Автор, которого переводят на десяток-другой языков, а во Франции называют самым популярным российским писателем, не играет в литературные игры, подчеркивает свою аполитичность, притом никогда не забывая, что он сын кадрового офицера. Лишая своих героев открытых эмоциональных реакций, сам просто бурлит как вулкан — энергией, идеями, заполняя собой все пространство.
— Андрей, впервые вижу, чтобы писатель не только стал автором сценария по своему же произведению, но и активно участвовал в создании и продвижении фильма на всех стадиях процесса.
— Мы с Димой Тюриным друзья. Да и по второму образованию, после английской филологии, я режиссер — закончил ГИТИС. И как-то, работая над другим нашим фильмом по моему роману «Год обмана», Дима попросил меня с актерами поговорить. Я приехал и понял, что и ему очень нужна такая помощь, и мне это интересно. Ведь мне, как писателю, главное, как образ выстраивается, к чему мы тянем сквозное действие.
— Значит ли это, что скоро мы увидим фильм режиссера Андрея Геласимова?
— Надеюсь. И продюсеры уже намекали. Два сценария у меня лежат, думаю. Но я настолько ленивый — в прямом обломовском смысле слова... Я смотрю на то, как работает Дима, который, бывает, и за 9 часов смены не присел, не поел, глаза горят. А писатель обычно (облокачивается на стол, кладет голову на руки) лежит, два часа готовится, чтобы начать писать. Полчаса поработал, все, день закончил — страничка есть! И отказываться от такого состояния мне не хочется.
— Как вы писали сценарий «Жажды»? Чтобы он устроил вас, устроил продюсера или устроил режиссера?
— Была просто идея написать экранизацию, и продюсеры никаких условий не ставили. Я писал, как бы я хотел увидеть ту историю в кино и как бы я его снял как режиссер. Потом появился Дима. Он умный, тонкий и в силу своей молодости пока еще гибкий. И многое мы с ним вдвоем придумали.
— И вам интересно себя переделывать?
— Безумно. Я все время как будто пишу новую книгу. Мне было бы крайне скучно просто адаптировать свою повесть под кино. Если говорить про «Жажду», то книга, конечно, более трагична, она эмоциональнее, резче. Фильм мы намеренно делали в пастельных тонах, сдержанней. Исполнитель главной роли Миша Грубов — он велюровый, бархатный, милый. Мой книжный герой Костя жестче, агрессивнее и более действенный — он дорисовывает людям потерянные ноги, руки, он бунтует. Он ведь и пьет вначале от бунта. А потом понимает, что надо полюбить мир, и точно так же волевым усилием останавливается, понимая, что любовь — важнее. Миша же играет другой характер, но не менее интересный.
— Что привлекает сразу в «Жажде», так это хороший русский язык, от которого мы уже отвыкли в нашем кино. Но каково было молодым актерам, когда им приходилось разговаривать в кадре не междометиями, а развернутыми предложениями?
— Ребята хорошо адаптировались. Рома Курцын в моего Генку просто влип один в один. Костю мы поменяли под Мишу Грубова, а Генка такой и есть — полон обаяния, агрессивности, веселой злости, напора и сексуальности. Такой подрастающий секс-символ, девочки в фильме любят именно его. Он легко этот текст принял, но и немного адаптировал, предлагал свои реплики. И я часто соглашался.
— Что касается мата, которого так много у вас в повести.
— В подобном материале он неизбежен. Ребята, вернувшиеся с войны, из определенных социальных слоев, так говорят.
— А как же фильмы о Великой Отечественной, на которой тоже, конечно, матерились, но они и без таких слов не кажутся фальшивыми?
— Было время другое, другая эстетика, и создавалась определенная мифология. Если в великом фильме «Они сражались за Родину» Василий Шукшин не произносит матерную лексику, она имеется в виду. Она в интонации звучит.
— Вы в Чечне не были, только разговаривали с людьми, ее прошедшими?
— Среди моих студентов были воевавшие там. Но впрямую никого из них я в прототипы не брал. Потом был забавный момент. Я приехал на книжную ярмарку во Францию. Давал интервью перед камерой, и тут неожиданно подходит слегка пьяный человек, хлопает меня по плечу и вынимает папку, а в ней комиксы — вся моя «Жажда» им нарисована. Я удивился: «Зачем вы это сделали?» А он говорит на ломаном английском: «Вы написали книгу про меня. Я воевал в Сербии, я художник, я солдат, и у меня семейная история похожая».
— Вы говорили про «Жажду»: «Это фильм о том, что человек прощает мир, причинивший ему страшную боль. Это фильм о войне, которая закончилась, но не прошла». Так все-таки о чем же фильм: о войне или о прощении?
— Больше о прощении, конечно. И у меня у самого основные проблемы связаны с претензиями к миру. Нам вечно кажется, что нам чего-то недодали, где-то обидели, кто-то недолюбил.
