— В последнее время как ни позвонишь — ты все время на пробах. Неужели режиссеры и так не могут понять, нужен ты им или нет?
— Пробы — нужный период в кинопроцессе. Он нужен и мне, и режиссеру. Ты щупаешь героя, ищешь, открываешь. Есть возможность понять, какими качествами обладает твой герой и примерить их на себя. Ты настраиваешь себя на определенные волны, в этом режиме пытаешься жить в быту и на съемки приходишь уже готовым. Такие пробы всегда воспринимаешь с большой любовью. Особенно если их проводит большой мастер.
К сожалению, не все режиссеры, с которыми я работал, — профессионалы. Я сам с десяти лет только тем и занимался, что учился у старших: педагогов, состоявшихся людей. Я как-то привык смотреть, впитывать, слушать и понимать. А многие же по-другому работают: мне 25, я гений, ничего не вижу и никого не слышу.
— А ты можешь включить режим «я гений»?
— У меня этой функции нет. Там, где меня выпускали, ее не заложили. И она на фиг не нужна. Я вообще не считаю, что в нашей профессии бывают гении. Гений — это Сахаров, Билл Гейтс, Гагарин, Чайковский. А актеры... Они либо хорошо играют, либо очень хорошо, либо прекрасно. Но слово «гениальность» здесь лишнее.
— Как тогда по-другому описать игру Ролана Быкова, Олега Борисова, Евгения Евстигнеева, Евгения Леонова?
— Великолепная, выдающаяся. Они все великие, конечно. Великие культурные деятели. И мы привыкли их называть гениальными. Тарковский — гениальный, братья Коэны — тоже гении для всех.
— Но не для тебя.
— Я к слову «гений» по-другому отношусь. Формулу ядерного взрыва придумать — вот это гениально. Коллайдер построить, самолет нового поколения. Что-то, про что я могу сказать: я так никогда не смогу. Например, играть как Паша Дацюк. А я считаю, он гениально играет.
— Ты поэтому хоккеистов играешь, что они гении?
— Нет, просто я хоккей люблю очень. Малкин, Овечкин, Дацюк, Ковальчук, Харламов — это мои герои.
— Свое отношение к гениальности ты сформулировал. А что думаешь о своей профессии?
— Я очень ее люблю. Она мне необходима. Обожаю это состояние, когда ты приезжаешь на площадку, и все работает. Ты с удовольствием идешь на грим, читаешь текст, пьешь кофе, общаешься с актерами, режиссером. Если бы я был на твоем месте, я бы сейчас себе позавидовал. (Смеется.)
— То есть тебе нравится чувствовать себя центром Вселенной?
— Площадки разные бывают. Не всегда ты в центре. Но да, все производство нацелено на то, чтобы в конце концов вошли актеры в кадр и сыграли. Все работают ради этого.
— И это тешит самолюбие.
— Это не может не нравиться, во-первых. А во-вторых, на площадке ты думаешь только о том, чтобы сыграть достойно и не подвести никого. Это колоссальное напряжение.
— Но пока все, что ты рассказывал, больше похоже на распорядок дня кинозвезды.
— Ты же у меня интервью берешь — я рассказываю свою историю. Мне другие неинтересны.
— Так же было не всегда.
— Конечно. Так не всегда и бывает. Я тебе рассказываю про пик — то, без чего не могу жить. Но бывают очень нервные съемки, когда тебя все гнетет, ты пытаешься поскорее закончить смену или что-то изменить.
— Все равно в твоем описании работа актера напоминает визит в СПА-салон.
— У меня такое ощущение, что многие не совсем понимают, что это за профессия. Им кажется, что актеры — веселые ребята и все им дается легко. Если мы сядем с тобой просто так, без интервью, в лесу за шашлыками, и я тебе расскажу, через что я прошел за эти годы, не уверен, что ты захочешь это повторить. Может, и я не захочу. Ты находишься под постоянным психологическим давлением. Едешь по жизни на максимальной скорости. Поэтому все актеры немного с кукушечкой, с приветом.
