— Виталий, еще год назад мы обсуждали, что благодаря московским протестам документалисты на время попали в поле внимания массового зрителя. «Зима, уходи!», «Срок» — каждый из таких проектов вызвал много шума в СМИ. Но сегодня документалистика снова ушла из повседневной, непрофессиональной жизни.
— Если найдется такой чудак, который полезет в Интернет и найдет прошлогоднюю нашу беседу, он убедится в моей проницательности. Я еще тогда предсказал спад. Понимаете, в чем дело. Вот каждый индивидуально, только для себя покупает айфон. Это его персональный выбор. Но, блин, почему-то у всех оказываются точно такие же айфоны — причем преимущественно последней марки. Иначе ты просто не человек. Так и с документалистикой. Каждый, не оглядываясь ни на кого, принял решение отойти от актуальности. А к концу года выяснилось, что так поступили практически все.
— То есть документалисты — те же хипстеры: поиграли в злободневность, а когда она вышла из моды, про нее забыли…
— Я хотел сказать более обидную вещь. Документалисты понимают, что прямые высказывания больше не имеют смысла. И плюс к этому опасны. Год назад были надежды: еще немножко, и все случится. И все громко скандировали: «Зима, уходи!» А сейчас поняли: зима никуда не уходит, более того, метель здесь — еще лет на десять. Поэтому начинают искать иные формы.
То же можно сказать не только про документалистов: это портрет общества. У нас хоть один человек ухом повел, когда были озвучены цифры олимпийской стройки? Вот и документалисты вслед за обществом на Олимпиаду вообще не реагируют. На «Артдокфесте» нашлась ровно одна картина, посвященная предстоящим Играм. Молодого режиссера, хронометражем 6 минут. Немцы сняли «Путинские игры», показ которой на «Артдокфесте», вероятно, останется единственным в России. То есть немцам наша олимпийская история интересна, как и тем двадцати странам, которые купили права на показ этой картины. А нам, получается, нет. В это время в Бразилии увеличение выделяемой из бюджета суммы на проведение другого спортивного мероприятия...
— Которое нам еще предстоит.
...вызвало почти революционную ситуацию в стране.
«Власть в конечном счете народ обдурила»
— К слову, о волнениях. Протесты никуда не делись, просто поменялся вектор. В прошлом году была условная Болотная, теперь — Бирюлево. А кино на эту тему нет.
— Власть в конечном счете народ обдурила. Не обманула, а именно обвела. Просто понизила ставки протестной игры. То есть власть сказала, вы там сами с собой разберитесь: Навальный хороший или плохой. Потом нам скажите, что решили. Как вы скажете — так и будет. А мы уже сами не можем решить: он хороший или плохой? А теперь попробуй так просто разобраться в ситуации с мигрантами. Возьми самого образцового либерала — эталона, который должен лежать в палате мер и весов под колбой стеклянной, — и спроси его: что нам делать с мигрантами в Бирюлеве? Ничего он не скажет, потому что такой вопрос — без ответа. А год назад вопросы власти задавались конкретные: перевыборы парламента, президента и так далее.
— А что если наоборот? Год назад на площадях расцветал популизм, а теперь люди бунтуют из-за конкретных проблем?
— Суть в другом. Если год назад у общества были претензии к власти, то теперь у общества претензии — только к самому себе.
— Может, и правильно.
— Может. Но такие претензии можно решить только в нормальном обществе, которое имеет нормальную систему власти. Сейчас власть дистанцировалась от общества. Живет от него отдельно.
— Так и снимите об этом кино. Вы же, делая такую картину, как «Труба», тоже сознательно уходите от актуальности.
— Я все перечисленные претензии в первую очередь предъявляю и себе. Я думаю: сейчас взять бы и сказать все, что я думаю. Потом говорю себе: а стоит ли делать это сейчас? Может, нужно подождать?
— Чего?
— Ну, чтобы если помирать, то по крайней мере с музыкой. Без музыки помирать тоскливо.
— Почему кто-то должен помирать? Как общество не волнуют факты коррупции, так ему плевать на любое прямое высказывание документалиста.
