В 2011 году в Киеве рассекретили архивы КГБ, свидетельствующие о том, что каждый шаг Параджанова отслеживался. Досье на него завели еще в 1963 году. На Киевскую киностудию постоянно приходили чекисты, выведывали, насколько он адекватен, хотели упечь в психбольницу. 17 декабря 1973 года арестовали, а 24 апреля 1974-го осудили по статьям, предусматривающим наказание за мужеложство, изготовление, сбыт и распространение порнографических материалов. Параджанов дружил с 20-летним сыном зампреда Совмина Украины. На парня надавили, он наговорил лишнего, а придя домой, повесился. Всё свалили на Параджанова. Но главное — его вольная речь в Минске 1 декабря 1971 года перед творческой молодежью.
В документах КГБ фигурирует указание — опорочить Параджанова, распространять информацию о его гомосексуализме. В газете «Вечерний Киев» появилась статья о его половой распущенности, квартире, ставшей притоном. В Москву отправлялись отчеты о том, что в его картине звучит «Отче наш». В одной из справок КГБ он характеризуется как морально разложившаяся личность, превратившая свою квартиру в место сборищ сомнительных лиц, занимающихся пьянством, развратом, антисоветскими разговорами.
Долгие годы его имя не произносилось вслух. 15 лет он не снимал кино, а из тюрем, где оказывался, доходили слухи о его смерти. При этом сами зэки прозвали его старой хитрой рысью. Когда Параджанову запретили снимать фильмы, он начал делать коллажи из всякого сора — найденных на помойке вещей, осколков посуды, бусин.
В архивах КГБ также есть сообщение о том, как в феврале 1966 года Параджанов, разговаривая с сыном своего знакомого, сказал: «Как поживаешь, мальчик? Я тебе подарю саблю, хочешь? Большую такую саблю подарю. Будешь убивать ею коммунистов!» А своим гостям он говорил: «Я первый поднял меч, чтобы изгнать из кинематографа красных комиссаров, надушенных «Красной Москвой». Я первый вырыл могилу соцреализму своими фильмами».
Параджанов был непредсказуемым, свободным человеком. Мог бесстрашно написать своему влиятельному коллеге Льву Кулиджанову телеграмму после просмотра его фильма «Преступление и наказание»: «Смотрел ваше «Преступление» как наказание». В 1964 году он проходил кинопробы у Григория Рошаля, приступавшего к съемкам фильма о Карле Марксе. Параджанов сидит за столом, изображает Маркса, пишет фразу: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» И вдруг неожиданно начинает разыгрывать, как из его бороды выпадают блохи, давит их. На этом работа над образом Маркса для него закончилась.
Сергей Параджанов ушел из жизни в 1990 году после неизлечимой болезни. Многие его замыслы так и остались незавершенными.
Вот что рассказал нам кинодраматург Павел Финн («Всадник без головы», «Объяснение в любви», «Роль», «Фурцева. Легенда о Екатерине») о своих встречах с Сергеем Параджановым.
— При нашей первой встрече, я ничего о нем не знал, не видел ни одной его картины. Но потом жизнь нас сводила не раз. У нас никогда не было длительности в отношениях, они вспыхивали периодически. Но каждый раз необычайно ярко. В нем вообще горел огонь.
Познакомились мы в 1963 году. Параджанов начинал «Тени забытых предков» и пригласил моего тогдашнего друга оператора Юру Ильенко, недавно закончившего ВГИК, защитившего диплом картиной Якова Сегеля «Прощайте, голуби!» и замечательно снявшего на Ялтинской студии для режиссера Артура Войтецкого картину «Где-то есть сын». Юра сказал мне, что некий режиссер из Киева, сделавший какие-то две-три картины, произвел на него невероятное, но очень странное впечатление, он хочет мне его показать и посоветоваться – стоит ли с ним работать. В том смысле, что не сумасшедший ли он? И вот мы с Ильенко отправились на встречу. На левой стороне улицы Горького, ближе к Пушкинской площади, недалеко от магазина «Армения», на чемоданчике сидел бородатый человек довольно дикого вида. Он посмотрел на меня, не вставая с чемоданчика, и спросил у Юры: «А он гений?» Видимо, считал, что можно знакомиться только с гениями. Не помню, что я ответил, наверное, признался в том, что гением, увы, не являюсь. А вот Сергей Параджанов был гениален, и я в этом убежден. Кажется, совет мой Юре был тогда такой: он, безусловно, сумасшедший, но работать с ним необходимо.