■ ■ ■
— То, что гениальных актеров не бывает, я уяснил. А писатели? Например, Гоголь?
— Конечно! Литература, поэзия, музыка могут быть гениальными.
— И с каким чувством ты шел делать из повести гениального Гоголя негениальное кино?
— Не я же делаю кино. С каким чувством я согласился участвовать в этом проекте — правильный вопрос. С большим удовольствием. И с надеждой, что у нас получится достойная экранизация великого писателя Николая Васильевича Гоголя. К слову о пробах — на «Вие» они были долгие, обстоятельные. Это 18-й век, а по сути — другая реальность. То, как люди жили 200 лет назад, сильно отличается от нас. Все ходили грязные, голодные. Чтобы просто поесть, нужно было решить очень много вопросов. Это сейчас мы зимуем и еще кучу дел делаем параллельно. А тогда люди только и занимались тем, что пытались перезимовать. Когда начинаешь думать об этом, уже запускается процесс работы над ролью. Помню, мы разговаривали с Олегом Степченко часа два, и к концу я заметил, что потихоньку перестаю быть современным человеком. Эта дистанция необходима. Если нас сейчас нарядить в лохмотья, мы все равно первое время будем вести себя как современные люди. Выдадим себя голосом, повадками. Мы же старались сделать так, чтобы зритель зашел в кинотеатр и поверил, что попал прямиком на хутор.
— А что насчет твоего партнера по кадру, британца Джейсона Флеминга? Как ему далось погружение в мир Гоголя?
— Он профессиональный, детальный, современный и адекватный. Очень образованный. В отличие от многих американских актеров, с которыми я встречался в США, которые не слышали ни о Тарковском, ни даже о Пушкине.
— Где же ты таких нашел?
— В Голливуде. Могу тебе дорогу показать.
— Я не раз общался с большими американскими артистами, и в основном они неплохо образованны.
— Звезды — это другое. Большими звездами не становятся «троечники». Ими становятся люди сильного внутреннего наполнения. Все закономерно, не бывает чудес. И деньги не зарабатываются в Америке вот так (щелкает пальцами. — Н.К.), как многие считают. Не работает это так. И в России в том числе. Я не знаю ни одного честного человека, у которого много денег и он для этого ничего не сделал.
— Думаю, с тобой не согласятся те, кто хочет пересмотреть итоги приватизации.
— Хочешь про 90-е поговорить? Ну, было такое время. И такие люди — умнее, хитрее остальных...
— Наглее, беспринципнее.
— Конечно. Большие деньги, власть — другой мир, космос. Тогда люди влетали в поднебесье за секунду. Хотя сейчас они кто где — возьми того же Ходорковского. Так работает мир: человек там, наверху, хочет власти. И борьба за власть — самое стремное, самое незавидное время. Пока люди наверху не распределят свои роли, можно в принципе лет на десять свалить из страны. Это период, который надо пережить. А сидеть на кухне и гадать — почему так происходит? — бесполезно.
— Звучит не очень демократично.
— Когда ты понимаешь, как все устроено, начинаешь проще ко всему относиться. Мы живем в хищном мире. Это просто надо принять. Это наша цивилизация. Я не могу это поощрять, но я это принимаю. Так было всегда. С другой стороны, в мире сейчас столько всего происходит: достаточно нажать три кнопки и получить доступ к такому объему информации, что на нее не хватит и всей жизни.
— В мире, может быть, и много чего происходит. А здесь?
— Я много где побывал, и мне есть с чем сравнить. И вот что я скажу: я не в самой плохой стране живу. Мне вообще кажется, что антипатриотизм придумали русские. Или это сформировалось естественным путем, когда перед носом все время стоит большой забор и кажется, что за ним все лучше. Везде все одинаково. Внешне, может, по-другому, а суть одна. Везде, если ты хочешь работать, ты всего добьешься.