— Мы знаем, например, об отзыве лицензии у «Росбалта». Что это значит? Это агентство, инвестиции, капиталовложения, люди, за которыми стоят семьи. Отзыв лицензии — даже если завтра ее вернуть — такой намек, который невозможно истолковать двояко. За каждым из нас стоят какие-то обстоятельства. Каждый получает зарплату, от каждого зависят какие-то люди. Власть очень четко дает понять, кто в доме хозяин. Не имеет значения — законно или незаконно. Все происходит четко и по одному сценарию, как упал — отжался.
Мог я вместо «Трубы» снять более жесткую картину? Ну мог, поверьте мне! Но именно к такой «Трубе» я шел много лет. Это важная для меня тема, я сам ее выбирал, мне ее никто не предлагал. Хотя в принципе, снимая о нефтегазовой зависимости России, проехав по стране, пообщавшись с людьми, посмотрев на эту гуманитарную катастрофу, можно было сделать очень жесткую картину. Но она была бы не художественной, а публицистической. Мне нужно было бы указывать перстом, изобличать.
— В стиле «Так жить нельзя» Станислава Сергеевича Говорухина.
— И при всем Народном фронте, в котором он участвовал, он тогда сделал очень важную гражданскую акцию.
— Где же тот Говорухин сегодня?
— Нету. Есть Михалков, который звонит по телефону в милицию сообщить о смерти русской деревни. (В документальном фильме «Чужая земля». — Н.К.)
— Это же потрясающий художественный образ!
— Я думаю, у него есть другой телефон, по которому можно позвонить.
— И что бы это изменило?
— Я много езжу по миру. И вижу, как живет деревня в Японии, Австралии, Европе, Америке, Аргентине. Я вижу цены на продукты питания в магазинах, в ресторанах. И как потребитель и обыватель я более-менее понимаю, что там к чему. А когда едешь по России, почему-то кажется, что едешь по Зимбабве. У меня был такой опыт, и я видел там очень похожие картины. В свое время из Зимбабве выгнали всех белых, сейчас она считается черной страной — на 99,99%.
— Просто «Зимбабвийский марш» какой-то.
— Да, они всех выгнали, остались сами. Я ездил на 500 км от их столицы Хараре и видел брошенные фермы, заросшие поля, пустые магазины, голодных детей с опухшими животами... А ведь Зимбабве — очень демократическая страна. Там демократическим образом выбирается президент. На основе всех законов. Но 30 лет — один и тот же. Просто перед каждыми выборами он меняет конституцию. При этом в Зимбабве добывается почти половина мирового запаса алмазов. Поделить поровну доходы на душу населения — будет богатейшая страна. И еще там нет зимы. В остальном же все очень похоже, только снежком припорошить — и вылитая Россия.
Поэтому когда мы говорим о существующих проблемах, это в том числе проблемы власти. А с ней никакой связи нет. Единственный диалог общества и власти происходит во время прямых линий с президентом. Когда нам на Уралвагонзаводе обещают сесть на танки и приехать в Москву разобраться с белоленточниками…
«И продают последнее — кровь»
— Общество перестало теребить власть, художнику выступать опасно. Но он же не может совсем замолчать. Почему это оцепенение передается и на него?
— Наверное, людям стало что терять.
— Например, возможность поехать в Зимбабве.
— В том числе.
— Тогда придется снова привести один и тот же пример с Pussy Riot — им тоже было что терять, но они пошли на открытый конфликт. И, несмотря на колонию и голодовки, в конечном счете выиграют они, а не власть.
— Конечно, они выиграют. Но давайте спросим сейчас Толоконникову, сидящую в колонии: если бы она тогда точно знала ход развития событий — пошла бы в ХХС?
— Она говорит, что да, хотя проверить это невозможно.
— А я не уверен. Я думаю, любой самоубийца, если его вдруг откачать и спросить: а ты второй раз готов?..
— Получается, как общество живет вечной надеждой на царя, так и нам надо ждать художника-камикадзе, который забудет про инстинкт самосохранения?