— Дмитрий Тюрин на «Кинотавре» после премьеры сказал: «Война — такой цемент, без которого бы все рассыпалось... На монтаже мы увидели, что она в каждом кадре».
— Когда я писал, военная тема меня тоже очень волновала. Хотя особых военных сцен там нет. Но, скажем, эпизод переговоров лейтенанта с чеченцами, когда они ему говорили по рации: «Саша, уводи ребят, сейчас придем, на ремни вас резать будем», — взят из реальной жизни. Этот радиоперехват я слышал в программе «Взгляд». Лейтенант говорил: «Я не могу, у меня приказ». Я когда услышал это, рыдал у телевизора. Лейтенант, неделю назад выпущенный из училища, и с ним взвод солдат — мальчиков восемнадцатилетних, а у них приказ. «Жажда» — это антивоенная история. Нельзя воевать, мне кажется. Нужно договариваться. Конечно, если нет выбора, тогда — стоять до конца.
— Война всегда одинаковая. А цели? Есть разница, за что воевать?
— В момент боя разницы нет — решаются задачи тактические, надо выжить. И уровень подготовки бойцов и командиров решает успех или неуспех боя. Другое дело, понятно, что у мальчишек-добровольцев, которые рвались в 41-м году на фронт, были иные мотивации, чем у тех, что в 90-е отправляли в Чечню. Но я вам скажу, разница в том, что просто идеологическая машина работала по-другому. Чеченская война застала Россию в других обстоятельствах. Парни, которые рвались на фронт в 41-м, жили во времена, когда главной была песня «Если завтра война». Война в Чечне началась, когда страна была в разобранном состоянии, имперские коммунистические ценности рухнули, и никто не успел объяснить, что, в общем-то, мы на Кавказе 200 лет воюем, а терские казаки еще раньше пришли (помните, у Толстого в «Казаках»). В 90-е годы все были заняты другим — распил собственности, приватизация. Им было весело и без того, чтобы объяснять мальчишкам, зачем нам нужен Кавказ.
— А он нам нужен?
— Естественно. И войны на Кавказе не зря. Они за целостность моей страны. Я казак! Я вам про казаков сейчас не просто так сказал. Мои предки, забайкальские казаки, шли от самых дальневосточных рубежей, чтобы страна прирастала Сибирью. Во мне эта кровь течет. Мой дед казак против Квантунской армии стоял. Я что, его память должен забыть?
— Вы же только что говорили, что против любой войны.
— Когда можно договориться. Но, если в 38-м на Халхин-Голе началось, надо уже воевать и обязательно побеждать. И потому что мы там здорово дали японцам отпор, Япония вмешалась во Вторую мировую войну только на островах с американцами. А они могли бы взять сразу Байкал, Читу. Те, кто погибал на Халхин-Голе, уже закладывали нашу победу в 45-м.
— И что закладывали наши мальчишки в 90-е в Чечне?
— Мы бы ее потеряли. У нас уже сейчас на Ставрополье был бы фронт, понимаете? Да и оно б уже отвалилось, севернее шла бы линия фронта. Я вам сейчас говорю с точки зрения истории цивилизации. Каждая страна хочет быть в определенных границах.
— В вашей биографии был интересный момент — вы из Якутии переехали в Лондон. Тот кусок жизни как-то повлиял на вас как на писателя?
— Я ездил туда заниматься научной работой. Тот период скорее повлиял на мое мировоззрение, на то, как я сложился — как мужчина, как человек. Мне было интересно увидеть и понять этот мир — я же в Советском Союзе рос.
— Сейчас в интеллигентских кругах основное настроение «какой же ты дурак, если еще до сих пор не эмигрировал». Мол, в России надо работать, а жить за границей.
— Нет, я считаю, здесь надо и работать, и жить. Как раз мое длительное пребывание в Англии и последующие частые вояжи во Францию — они сделали меня очень русским человеком. Я понял, что я не хочу быть европейцем в их понимании. Я хочу быть европейцем в русском понимании, каким былое российское дворянство. Патриотичное, просвещенное и нацеленное на благо нашего Отечества. Я с огромным уважением отношусь к любой нации. Но я люблю Россию, я люблю русских людей. Хотя в 90-е годы у меня были и мысли, и возможности уехать. Но я вылетел оттуда как пробка! Потому что воздуха там нет, невозможно дышать нормальному русскому человеку в Европе. Они другие, там все другое, по мне неправильное, скрупулезное, мелочное.
— Я сейчас вижу перед собой эмоционального человека, но в ваших книгах как раз нет бурных чувств, и написаны они простым лаконичным языком.
