Живем в поразительном мире. Только нужно уметь различить эту поразительность. Взять хотя бы надписи и вывески на улицах:
«Элитарный секонд-хенд».
«Бизнес-ланч — круглые сутки!»
Невдомек авторам сих шедевров, сей зазывной белиберды: элита в секонд-хендах не одевается, а товар, там продаваемый, уже по причине своей вторичности и заношенности не может быть суперодеждой. Ланч (даже если он «бизнес») — время сугубо дневное, он не растягивается на круглые сутки.
Мчат по улицам и тормозят возле моргов и крематориев катафалки с обозначением известных фирм на борту: «Транзит» и «Спринтер». Применительно к покойникам и похоронам куда как смело сказано!
Развешаны объявления на фонарных столбах: «Куплю квартиру! Дорого!!!» Но тот, кто способен много платить, не вешает извещения на фонарях.
А что происходит в троллейбусах?..
А в метро?..
Но именно тут, похоже, сосредоточилась суть жизни.
Мать, дочь и подруга
Передо мной вошла в троллейбус женщина средних лет. Миновав турникет, то бишь валидатор (и действительно, в связи со скученностью возле него людей ассоциация с валидолом уместна), остановилась, загородив другим вошедшим путь к четырем свободным, расположенным друг против друга сиденьям, и позвала:
— Девочки!
Они резво подбежали, две бойкие школьницы, и опустились на диванчики. Женщина — рядом с ними. Она была одета небрежно и затрапезно, лицо усталое, в морщинах. Я даже не сразу понял: она не бабушка, а мать одной из подружек.
Дочь ее, невзрачная и очкастая, целиком находилась во власти своей напарницы — энергичной и смазливенькой. Наряженной богато. Буквально глядела ей в рот. Пыталась угодить шутками и комментариями. На мать взглядывала изредка и пренебрежительно, отвечала ей грубо. Может, даже стыдилась, стеснялась ее. Та сносила такое отношение покорно.
Они, по-видимому, возвращались с занятий в кружке рисования. У девочек были тубусы. О живописи и шла речь. Что бы ни сказала женщина, ее суждения дочь встречала в штыки. Подруга поощрительно кивала, сама держалась обособленно.
Чего не сделает мать для ребенка, на какие унижения не пойдет, чего не вытерпит — лишь бы он был доволен. Не одинок.
Троллейбус угодил в пробку. Стояли долго. Женщина предложила:
— Вам ведь еще уроки делать. Кто хочет пойти пешком?
— Ты, — бросила ей дочь почти с ненавистью.
Кошелек
Пожилой мужчина, едва не пропустивший свою остановку, поспешно вскочил и прыгнул из троллейбуса. Двери за ним захлопнулись. Вскочила женщина, закричала.
Водитель открыл дверь. Женщина высунулась и что-то закричала — мужчине вслед. Он не оглянулся. Не услышал. Она спустилась по ступенькам и опять закричала. Он не слышал и шагал дальше.
Она вернулась в салон. Водитель захлопнул дверь.
Все закричали.
Оказалось, мужчина перед тем, как выйти, выронил кошелек.
Водитель хотел ехать дальше: «У меня график». На него набросились. Он открыл дверь. Молодая женщина побежала и догнала мужчину. Отдала ему потерю.
Троллейбус ждал.
Все произошло в течение минуты.
Молодая женщина вернулась, двери захлопнулись, троллейбус поехал дальше.
Реплика
Поэт не скажет так образно, как люди — в обмене репликами. Вот как одна пассажирка отозвалась о волне подростковых самоубийств, захлестнувших общество:
— Еще не успели родиться, а уже вешаются.
Туберкулез
Он вошел в троллейбус и не стал просачиваться в глубину, а примостился на возвышении, этакой тумбе, к которой крепился турникет. Сел, глубоко надвинув бейсболку и держа в руке банку пива. Начал задремывать. Троллейбус двигался, странный пассажир с закрытыми глазами сползал со своего насеста все ниже. Но банку держал крепко.
На остановке я вышел. Он тоже. И сразу прилип ко мне:
— Мужчина!
Я шагал, не замедляя движения. Он следовал по пятам.
— А знаете, у меня туберкулез. Неизвестно где подхватил. Стал кашлять на улице — и хлынула кровь. Я в больницу. В Сокольниках прооперировали. Отрезали пол-легкого.
— Ужас! — не мог не отреагировать я, не зная, верить ли истории.
— Полгода там валялся. Но без денег невозможно.