Тогда Юра Ильенко, вдохновленный работой с Сережей, уже сам решил стать режиссером. И я, совсем еще молодой сценарист - без единой картины - писал для него сценарий сказки под названием «Стрелок из лука». Мы даже заключили договор на Ялтинской студии. По тем временам это было событие!
В Киеве бывают такие теплые снежные дни, когда город приобретает необычайную красоту. В такие дни я и приехал в Киев вместе со своим другом поэтом Валерием Туром, которого мы с Юрой решили тоже привлечь к работе. Красоту нарушило только то, что нас выставили из гостиницы, поскольку нужно было уступить места делегации польских комсомольцев. Мы оказались на улице, и Юра пристроил нас на постой в знаменитую двухкомнатную квартиру Параджанова недалеко от цирка. Вся эта квартира была, как музей, полна предметами гуцульского быта, которые он вывез с Карпат – со съемок. Среди них - знаменитая кафельная печка. Сережа ведь всегда знал толк в таких вещах. Потом, когда начался судебный процесс над ним, все это пришлось кому-то отдать. Кажется, была надежда откупиться. Но она не сбылась.
Так мы с Валей и поселились в этой квартире и провели там замечательные дни, каждый из которых превращался в представление, сейчас бы сказали, хеппининг. В Сереже была какая-то удивительная детскость, даже простодушие. И он любил быть откровенным, сам загораясь от своих рассказов и зажигая все вокруг. Редко с кем еще в жизни мне было так постоянно интересно. Он в эти дни монтировал картину «Тени забытых предков», обычно по ночам. И вот он повел нас на студию смотреть отснятый материал… И тогда я понял, что имею дело не просто с яркой художественной личностью, но с человеком, который в кино делает то, что до него никем и никогда не делалось. На экране уже существовало, жило поразительное произведение, но как будто бы пока еще бесформенное. Он и сам это прекрасно понимал. Монтировал «куски» - сцены, эпизоды, но целое пока еще было не управляемым. Но он знал, что все сложится.
А потом был день, который мы провели в ветхом особнячке. На первом этаже жил художник картины «Тени забытых предков» Жора Якутович. Сережа специально для нас вызвал друзей- гуцулов с Карпат. Они приехали в своей национальной одежде, со странными инструментами. Гуцулы обожали Параджанова и готовы для него были петь и играть целый день. Это был невиданный спектакль. Сколько лет прошло, а он у меня перед глазами. И в центре – Параджанов. Он всем этим управлял, как корифей хора.
Масса разного рода и достоинства людей проходила через его квартиру в Киеве. Это был проходной двор. Он все время варил глинтвейн, что-то готовил. Ему привозили из Грузии все грузинское. И конечно, квартира была набита стукачами.
Спустя какое-то время мы опять встретились - на Московском международном кинофестивале в 1965 году. Сережа жил в гостинице «Москва». Целый день в его номере толпился всякий замечательный молодой народ. Фестиваль закончился, но всем нам не хотелось расставаться. Я пришел туда с девушкой, за которой ухаживал. А у нее была бабушкина золотая цепочка со старинным медальоном. Параджанов, у которого на такой предмет был, как говорится, «глаз – ватерпас», отозвал меня в сторону и сказал: «Ты видишь, что у нее на груди? Знаешь, какая это старинная вещь? Немедленно женись!». Самое интересное, что я так и сделал.
Тогда или чуть раньше у нас даже возник разговор о совместной работе. У него же всегда было полно идей. Он хотел поставить «Маленького принца» и предложил мне написать сценарий. К счастью, он очень скоро об этом забыл. Я никогда не смог бы для него писать. Ему собственно никто и не писал сценарии. Свой мир он создавал сам. Но поскольку у нас завязалась дружба, видимо, решил сделать мне приятное своим предложением.
А через два года накануне Московского фестиваля уже 1967 года я, пользуясь тем, что был заместителем главного редактора журнала «Спутник кинофестиваля», устроил себе командировку по трем закавказским городам. Хотелось увидеть Тбилиси и Баку, где я никогда не был. Ереван хорошо знал, даже когда-то там учился в школе. До Баку, впрочем, я так и не добрался. А в Ереване встретился с Сережей. Я к нему, собственно, и летел, чтобы взять интервью для журнала. Такого Еревана, каким он предстал в наших ночных блужданиях по каким-то закоулкам, я больше не видел. Сергей показал мне пробы фильма «Киевские фрески». А потом посадил в машину ЗИМ и отправил в Тбилиси. Как он меня провожал! Что он обо мне придумывал! Когда я ехал потом в машине, спутники смотрели на меня с большим напряжением.
