К премьере Филип Грёнинг подготовил красочный буклет, больше похожий на философское эссе. В нем режиссер подробно (и так же образно) разбирает ключевые сцены в фильме, используя такие слова, как «любовь», «смерть», «насилие», «животные», «душа», «дитя». Но чаще других — «беспомощность».
Фильм разбит на части, каждая из которых заканчивается затемнением и титром, набранным строгим шрифтом: конец главы (номер такой-то); начало главы (следующий порядковый номер). Всего глав 59, некоторые длятся не дольше сорока секунд, некоторые выглядят как абсурдистские музыкальные номера, некоторые — как абсолютно законченные новеллы. Подобная композиция создает ощущение видеоинсталляции в каком-нибудь музее современного искусства. А трехчасовой киносеанс — путешествие по длинному полутемному коридору, на стенах которого развешано 59 светящихся экранов с ожившими фотографиями. По структуре (да и по киноязыку) «Жена полицейского» с легкостью могла бы заменить киноальманах «Будущее. Перезагрузка», который, судя по заявке организаторов, как раз и должен был ответить на вопрос, как будет выглядеть кино будущего. Хотя если что-то и сравнивать по уровню художественного впечатления с «Женой полицейского», то фильм открытия биеннале «Гравитация».
Там, где Куарон в безвоздушном пространстве находит все те же земные радости и страхи, Грёнинг в самых заурядных сценах супружеской жизни обнаруживает поистине космические глубины. «Жена полицейского» снята холодно, вызывающе сдержанно. Настолько отстраненно, что быт семейной пары напоминает жизнь насекомых. Тех самых муравьев, за которыми, как и за дождевыми червями, с удовольствием наблюдает во время прогулок в парке их маленькая дочь Клара.
Камера редко когда сдвигается с места и всякий раз делает это крайне не спеша. Но каждый кадр выпирает из экрана без всякого 3D за счет композиции, контраста и глубины резкости. Это кино рациональное, идущее от головы, почти полностью лишенное сюжета и каких бы то ни было стандартных решений. Но при этом полное мистической красоты и сладкого ужаса, которые возникают на стыке интуиции и озарения.
Грёнинг убаюкивает зрителя десятками безобидных изображений, отвлекающих внимание от повседневного ужаса, о котором на самом деле здесь кричит каждая улыбка, каждая веселая песенка и даже солнечный зайчик на спинке стула. Здесь достаточно эпизодов прямого насилия и обезоруживающих своей идиллией картинок семейного счастья. Но по-настоящему трогают и пугают те сцены, в которых гиперреализм выворачивается наизнанку, проваливаясь в совершенно ирреальное пространство. Представьте: камера медленно, как бы нехотя плывет вверх, постепенно открывая вид на два обнаженных силуэта. Мать и дочь, плескающиеся в воде. Камера продолжает движение, и оказывается, что они лежат в ванне, вытянувшись в полный рост, но не вдоль, а поперек. Это было бы возможно только в двух случаях: либо ванна разошлась вширь, либо мать и дочь сжались до размера пластиковых кукол. Камера поднимается еще выше, а значит еще дальше от воды, но именно в этот момент в ушах начинается такой гул, будто тебя в эту воду окунули с головой. Выплыть из кошмара нет уже никакой возможности, но тут на помощь приходит затемнение и начало очередной главы.
Есть в этом мире еще один герой — старик, появляющийся после самых эмоциональных сцен. Он не выходит за пределы своей кухни и не произносит ни слова. Учитывая нелинейность повествования, старик может оказаться как просто соседом или чьим-нибудь родственником, существующим параллельно главным героям, так и одним из них много лет спустя. Режиссер признается, что сам не знает, что делает в фильме этот персонаж: «Он может быть мертвецом, который давно наблюдает за происходящим сверху. Он отражает то, как общество реагирует на домашнее насилие: пассивно, молча». Ощущение пограничного состояния между жизнью и смертью только усиливается, когда речь идет о жертвах этого насилия. Жена офицера замертво падает после точного удара в висок, а после затемнения как ни в чем не бывало обнимает свою дочь. Клара в прямом смысле задыхается в атмосфере любви и ненависти, а в следующей главе широко распахивает черные дыры глаз.
Венеция.