— В основном наши писатели находятся в русской синтаксической традиции. А я заканчивал иняз. И все свои первые книги я прочитал на английском. Я раньше прочитал Хемингуэя, Фицджеральда в оригинале, чем по-русски Толстого и Достоевского. Каюсь. Потом я учился ГИТИСе, и только там, у Анатолия Васильева, моего мастера, увидел спектакль «Бесы» по Достоевскому, и вдруг заинтересовался. Раньше я считал, что это какая-то мрачная проза, слишком длинные предложения.
— После показа «Жажды» на «Кинотавре» некоторые критики сравнили вашу историю с «Тремя товарищами» Ремарка. Вам это льстит?
— Нет, мне все равно. Хотя в детстве я любил эту книгу. Я начал писать «Жажду», очередной раз посмотрев «Белорусский вокзал». Это был прямой толчок. В очередной раз я проплакал на «Десятый наш десантный батальон» и понял, что у моих студентов, которые уже ветераны новой войны, нет кино, нет книги о них. Как все были чем-то заняты, отправляя их на войну, так же все заняты, когда они вернулись. А они живут. Вот в чем штука. Им надо как-то адаптироваться. Им надо как-то объяснить, что, ребята, вы же ветераны, вы же молодцы. Вы сражались за Родину. Они реально сражались за Родину. Точно так же, как те, что воевали под Сталинградом. Точно так же.
— Но повесть увидела свет в 2002 году, а экранизация состоялась в 2013-м. Ничего не изменилось с тех пор — в жизни этих ребят, в их понимании того, где они были и зачем? Почему именно сейчас возник интерес к вашей книге о тех годах?
— Это даже не освоение литературы, которая тогда была написана, а освоение того времени. Вот прошло 15 лет с 90-х, когда были приватизация, распил, бандиты, развал Союза, войны. Мы еще не готовы ответить, почему и как, но хотя бы пытаемся ответить на вопрос, что произошло. И посмотреть на обрывки человеческих судеб — того же Служкина, героя книги и фильма «Географ глобус пропил». Почему взрослый талантливый человек вдруг оказывается в такой безжалостной ситуации, когда государство его бросило, он не может себе на хлеб заработать и вынужден в электричке «зайцем» ехать. Я сам был в такой ситуации: преподавал в университете и был нищий как церковная крыса. Я ходил в рваных ботинках, будучи доцентом. Мне было нисколько не стыдно, потому что я понимал, что вся страна в тот момент так жила, кроме отдельных индивидуумов, на которых, кстати говоря, у меня злобы нет. Ну, наворовали и перед Богом ответят.
— А вам было бы интересно написать сценарий по чужому произведению?
— Да, с удовольствием. Я писал по «Казакам» Толстого, это мы с Алексеем Гуськовым такую историю придумали, но она пока не реализована.
— Значит, Гуськова вы в «Жажду» позвали?
— Мы дружим с Алексеем Геннадьевичем. И да, я участвовал в кастинге со всеми правами совещательного голоса. И Галю Бокашевскую мы с первого раза выбрали. У нее проба вышла удивительной точности, жаль, нельзя было технически вставить — как она там катала тесто и плакала!..
— Кстати о женщинах. Они у вас все несчастные.
— Разве?.. В «Жажде» это делалось подспудно. Чтобы пробудить героя к мужским поступкам, к мужскому восприятию ситуации, что он должен стать защитником. Рядом слабые, и надо помогать.
— Скажите, Андрей, а на кино вы переключились, потому что читать стали меньше?
— Да я и писателем никогда не хотел и не планировал быть. Я стал писателем благодаря тому, что скучал по детям, живя в Англии. Все началось с книги, которую я тогда сочинил в подарок моему сыну. Мне кажется, человек, в частности мужчина, каждые 10–12 лет, чтобы совсем не задохнуться от скуки, должен менять воду в аквариуме. Можно сменить страну, семью, работу. Я меняю вид деятельности. У меня был кризис среднего возраста, я перебрался в Москву и сменил вид деятельности: был университетским профессором, стал писателем. А сейчас потихонечку ухожу в кино. Когда ты меняешь воду в аквариуме, приходит новая энергия, драйв, тебе снова 18, ты все начинаешь заново, ты снова ничего не умеешь, ставишь себя в ситуацию риска, у тебя нет никаких прежних статусов, ты новичок.
— Наверное, это все-таки больше американская, европейская история, для нашей страны слишком рискованная.
— Да, мне было 35 лет, я доцент в университете, у меня на руках трое детей и неработающая жена, бывшая балерина, и понятно было, что я рисковал. Но было так весело, дико весело, это было лучшее лето моей жизни. Мы сидели с Надькой на подоконнике, открыли окно, пили вино. Трое детей спали на полу в однокомнатной снятой квартире, у нас ни копейки денег, на улице колоссальная гроза, выворачивало деревья, и было дико интересно. Страха точно не было, поверьте мне. Я бы советовал людям, которые попадают в ситуацию скуки от собственной жизни, предпринимать решительные шаги, только избегая предательства. Только предательства Господь не простит.
