Вот стихи о поэзии и долге поэта:
НАПУТСТВИЕ
А когда овладеет прямая тобой досада
И потщишься ты ныне исправить земное зло,
Трех святых, Михаила, Василия, Александра,
Помянув, принимайся за ремесло.
Сам насмешничал ты над ними, забудь про это.
Всё простили они, блаженные, — ты не враг.
Плоский век париков, камзолов и силуэтов
Не давал тебе заглянуть в их горестный зрак.
И что слово у них не всегда — ты забудь — звучало,
Что кривой сползала строка, не сладили с ней,
А зато у них там виднее твое начало,
А когда виднее начало, то суть ясней.
А работа твоя все та же, и вдох, и выдох,
Поднимай, не должен сей втуне валяться крест.
И уж коли Господь, которого нет, не выдаст,
То и чудище
— обло, огромно, озорно, стозевно и лаяй —
не съест.
Что такое «Господь, которого нет»?
«Которого нет» — это для цензора. В каждой редакции был отдельный кабинет, там сидел цензор. Он мог быть пожилой злобной дамой Мариной Александровной, мог быть молодым добродушным Мишей (такой Миша сидел, например, в «Московских новостях»), и прежде чем номер уходил в печать, на вёрстке должна была появиться подпись и штампик: дозволено.
«Напутствие» полно веры в Бога. Посмотрите на первый куплет (по-научному — на первую строфу), на вторую строчку:
И потщишься ты ныне исправить земное зло.
Это стопроцентное христианство.
Во-первых, язык. «Потщишься» — библейское слово; старания, которые напрасны, усилия, которые тщетны. И речь здесь не о попытках разбогатеть или прославиться, не о суете. Речь об абсолютно невозможной для человека задаче: исправить земное зло. Слова «земное зло» сами по себе говорят о вере. Потому что если есть земное зло, значит, есть небесное добро.
И третья строчка — о святых — тоже религиозна. А кто они? Михаил — понятно, Ломоносов. Василий — Тредиаковский. Александр — конечно, Пушкин.
Последний куплет, вторая строчка:
Поднимай, не должен сей втуне валяться крест.
Без Евангелия это вообще ребус. Само понятие «нести свой крест» не существует вне христианства.
А рядом «Господь, которого нет». Если нет — тогда всё бессмысленно. (Как у Достоевского: «Если Бога нет — всё дозволено».) Если нет, то и стихи эти — чушь.
Значит — слабоволие? Поэт уступил цензуре; как теперь говорят «прогнулся». Ну пусть прогнулся. Зато стихотворение есть. А не прогнулся бы — не было.
Аронов, думаю, не боялся упрёков. Перед ним были примеры святых.
«Борис Годунов» кончается так:
МОСАЛЬСКИЙ. Народ! Мария Годунова и сын ее Феодор отравили себя ядом. Мы видели их мертвые трупы. (Народ в ужасе молчит.) Что ж вы молчите? кричите: да здравствует царь Димитрий Иванович!
Народ безмолвствует.
***
Этот финал стал пословицей. Но ведь было иначе. После приказа «кричите: да здравствует царь Димитрий Иванович» Народ именно это послушно кричал.
Императору не понравилось. Чтоб русский народ кричал самозванцу «да здравствует»? Нельзя! Но написать, что Народ кричит: «Мы против!» — написать такую чушь Пушкин тоже не мог. Выручил Жуковский. Вымарал вредную реплику и написал знаменитую ремарку «Народ безмолвствует». Так Народ ушёл от ответа, а «Годунов» ушёл в печать.
Другой пример, когда писатель покорно подчиняется цензору, — у Булгакова в «Театральном романе». Вот разговор издателя с автором.
— Ваш роман Главлит не пропустит, и никто его не напечатает.
— Я это знаю, — сказал я твердо.
— И тем не менее я этот роман у вас беру, — сказал строго Рудольфи. — Надо будет вычеркнуть три слова — на странице первой, семьдесят первой и триста второй.
Я заглянул в тетради и увидел, что первое слово было «Апокалипсис», второе — «архангелы» и третье — «дьявол». Я их покорно вычеркнул; правда, мне хотелось сказать, что это наивные вычеркивания, но я поглядел на Рудольфи и замолчал.
...Или всё стихотворение бессмысленно (и вся жизнь бессмысленна). Или два словечка — уступка дуре цензуре.
Аронов, конечно, опасался рассердить Всевышнего, но всегда надеялся на Его чувство юмора.
***
«Зев» — это хищная пасть. Что ж это за чудище огромно, стозевно, которое норовит сожрать поэта? А это, похоже, родное государство. Может сослать, может расстрелять, а если сыто, то просто не будет печатать. И вот этому чудищу поэт бросил кость — на, подавись.
Если Господь выдаст, то чудище сожрёт. В этой оппозиции получается, что чудище — дьявол. Стозевный, огромный и смертельный (как в «Пятом элементе»)…
Сейчас, слава Богу, не то что прежде. Государство у нас теперь божественное. Теперь цензуры нет, свобода… Но почему-то кажется, что оно по-прежнему стозевно. Сто! — это вам не патриархальный трёхголовый дракон (одна девушка в год). Сто! — и лаяй круглосуточно из каждого телевизора. Запихать такое чудище в одну строку — это надо уметь; это ж не обколотый снотворным леопард.
«Чудище обло, огромно, озорно, стозевно и лаяй» — именно эту зверскую строку поэта Тредиаковского писатель Радищев поставил эпиграфом к «Путешествию из Петербурга в Москву», за которое был приговорён к смертной казни (милостиво заменили на 10 лет Сибири).
А «Напутствие» по-прежнему точно: не бойся, не проси, работай.
Тщетно? Это не нам решать.
А кому напутствие? Поэту? Пророку? Тебе? ...Не можешь? — это только кажется. Ты просто не созрел.
Но когда овладеет прямая тобой досада и потщишься ты ныне исправить земное зло…
——————————————————————————————————————
«Писатели — пророки». Литературный вечер Александра Минкина в клубе «Гнездо Глухаря» 27 февраля. Цветной бульвар, 30; телефон: 8 (495) 699-33-99.
Смотрите видео: Памяти поэта Аронова: "Напутствие"