Параджанов всегда вытворял, бог знает что. Когда – на пике славы - его хотели сделать руководителем объединения на киностудии им. Довженко, он сказал, что примет предложение, если к его ногам положат партийные билеты. Для той жизни это было невероятно. В киевском Доме кино при большом стечении публики он нес такое, что мог позволить себе только совершенно свободный и бесстрашный человек. А он и был абсолютно свободным. Потому что его талант – это талант свободы.
В конце концов, его посадили. Состоялся гнусный киевский процесс. Известно стало поведение некоторых его друзей и благородное поведение Романа Балаяна, с которым мы тогда еще не были знакомы. Юра Ильенко не очень благородно себя повел, но Сережа простил его. Когда Сережа сидел, он присылал с выходящими из тюрьмы зэками письма своим знакомым. Зэк приходил и говорил: «Я от Параджанова». Один такой появился в доме у Киры Муратовой. Если память мне не изменяет, произошло это на моих глазах. Я ведь долгое время жил в Одессе и иногда бывал у Киры.
В апреле 1986 года мы с женой, но не с той, которой принадлежала цепочка, решили поехать в Пицунду не в сезон. В апреле не было драки из-за путевок в нашем Союзе кинематографистов. В Доме творчества отдыхали, в основном, одни шахтеры и дагестанские журналисты. Кинематографистов почти не было. Как-то в столовой я увидел сидящего у окна верхом на стуле человека, очень похожего на Параджанова. Но этого быть не могло, потому что встретить Сережу в Доме творчества, все равно, что представить его президентом США. На второй день, проходя мимо меня, он сказал: «По-моему, это Паша Финн». А он тогда работал над «Демоном». Его номер был завален эскизами. Каждый день я к нему заходил, и он показывал все новые наброски. Это был 1986 год. В эти дни случилась авария в Чернобыле. Тогда мы еще не представляли себе размеров этой мировой катастрофы.
Но у нас была замечательная фиеста. Он полюбил мою жену Ирину. Она красивая, а для Сережи красота – это главное. В этом он был сродни Оскару Уайльду, который по-особому воспринимал мир и тело, как воплощение красоты.
Незадолго до своей смерти из Мексики вернулся Илья Авербах. Там он должен был с Эдуардом Радзинским делать российско-мексиканский фильм. И привез оттуда своей жене, сценаристке Наташе Рязанцевой, красно-белое национальное платье. И Наташа дала его Ире – поносить на курорте. Платье ей, действительно, очень шло. Сережа увидел ее в этом наряде и обезумел, сказал, что просто не представляет, чтобы мы не приехали к нему в Тбилиси, чтобы показать всем этим тбилисским кикелкам, как надо одеваться. Сережа приказал, чтобы мы, как только у нас закончится срок пребывания в Пицунде - сам он уехал раньше – отправились бы не в Москву, а к нему в Тбилиси. Мы - люди легкие на подъем, сели в поезд в Сухуми и поехали в Тбилиси.
Единственное, что у меня от Сережи сохранилось, - это выцветшая фотография, сделанная уличным фотографом во время нашей совместной поездки на озеро Рица, и записка с планом, как его найти, на тот случай, если он нас не сможет встретить. Но он нас встретил и устроил на вокзале цирк в своем обычном стиле. Вырывал у носильщиков наши вещи, гонялся за ними, а они за ним. Он вообще обожал клубить вокруг себя вихрь бреда, из которого создавал свою жизнь, ее внешнюю сторону. Мы поселились на три дня в его знаменитом доме, Коте Месхи, 9. Сумасшедшие дни! Была Пасха, и мы поехали на крестный ход в церковь, построенную на излучине Куры, как утверждал Сережа, князем Сумбатовым-Южиным специально для самоубийц. Они бросались в воду, их выносило на берег именно там. Скорее всего, он все придумал и сам в это поверил. Потом мы поехали в главный храм, в Сиони, где служил Всенощную католикос Грузии. В храме собралась предельно возбужденная молодая толпа. Было такое ощущение, что так начинается революция. Каталикос, проходя со свечами и крестя ими толпу, случайно коснулся копны волос армянской девочки, которая была с нами, и они загорелись. Как будто это тоже придумал Параджанов.
