Он ухаживает за тяжело больным отцом, вплоть до того, что делает для него в домашних условиях творог. Однако денег на дорогостоящую операцию в Мюнхене найти не может. Случайность переворачивает всю жизнь этого парня и отнимает в итоге всё. Преступление влечет за собой наказание — классическое, в духе Достоевского. Андрей Стемпковский, дебютировавший фильмом «Обратное движение», опять беспощадно воспроизвел российские реалии, всю скудость человеческой жизни. Голландцам картина показалась фантастической. Они спрашивали, где режиссер нашел такие допотопные агрегаты, мотоцикл с коляской, на котором ездит его герой, — все привычные для нас предметы быта. Стемпковский пригласил желающих в Подмосковье, пообещав продемонстрировать там кое-что и посерьезней.
— Андрей, волновали ли вас проклятые русские вопросы? Похоже, что без Достоевского дело не обошлось.
— Он есть в каждом. Этот человек описал нас так подробно, что хватило на последующие двести лет. Мы, да и огромное количество людей в Европе, до сих пор отойти не можем от того, что он нам открыл. Достоевский досконально описал меня, всех нас и российское сознание. К нашему фильму он не имеет прямого отношения, к тому же в жизни не срабатывают те вещи, которые хорошо действуют в литературе и мифологии. За преступлением далеко не всегда следует наказание. Бывает даже наоборот.
— Появление фильма связано с конкретной историей?
— У меня было много историй, в том числе связанных с безысходностью жизни. Это не то, что описано Достоевским. Есть немало понятий — например таких, как возмездие, — которые не увязываются с традиционной драматургией. Отсюда возникает лукавство со стороны авторов того или иного произведения. Жизнь предъявляет свою драматургию, где нет закономерностей. Если мне удастся проводить эксперименты в области кинематографа, то буду уничтожать драматургию вообще в линейном ее понимании. Мы многое придумываем, когда пишем сценарии. Посмотрите на русское кино — оно всё фальшивое. Придуманные люди действуют в придуманных обстоятельствах. А мой герой не такой. Я подобного персонажа видел. Мне бы не хотелось, чтобы мои убеждения висели хвостом на моем произведении. Не хочу в кино прямых высказываний. Мы можем пойти в бар и поговорить там про Путина, про все, что делает невозможной жизнь в нашей стране. Но на экран все это тащить не надо.
— Александр Плаксин, сыгравший главную роль, в жизни неузнаваем. Как вы только разглядели в нем совсем другого человека?
— В жизни он действительно другой. Именно поэтому Саша — хороший актер. Он снимался в нескольких картинах, но пока у него не очень большая кинобиография. Вы давно Пазолини пересматривали? Там лица и фактура сообщают зрителю больше, чем повествование. Именно специфика человека дает представление о нем. На уровне тех кодов, которые мы воспринимаем в силу имеющегося у нас жизненного багажа. Мы вглядываемся в лицо и видим океан. Очень важно, как человек выглядит, как ведет себя, это совсем не то, что он делает, исходя из того, что ему написали в сценарии. Гораздо важнее всмотреться в его пластику. Наше кино хроникально снято. Не знаю, хорошо это или плохо. Но это документальное видение жизни. Таков мой выбор.
— Стремились вы к этому или нет, но ваш герой выглядит слишком благородным для своей среды. Он явно не оттуда, не из этой местности с фермой и незатейливыми парнями, не умеющими связать двух слов.
— Некоторая смещенность герою была необходима, чтобы зритель изначально его заметил. Он выделяется из своего окружения, чуть более незащищен, даже трогателен. И в некотором роде белая ворона. Но мы деликатно его особость хотели показать, ничего не педалируя.
— Теперь вы собираетесь ставить «Медею». Это будет классическое прочтение?
— Я переосмыслил ее в духе нашего времени. Беру только коллизию. Медея изменилась, многое в нашем сознании ушло в прошлое.
— После спектакля «Медея» я спросила у Анатолия Васильева, откуда ему столько известно про женщин. И он ответил: «Я прожил жизнь». Вы тоже что-то важное знаете про нас?
— Не буду рассказывать тяжелые истории о своем детстве, но, поверьте, психотравм и первертности было в нем достаточно. Это я просто сейчас выгляжу нормально. Хорошо помню «Медею» с актрисой Валери Древиль, ходил и на другие спектакли Васильева. Но пока не прожил такую большую жизнь, как он. Да и не такого я уровня человек и режиссер. Анатолий Васильев потрясающ в своей минималистической манере. Он глубоко заглядывает. Людей с таким мышлением очень мало осталось. Мне бы хотелось двигаться в том же направлении.
— Кино стало вашим основным занятием?
— Это хобби. Как-то надо выживать помимо прочего. Работая в сериалах, еще можно существовать, а снимая раз в два года авторское кино, денег не заработаешь. К сожалению, в других ипостасях своей деятельности (в каких, не буду говорить) я нужнее обществу, чем в уникальной функции режиссера. За это не платят. А за то, что может любой, кто не страдает болезнью Дауна, деньги дают. Неуникальное обществу важнее, чем нечто уникальное. У нас предпочитают микроскопом забивать гвозди. Так, допустим, общество использует меня.
— То есть то, чем вы занимаетесь, никому не нужное дело?
— Есть вещи, которые над тобой висят. Я это делаю не потому, что это кому-то нужно. Не знаю, почему занимаюсь кино. Потому что сумасшедший. Это что-то пассионарное — влечет, и все. Делаю то, что делаю, не отвечаю ни на какие вопросы. Только плохие фильмы отвечают на них. Хороший фильм только обозначает что-то существенное.
Роттердам.
