...В нынешний век, когда художественная литература сильно сдала свои позиции, в руках приятно держать либо книги научные, либо мемуары — да и то не всякие, избегающие яканья и самолюбования. Назвать «Зимнюю дачу» известного писателя Александра Нилина (сына писателя Павла Нилина) мемуарами в чистом виде, конечно, нельзя. Но книга, где вы ненароком наталкиваетесь в коридоре коммуналки то на Бродского, то на Ахматову, очень живая и листается (то есть читается) сама собой (только что вышла в издательстве «Навона»). Все дело — в обаянии авторского стиля, когда Нилин пишет как пишется, не играя в «литературщину».
Проза Александра Нилина — это бескрайний этюдник, где авторская строка, ловко прыгая с пятого на десятое, в итоге собирает читательские впечатления в единый крепкий пазл — необычный слепок необычного времени. Спасибо Нилину, что, по сложившейся моде, он не заигрывает с читателем в «байки о великих». Но непринужденно делает главное — дает прочувствовать атмосферу, где нет «персонажей», но где люди остаются людьми.
Ну вот однажды надо было занять у Ахматовой две красненьких на «догонялку».
«Денег у Анны Андреевны Ахматовой никогда не набиралось столько, сколько нужно ей было на безбедную жизнь, — и те, что перепадали, зарабатывались нелюбимым трудом (переводами), — но вот ей нравилось говорить про деньги и так легко-легко к ним относиться. Годы и годы лишений и неудобств (матрац почти всегда, по ее же признанию, поставленный на кирпичи, вместо комфортного ложа) ничего не меняли в ее привычках. […] Анна Андреевна одолжила мне десять рублей без звука. Но со всей деликатностью поинтересовалась, не очень ли я спешу (что деньги — на водку, не обсуждалось). После чего Ахматова сказала, что дает мне отдельно пять рублей на такси — с условием, что отвезу Николаю Ивановичу Харджиеву... (фамилия Модильяни не называлась)... рисунок уже завернут в газету».
На этом можно было б остановиться, но Нилин делает гениальное добавление в скобках: «что в газету, я запомнил, наверное, потому, что на Ордынке газет не читали и вряд ли на какую-нибудь подписывались, хотя допускаю подписку на одну из двух литературных газет — появлялся повод посмеяться над официозными писателями».
Тут надо сделать краткую сноску на биографию самого автора — может, не все знают. Поначалу он поступал на актерский (Олег Ефремов возлагал надежды на его комедийный дар, так и представлял впоследствии как своего ученика — «да, он артист, но, кроме того, очень глубокий филолог»; почему филолог — не объяснял). Короче, в актерстве не сложилось — ушел на журфак. Многократно по ходу повествования Нилин подчеркивает, что спорт никогда не был его главной любовью, однако вошел в историю журналистики именно как видный спортивный обозреватель, автор книг «Красная машина», «Спортивный интерес». Был своим в легендарном доме Ардовых на Ордынке — так вот, ардовский дом, наравне с писательским домом в Лаврушинском переулке, а также с Переделкино, становятся главными героями его «Зимней» истории.
«Бродского не печатали. Слава Иосифа в узком кругу самых строгих ценителей поэзии не покрывала стадионы, собираемые Евтушенко. Но нам нравилось, что великий, по мнению знатоков, поэт, неведомый и непонятный миллионам профанов, с нами накоротке, — и сказал однажды за ардовским столом после третьей рюмки: «Смотрите, Анна Андреевна, сколько красивых людей — и все мои друзья!» […] Сегодня я гораздо больше, чем тогда, знаю стихов Бродского наизусть — среди ночи меня разбуди. А тогда только с голоса самого поэта отдельные строчки запоминались. И в списках, ходивших по рукам, я ни одного стихотворения не прочел — зачем же мне их читать, когда я знаю живого Иосифа?»
Одной строкой Нилин может уйти от юморного ключа, резко отрезвив читателя какой-то странной и страшной подробностью, но жизнь в его мировоззрении всегда побеждает. «Обратно в Переделкино (это вкрапления из дневников отца) с нами ехала девушка Мариша, которую в этот день за опоздание на работу в библиотеке иностранной литературы приговорили к пяти месяцам принудительных работ с удержанием 25% зарплаты...» Нилин часто подчеркивает, что он чужой для театра, для филологии, для того, для сего, но степень искренности и трезвости делает его живые наброски не менее ценным источником подлинной истории, чем специальные труды специально обученных людей. А главное — еще раз подчеркну, — пройдя чрез уютные полутона ироничной грусти, читателю хочется жить, а не умирать.