Вспоминаю, как мы сидели с ним вдвоем ночью среди всех его коллажей, сундуков, картин, шалей, драгоценностей. Сейчас все это можно увидеть в Ереване в музее, которым заведует Завен Саркисян, страстный фанатик памяти о Параджанове. Сергей одной рукой колол себе через штаны инсулин, а другой ел сладости. Я пытался его остановить, но он не обращал на мои слова внимания. И делился замыслом «Демона». Я ему сказал: «Ты – единственный человек, который может поставить «Слово о полку Игореве» в кино, передать ощущение эпической красоты и силы этого мира».
Планов у него было много. Он ими жил. Его творчество раздваивалось, существовало в том, что реализовывалось, и в том, что так и оставалось фантазиями. И это тоже было творчеством, как и сами его рассказы. Это и было его кино, не снятое на пленку. Ощущение летящего с Тамарой Демона, битва с Ангелом – это все его кино.
Тогда в Тбилиси мы посмотрели «Легенду о Сурамской крепости» в Доме кино. Потом он показывал нам с Ириной город, привел к Верховному суду Грузии, где его незадолго до этого судили, и там устроил цирк. Охранники не знали, что с ним делать, сердились и смеялись. Но главным был поход на рынок, чтобы купить нам в Москву зелень для пира с друзьями и фрукты для нашей маленькой дочки Кати. Тут уж Сергей устроил оперу-буфф. Он шел по рынку со свитой молодых адъютантов, среди которых был и Шурик Атанесян, с которым я тогда познакомился. Когда Параджанов возник на рынке, торговки стали грудью закрывать прилавки. Они знали, что он все ворует. Тогда Сережа, чтобы показать им, что помыслы его чисты, и он не намерен воровать, заложил руки за спину и так осматривал товар. А потом вдруг как цапнул что-то зубами и побежал. Торговки гнались за ним, вопили и умирали от хохота. Это было чудное и последнее представление.
Когда в Грузию поехал Саша Зельдович, с которым мы тогда делали фильм «Закат», я передал с ним письмо для Сережи, фарфоровую головку, которую Ира нашла где-то на помойке - он же все это собирал для коллажей - и старинную серебряную солонку, оставшуюся от бабушки. Сережа был необыкновенно щедр и всегда любил всем дарить подарки. Как же было приятно сделать подарок ему.
В последний раз мы встретились в Москве на премьере его фильма «Ашик-Кериб» в Доме кино. Он был взволнован. На лестнице поставил мальчиков-кинтошек в черкесках, у каждого был рог с вином и поднос с фруктами. Тогда он произнес со сцены знаменитую фразу о том, что хотел бы снять в роли Гамлета генерального секретаря ЦК Михаила Горбачева, потому что у него невероятной красоты ноги. Зал ошалел от этих слов.
Когда мы с Ириной у него жили в комнате, выходящей к подножию Мцхеты, там стоял манекен красавца перса. Спустя много лет я увидел его в музее в Ереване. Время замкнулось. Этот перс все связал и заключил. Параджанов оставил невероятный след в моей жизни. К поэтическому кино я отношусь сдержанно. Но его кино – не поэтическое, это сверхкино, как у Феллини, что-то стоящее над кинематографом. Это может приравнено к высокой прозе или поэзии. Он со временем обретал все большую творческую силу. Но, к несчастью, все сказалось на нем – процесс по приказу первого секретаря ЦК компартии Украины Щербицкого, тюрьмы, унижения… Я горжусь тем, что знал его».
Светлана Хохрякова
Музей Сергея Параджанова в Ереване — уникальное собрание творчества художника. Дом-музей был открыт в 1991 году, через год после его смерти. Двухэтажный музей расположен близ Разданского ущелья. Дом строился для Сергея Параджанова, но режиссер ушел из жизни за год до завершения строительных работ и так и не успел пожить в нем.
В музее показаны более 1400 экспонатов, в числе которых коллажи, эскизы, куклы и шляпы. В музее две мемориальные комнаты, постеры и награды, письма Федерико Феллини, Лили Брик, Андрея Тарковского и многих других знаменитостей. Неповторимым гением Параджанова являлось то, что он превращал в искусство все, к чему прикасался. С невероятной фантазией он декорировал стулья, игральные карты. Множество из своих работ он создал, будучи в тюрьме.
Сегодня Дом-музей Сергея Параджанова является культурным центром, в котором проводятся множество выставок и приемов. Это место является обязательным пунктом в программе в любом туристическом маршруте по Армении…
