Наряду со «Сталинградом» российская оскаровская комиссия рассматривала фильмы: «Легенда №17» Николая Лебедева, одним из продюсеров которой является Никита Михалков, «Долгая счастливая жизнь» Бориса Хлебникова, «Рассказы» Михаила Сегала, «Майор» Юрия Быкова, «Последняя сказка Риты» Ренаты Литвиновой и другие.
Об этом мы поговорили с Никитой Михалковым в Женеве, на фестивале «KINO. Фильмы из России и не только», где состоялась европейская премьера «Легенды N 17».
- Кровавой была битва за «Сталинград»? Вы наверняка лоббировали «Легенду N 17»?
- В битве я не участвовал и влиять ни на что не мог, потому что был на съемках. Кроме того, не имел права голосовать, поскольку наша картин «Легенда N 17» тоже была номинирована. А еще раньше я высказал свою точку зрения: на «Оскаре» от России должна быть представлена «Ку! Кин-дза-дза» Георгия Данелия. Много лет он делал потрясающую по рисунку анимацию. Понятна она будет американцам? Не думаю. Но это художественное произведение. Почему бы не послать от России художественное произведение великого режиссера? «Сталинграда» и в помине не было, когда я сказал про Данелия. Больше ничего не могу сказать, тем более, что фильма Бондарчука я не видел. А вы видели? Нет? А что о нем говорят? Душа-то там есть?
- Я не видела. А говорят разное. Понятно, что вы персонально не в ответе за деятельность оскаровской комиссии, но все же, почему так тяжело узнать, когда пройдет ее заседание, найти полный список входящих в ее состав людей? Все покрыто завесой тайны.
- Когда-то оскаровская комиссия состояла из 12 человек. Поднялся истерический шум по поводу того, что это несправедливо. Решили расширить ее состав. Сегодня членом оскаровского комитета имеют право быть обладатели «Оскара», те, кто на него был номинирован и прошел в шорт-лист, а также люди, получившие главную награду на международном фестивале класса «А», актеры-обладатели призов за лучшую мужскую и женскую роли на фестивалях класса «А». Набралось таковых 27 или 28 человек. Объективно? Да. Разговоры о том, что Михалков кого-то не пускает, нелепы. Где я и где «Оскар»? К тому же он у меня есть. Мне больше всех, что ли надо? Даже после того, как Владимир Меньшов некорректно себя повел (отказался подписать протокол, потому что считал картину «Утомленные солнцем 2. Цитадель» Михалкова не достойной выдвижения, как провалившейся в прокате – С.Х.), а он, как глава оскаровской комиссии должен был лишь зафиксировать результаты голосования, я первым предложил его оставить председателем комиссии. И его оставили. Поэтому теперь все вопросы только к Владимиру Меньшову. Думаю, что ему очень трудно. Давят с одной стороны, с другой.
- Вы заканчиваете работу над «Солнечным ударом». Замысел давний. Но время другое, и вы тоже. Даже Волгу вы снимали в Швейцарии. Насколько изменилась ваша изначальная идея?
- Когда-то возникла прозрачная история странной, сиюсекундной любовной вспышки, соития. Все вдребезги разлетелось, когда поручик с ужасом понял утром, что у него нет даже адреса незнакомки, подарившей ему мгновения счастья. Сегодня я бы не стал снимать «Солнечный удар» Бунина, если бы не пришла идея соединить его с «Окаянными днями». Наш поручик, ставший капитаном в этой истории, задался вопросом: почему с нами случилось то, что случилось, и когда? Этот вопрос мучит и меня.
- Трудно ли было вернуться к камерной истории после крупномасштабных проектов?
- Нет! Идет, допустим, человек по шоссе под дождем, потом по проселочной дороге, прошел полкилометра, поднялся в гору. Преодолел камни, потом - спуск. Это естественное движение. Я же не даю себе установок: ну, вот теперь я сниму локальный фильм, а потом возьмусь за масштабное кино. Другой разговор, что время меняется, и в ущерб важным художественным вещам требует дидактики с моей стороны. Я мог бы закончить фильм «12» на подвешенной ноте, и это было бы изящно, лирично. Но то «колебание умом ни в чем ни твердых», как это написано Грибоедовым, заставляет меня четче формулировать какие-то вещи. Я могу быть лапидарным, неумным, потерявшим нюх, художественный вкус и так далее. Но я хочу договорить. Думайте обо мне, что хотите, но я хочу доформулировать то, что я хочу сказать. Многоточие – самый выгодный знак в творчестве, но я не стремлюсь к нему. Хочу конкретности, определившихся людей. Амёбное состояние общества, живущего сплетнями, ложью и домыслами, способствует тому, что в этом месиве выкристаллизовывается все самое дурное. Когда мы называем вещи своими именами, это вызывает у изощренного общества отторжение. Мы не хотим конкретики. Во влажной, жидкой массе намного проще строить свой гешефт. И как только человек выступает за определенность, ему тут же пришивается ярлык.