— Если мы живем в хищном мире, то какое ты животное?
— Думаю, птица.
■ ■ ■
— Расскажи про своего брата — он ведь гораздо реже появляется на большом экране. Как ты это объясняешь?
— Думаю, у Андрея были все возможности сниматься чаще. Может, дело в том, что у него нет такой потребности, как у меня. Я же не могу без кино, поэтому бросаю в это все свои силы и мысли. Только от этого все зависит. И немного от характера.
— О чем вы говорите с братом за шашлыком в лесу?
— Мы любим глубоко ковырнуть, покопаться. Вот ты спрашивал меня про гениальных актеров, но мне не очень интересно, как человек танцует лицом. Смотришь иногда и видишь, что актер не в общем деле участвует, не в кино погружается, а перед камерой конкретно продает себя. С братом мы разговариваем именно о таких вещах. Мы ведь с ним тоже зрители. И я так же, как все, читаю анонсы, хожу в кинотеатры. И когда я вижу «Великого Гэтсби», как далеко ушел Баз Лурман, — глаза разбегаются от того, как он делает кино. Возьми любую сцену, как актеры существуют!
— Заканчивая с пробами. Одно дело, когда пробуют тебя. А как ты решаешь — работать с человеком или нет? Стать с ним другом или сохранить дистанцию?
— Органичным образом. Я-то люблю людей, мне нравится с ними общаться. Я открытый парень.
— С темными солнцезащитными очками.
— Правда, я очень легко открываюсь. Хотя с этим надо быть аккуратнее. В свое время я впустил в себя достаточно всякой нечисти. Особенно легко все происходит за стаканом. Ты пустишь к себе человека, а он у тебя внутри нацарапает: «Здесь был Вася». И все — уже не сотрешь. Но ты, скорее всего, имел в виду, какие люди мне нравятся? Мне нравятся талантливые — повторюсь, адекватные, — добрые, сильные, образованные, интересные люди.
— А как ты выбирал жену?
— Разве это я выбирал?
— То есть выбрали тебя?
— Это же не вопрос выбора. Судьба, наверное. Какая-то химия...
— Если представить ваши отношения как сериал, вы сейчас на какой серии какого сезона?
— Скорее уж фильм, и мы переживаем его вторую часть. Первая называлась «Рок жив!». А вторая — «Что дальше?». Или «Жизнь после рок-н-ролла».
— И что дальше?
— А дальше все гораздо интересней. Хотя у меня был сумасшедший период «Рок жив!». Я прожил его очень ярко. Сдал этот экзамен на «отлично». Сейчас я имею в виду молодость в целом. С 20 до 30 ты переживаешь нечто, что максимально приближено к ощущению абсолютной свободы. Можно и в пятьдесят лет окопаться на частной яхте и думать, что свободен. Но нет, потому что здоровье уже не то. Ты выпил — и у тебя похмелье. Даже хуже — ты еще не выпил, а только подумал, и тут же понял, что завтра у тебя будет похмелье. И все — ты уже не свободен. А в 25 у тебя даже мысли такой нет. Куда ветер подул, туда тебя и понесло. Офигительное состояние. Сумасшедшее. Крутейшее.
Но и это, новое время мне очень нравится. Например, раньше я не мог представить себя на маленьком мальдивском острове. Мне казалось, я застрелюсь на второй день. А сейчас мы съездили туда на неделю семьей, и я понял, что это единственное место, куда мне захотелось вернуться. Природа все придумала. Надо просто отдаться ей и жить. В молодости делать ошибки, пробовать, не бояться. Но быть при этом хорошим человеком. Тогда все будет нормально — и все ошибки обернутся плюсами.
— Ты готов играть свою новую роль — хорошего мужа, заботливого отца?
— Конечно, я очень хочу детей.