— Дело в другом. В России устройство власти принципиально отличается от устройства власти в цивилизованном мире. Если в цивилизованном мире власть создаваема обществом, то в России — власть создает общество. Вот завтра включаем телевизор, а Путин говорит: я устал, я ухожу и на свое место назначаю Ларису Долину. Или Аршавина. Или Ивана Иваныча Иванова из Тверской губернии, который делает свистульки. Все. Через месяц мы будем поклоняться Ивану Иванычу, а свистульки станут национальным видом спорта, музыки, мысли и так далее.
— И что делать?
— Как раз об этом — фильм «Труба». С одной стороны, да, когда один усатый кинематографист говорит, что Россия и монархия едины, хочется ему крепко возразить. Потому что по сути это унижение каждого, перекрытие кислорода для развития страны. Но с другой стороны, если рассматривать сегодняшнее состояние — умов, страны, — то в ее нынешней фазе, конечно, лучше деньги, предназначенные для проведения выборов, потратить на школы, больницы.
— Невозможно так рассуждать. Этих денег все равно нет. Если их не потратят на выборы, они уйдут на строительство дач и шубохранилищ.
— Шубохранилище — это все-таки зарплата скорнякам…
— Хорошо, я понял, что художники не готовы идти на амбразуру. Что же они предложат обществу взамен?
— Кинематографисты переключаются на, может быть, даже более глубокие, но более общие проблемы, как «Труба» — картина не о распределении нефтегазовых доходов, а скорее о конфликте двух половин Европы, одной из которых является Россия. В конкурсе «Артдокфеста» этого года есть картина «Кровь» Алины Рудницкой — о передвижном пункте по выкупу у населения провинциальной России крови. То есть буквально: в городок приезжает мобильный пункт, разворачивается, а к нему выстраивается очередь из людей, у которых нет работы или маленькая пенсия. И продают последнее — кровь. Выкачали из них кровь — они тут же падают в обморок под тем же столом. Или наоборот, у кого-то нет нужной справки, и кровь не покупают. Он на колени становится и говорит: «Купите за полцены, мне жрать нечего». Думаю, эта картина, хоть ее нельзя назвать остроактуальной, вызовет очень сильные эмоции. Это же Салтыков-Щедрин, Достоевский! Или, например, Виктор Косаковский с новым фильмом о студенческих волнениях в Испании — кстати сказать, в чем-то зеркальным ленте «Зима, уходи!».
Я понимаю: чтобы иметь возможность общаться с обществом, нужно очень внимательно и аккуратно выбирать форму и язык общения. В советские годы существовало очень мощное документальное кино, которое совсем было выведено из актуальной, социальной сферы. И дарило нам абсолютные документальные шедевры, исследующие вопросы, скажем так, гуманитарного свойства. «Замки на песке», «Взгляните на лицо», «На десять минут старше» — великие картины. Я думаю, что нас ожидает рассвет художественного документального кино в ближайшие десять лет.
Я пытаюсь все же оставаться в более актуальном пространстве. И считаю картину «Труба» максимально актуальной — насколько возможно в сегодняшней реальности. Хотя я часто езжу с ней по миру, в первую очередь я делал «Трубу» для российского зрителя. И его реакция после просмотра кардинально отличается от реакции за рубежом. Более того, следующую картину, которую я буду снимать в Северной Корее, я тоже задумывал для нас. Хочу сделать очень внятное, недвусмысленное обращение к нам.
— Посмотрите на Северную Корею и подумайте: оно нам надо?
— Не хочу комментировать. Просто я делаю картину для русского зрителя.
— От чего отталкивается сюжет?
— От истории жизни одной семьи. Я сейчас ездил туда, мы выбрали семью и будем ее снимать в течение года.
— Вас не будут контролировать на каждом этапе?
— Я и хочу сделать картину в полной кооперации с северокорейскими товарищами. У меня северокорейский сценарист, мне его сценарий нравится. Я считаю, что другого и не надо. На монтаж приедут два человека в Москву, которые будут мне помогать.
— А специальный человек из органов?
— Я же не знаю, где они работают. (Смеется.)