- У творческих людей, по мере приобретения опыта и накопления усталости, часто уходит внутренний азарт, и уже не хочется заниматься тем, чем всю жизнь занимался. Вам знакомо такое ощущение?
- Бывает, что невмоготу куда-то ехать - в кошмарные условия, мороз, не построенную декорацию, ледяные окопы. Но это не та усталость, о которой вы говорите. Хуже, когда начинаешь работать, и тебе неинтересно. Но пока у меня, слава богу, такого нет.
-Можете себе представить, чтобы вы с «Солнечным ударом» вышли б перед экспертным советом Фонда кино и стали бы защищать свою картину, как только что делали ваши коллеги? Для вас ничего зазорного в этом нет?
- Так я это делал. Когда я вижу в зале людей, не все из которых обладают тем опытом и профессией, какой обладаю я или мои товарищи, то конечно, это вызывает у меня удивление. Но если мы договорились, что берем чужие деньги, то можем ли в таком случае сказать: «Посмотрите мои картины и решайте - мне вы даете деньги или кому-то другому?» Имел бы я право так сказать? Имел бы. Потому что многое из того, что снимается сейчас, по своему уровню, далеко от качества. Но я так не скажу по одной простой причине: я тоже трачу чужие деньги. Я – наемный работник. Если я иду на это, значит, должен выполнять те правила, по которым живут все остальные. И тут не должно быть такого: он народный, ему можно. Точно также со штрафами. Мы нарушили сроки производства «Утомленных солнцем» и спокойно заплатили два с половиной миллиона рублей. Договор есть договор. Мы же его подписывали. Если я не буду его выполнять, значит, в любую секунду актер, с которым я заключу договор, скажет мне: ну, ладно, обойдется, ничего страшного. Если человек заболел, он должен сказать, что не успевает в срок. А у нас так: опоздал, ну и чо? Государство может сказать: да пошли вы в ж…! Мы же не хотим такого отношения к себе, значит, должны выполняю договоры. Иначе, похлопывание по щечке неминуемо.
- Рубль в нашем кино встал во главе угла. Надо же думать хоть немножко и на перспективу, поддерживать то, что со знаком качества, а не только к сиюминутной выгоде стремиться?
- Я надеюсь, что все не так. Понятие «социально-значимый проект» заключается не только в том, что необходимо снять картину про водопроводчика. Он предполагает качество, социальное отношение к продукту, к тому, кто его делает и тому, кто его будет потреблять. Если это картина «Когда деревья были большими», то какое тут социальное кино? Но оно качественное. Соберет ли оно сегодня деньги? Будет ли иметь тот успех, который когда-то выпал на долю Юрия Никулина и Инны Гулая? Но это художественное произведение. Другой разговор – кто его оценит в зрительном зале, жующем поп-корн? Но надо делать свое дело. Я в этом смысле внутренне абсолютно спокоен. Вспоминаю историю с моим фильмом «Утомленные солнцем». Чтобы там не говорили, я знаю цену своей картине! Это первый и пока единственный взгляд на войну с метафизической точки зрения. В ней нет крестов и попов, но она религиозна по сути, по промыслу божьему. Фуфло может изобразить из себя настоящее, но пройдет время и оно так и останется фуфлом. А настоящее, как его не назови, все равно останется настоящим. Я снимаю кино для таких людей, как Шавкат Абдусаламов или Максим Кантор, для тех, кто способен воспринимать его по тем законам, по которым оно снято. А мне говорят, что не ходили в бой с палками, или, что Девятая дивизия была там-то. Меня же это не интересует. Если судить мою картину, как историческую, то она не выдержит критики. Это притча, сказка. Попробуйте проанализировать действия Конька-Горбунка с точки зрения правил дорожного движения. И это не фанаберия безразличия с моей стороны, не что-то такое снобское. Я хочу быть понятым. Мы провели конкурс и предложили зрителям написать рецензии на нашу картину. Я никогда не предполагал, что буду читать с изумлением. Люди написали о том, о чем я сам думал, но не сформулировал ни в интервью, ни в картине. Поверьте, это дороже всего остального.