Я, естественно, догадывался, куда он клонит. И стал нащупывать мелочь в кармане.
— Неужели за такие операции берут деньги?
— Нет, но кормят… впроголодь. На еду-то деньги нужны.
Я шел быстро, поскольку опаздывал. И денег ему все еще не вручил.
— Берегите здоровье, — пожелал он.
Но, может, он просто радовался слушателю и просто делился? Обижать его подачкой не хотелось.
Он продолжал:
— У меня завтра день рождения.
Я окончательно утвердился в догадке. И всыпал ему пригоршню монет. Он поблагодарил.
— А как выгляжу?
— На двадцать три.
— А мне тридцать шесть. Правда на двадцать три?
Я направился к нужному подъезду.
— Счастливо, поправляйся.
Он остановился и крикнул:
— Мужчина! Берегите дыхание.
Три буквы
На боковом стекле машины — мало того, что припаркованной на тротуаре, так еще и поставленной аккурат поперек начинающейся пешеходной «зебры» — кто-то, видимо, губной помадой (алый цвет) вывел: «ХАМ». Очень коротко и заметно.
Что об этом можно сказать? Так и тянет на комментарий юмористического свойства: «Будьте экономны в выборе экспрессивных выражений и прочих средств общения и адекватных возможностей выплескивания эмоций. Ищите слова из трех букв!»
А еще что — в связи с этим — хочется сделать? Ну, хотя бы спросить: какие похожие слова вы знаете? Какие из них можно употреблять без риска быть подвергнутым штрафу и прочим мерам административного воздействия?
Контролер
Он стоит монументально, широко расставив ноги и растопырив руки. Сразу после того, как миновали метро-турникет, вы упираетесь в него. Он говорит:
— А все же покажите билетик.
Некоторые предъявляют безропотно. Некоторые возмущаются:
— Я спешу! Чего вам надо?
Он стоит неколебимо, широко расставив ноги, и повторяет:
— А все же покажите.
Этот живой, а не механический контролер по существу является вторым турникетом и, как любой механизм, непререкаем:
— Давайте, не кочевряжьтесь.
Но механизм ли он? С каким видимым удовольствием исполняет свои обязанности! Как рьяно стоит на страже интересов — чьих? Или ему доплачивают за исполнительность? А может, он сам вызвался караулить, сторожить, перепроверять?
Вряд ли ему доплачивают. Да и сам он понимает: доход пойдет мимо его кармана. (Раньше, когда транспорт был общественным, выигрывало государство. А сейчас? Кто выигрывает дополнительные рубли? Город или хозяева подземки?) Но мысль о доходах для него, похоже, второстепенна. Куда важнее и приятнее остановить спешащего на бегу, заставить подчиниться. Одернуть, вынудить заискивающе бормотать.
Однако взглянем на ситуацию с другой стороны. Вам предоставляют услугу — перевозят с места на место. Вы должны ее оплатить — ведь так?
На другой станции (пустынной и просторной) другой контролер пытается задержать проскочивших, перепрыгнувших турникет подростков. Он хром, этот контролер, и ему не угнаться за наглецами, которые, оглядываясь, открыто хохочут ему в лицо. Пользуются физической ограниченностью его возможностей, пользуются преимуществом своей молодой энергии и бесстыдством.
И тут уже хочется встать на защиту того, кто правила блюдет. Ибо: какая жизнь наступит, если станут попирать самые простенькие ежедневные законы, а попутно всякого, кто ущербнее и слабее?
Приходится признать: мы сами виноваты. Надеяться на человеческую сознательность, выходит, нельзя. А коли так — получайте в надсмотрщики диктатора и издевателя, иначе с вами не справиться.
Скидка
Замечательно выразила суть отношения государства к пенсионерам кассирша в магазине, сказав старушке, предъявившей пенсионную карточку для получения скидки. (Дело происходило в вечерние часы.)
— Льготы для вас с 10.00 до 14.00. А потом вы — снова молодые.
Пиршество
Два бомжа возле мусорного контейнера, куда вынесли и свалили пустые флаконы из находящегося поблизости салона красоты… Какое счастье: отвинчивать пробки, взбалтывать, трясти бутылки и спреи, находить невытекшие капли, делиться гурманством запаха и вкуса с давно не мывшимся другом!
Тут, на помойке, свой салон красоты — изгойский, жуткий, жалкий, но ведь имеющий право существовать, коли обществу нет дела до тех, кто отлучен от эстетического элитарного обслуживания.
