человек. А в жизни вы бы стали, например, поливать белье, что висит на веревке, из лейки, как делаете в спектакле? Новый способ стирки для ленивых?

— Надеюсь, что не стала бы. В жизни так много всяких перевертышей, в которых мы даже не отдаем себе отчета. В жизни так много всего сюрреалистического, но мы считаем, что это нормально, а в сущности, это какая-то ерунда. Вот, например, роды — это же такая невероятная вещь, а для нас они — совсем обычная вещь. Может быть, было бы нормально и логично поливать белье, но сама я этого не делаю.  

— Мама-режиссер: это легко или трудно?

— Идея и реализация “Оратории Аурелии” — это все она, Виктория. Она так меня хорошо знает, может, поэтому все быстрее и происходит. Если бы мне какой-то режиссер сказал: ты начнешь в комоде, а закончишь тем, что через тебя пойдет поезд, — я бы вряд ли доверилась ему и принялась бы за работу с таким энтузиазмом. Но мы правда друг друга очень хорошо знаем, и шанс состоит в том, что я легко вписываюсь в ее пространство, в ее космос.  

— А отец, Жан-Батист Тьере, руку приложил?

— Он придумал название спектаклю. Вот и все его участие. Он тогда над чем-то работал. Джеймс тоже не принимал участия.  

— Никогда не было идеи семье объединиться и сделать один спектакль?

— Да, были такие идеи. Кто знает, может быть, однажды мы соберемся. Я лично готова. Не знаю, как Джеймс, но главное — время найти, чтобы все совпало и чтобы было интересно.

— И все-таки — финал спектакля… Вы стоите рядом с игрушечной железной дорогой, а сквозь вас мчится поезд. Что это за трюк? Фишка в костюме?

— Это костюм. Немножко йоги… Вообще, надо просто в это верить.  

— Это очень сильный образ: через жизнь каждого из нас проходит поезд, и главное — на него не опоздать.

— О-о-о! Ты говоришь лучше о моем спектакле, чем я сама. Давай наоборот.  

— Тогда поезд точно не пройдет, а с трапеции я рухну, потому что у меня плохой вестибулярный аппарат. И все-таки хочу спросить: насколько серьезны ваши занятия йогой?

— У меня своя такая личная йога. Я сама ее придумала и слишком мало знаю про серьезную йогу, чтобы говорить об этом. Я совсем не специалист, но чувствую, что есть медитация, йога…

— На сцене, Аурелия, вы производите впечатление человека, который в жизни любит одиночество. И не потому, что он одинок, а потому, что ему с самим собой хорошо. Это так?

— Да, одиночество бывает разным. Например, бывает одиночество, когда вокруг тебя много народа. Я люблю одиночество… Не знаю, как это определить, но иногда это одиночество с кем-то хочется разделить.  

— Много снято художественных фильмов о Чарли Чаплине. Вы видели их? Они вас раздражают или радуют?

— Я больше, чем фильмы о нем, люблю его собственные фильмы. Мне кажется, гораздо больше о нем можно узнать в том, что он делает. Они такие чудесные. А кинобиографии… Пусть. Они меня не раздражают.

— Ваша любимая картина дедушки?

— “Огни большого города”.

— Когда вы смотрите его фильмы, чему вы завидуете и что хотели бы делать, как он?

— Мы все друг другом как-то вдохновляемся. В литературе тоже есть вещи, которые потом с тобой остаются и становятся частью тебя. И то же самое с фильмами, и не только с его. Если фильм прекрасен, ты выходишь после него чуть-чуть измененным. У меня в жизни не было так, чтобы я смотрела его фильмы и говорила: “Я так хочу”.  

— В вашем спектакле, как и в спектаклях всех ваших родных, есть один общий герой — музыка.

— Это правда. Музыка — это движение, которое все соединяет — цирк, театр, танец.  

— Какую музыку вы любите, точнее, слушаете в жизни?

— Музыка — это очень большая часть моей жизни. Я вожу с собой всегда музыку, которую люблю. В свободный день мы были в Новодевичьем монастыре, и вдруг а капелла запел церковный хор. Меня так проняло — это было просто прекрасно. Мы такие существа, которым очень нужна музыка. Ты спрашиваешь: какую музыку я сейчас слушаю? Не скажу, это очень личное.

— И все-таки когда поезд в финале спектакля проходит сквозь вас, это опасно?

— Могло бы быть опасно.