Одна среди сияющих листов
Много раз встречала Беллу на художественных выставках и в мастерской Мессерера, ее мужа и самого близкого человека. Признаюсь, свободнее общалась с Борисом Асафовичем. Перед Беллой робела.
На творческих вечерах в ее облике меня восхищало подчеркнутое несходство с окружением. Белла не следовала модным тенденциям. Пластично ниспадающие одежды темных тонов — знак ее отгороженности и верности собственному стилю. Мерцание редких украшений, штучные перстни — лишь изысканный способ отвлечь внимание от ее грустного лица, от взгляда, всегда погруженного в какую-то нездешнюю даль.
Царственно прекрасная Белла ограждала свой мир от постороннего присутствия и холодного разглядывания. Вот почему она почти никогда не соглашалась на интервью. Я, газетчик, не чужой человек в литературе, испытывала невольный душевный трепет перед Беллой. Ее поэтическая вселенная отторгала обременительное вторжение посторонних сил в собственное духовное бытие.
Уже в раннем стихотворении молодой поэт Белла предначертала свою судьбу: «Так в глубь тетради, словно в глубь лесов,/я безрассудно и навечно кану,/одна среди сияющих листов,/ неся свою ликующую рану». Всем влюбленным знакомо такое странное ликование. Истинный поэт — всегда виртуозный диагност душевных ран и чувств.
Ранние стихи Беллы, короткие, эмоционально напряженные, мгновенно слетали на чистый лист, как выстрел на дуэли:
То ли будет другое…
Я и знать не хочу —
разобьюсь ли о горе
или в счастье влечу.
Душевный пожар поэта завораживал, гипнотизировал слушателей. Белла чаровала страстью своих строк, колдовским лиризмом, жаждой любви, сердечной музыкой душевных откровений. Никогда не позволяла поэтическому высказыванию скользнуть к дешевизне расхожих слов и представлений. Оставалась собой — возвышенно чувствующей, страдающей от предательства и фальши.
Любовная лирика
Ранняя лирика Ахмадулиной — это любовь, страсть, беззаботность, порыв: «Не жалею, что встретила./Не боюсь, что люблю». Лирическая героиня песенно рафинирует в себе «дух азиатства». Он колобродит в ее лексике, диктует азарт непререкаемой воли, фольклорную мгновенность поступка: «Скоро этого парня заброшу,/закричу: «До свиданья, Ахат»./Полюблю я султана за брошку,/за таинственный камень агат». Камень недорогой, но уж точно таинственный.
Ярко театрален поэтический антураж озорства Беллы. Молодость в ней фонтанирует, хохочет, воскрешая старинные видения. Лирической героине все по плечу. Белла — певец гармонии, красоты и духовного совершенства человека. В жестах, в манере поведения лирической героини можно разглядеть ее собственный характер.
Великолепна лирическая миниатюра «Смеясь, ликуя и бунтуя…» о девушке, входящей в море обнаженной. Поэт обрадован свободой проявления чувств. И полилось волшебное видение красоты:
Она смеялася от радости,
в воде ладонями плеща,
и перекатывались радуги
от головы и до плеча.
В музыке созвучий Белла соединяла говор волн, мотив девичьей воли с энергией восхищения. Любовная лирика Ахмадулиной — сущий клад для нашего духовного восхождения и сопереживания. К сожалению, в этой книге сохранены не все посвящения поэта. Естественный вопрос: чья воля распорядилась снять, например, посвящение Евгению Евтушенко? Он недоволен, сетует: мол, никто не должен корректировать прошлое. А если это Белла Ахатовна так распорядилась? В ее характере, в тоне высказываний часто звучала окончательность принятых решений. Воспоминание «Не забыть. Памяти Василия Шукшина» хранит ее этический завет: «Дальнейшее я обозначаю безмолвием моим. Пусть только я знаю». Так некогда на сцене трагики произносили тексты королей и королев. В них тон категорических суждений.
«Прощание» — стихотворение высочайшего уровня. Здесь каждое признание — вопль смертельно обиженной женщины, исповедь у бездны на краю:
С ума схожу. Иль восхожу
к высокой степени безумства.
Убеждена, Беллу спасла догадка: на лист ее легли бесценные стихи. Вдохновение стало для поэта реальным спасением.
Читателя мучит вопрос: кто он, этот «гогочущий» циник, с легкостью нанесший ей мучительную рану? Добродетельная, чуткая Белла не назовет имени. В заключительной строфе горечь упования женщины станет могучей говорящей метафорой, и догадаешься, кто он.
И жадно шли твои стада
напиться из моей печали.
Одна, одна — среди стыда
стою с упавшими плечами.
Небесный дар, огромная душа живет в стихах самозабвенных! Ни у кого до Ахмадулиной не встретить столь искреннего прощения человеку, чья глухота и черствость непростительны. А Белла, подобно схимнице, не бьет, а посылает всепрощение.
О, всех простить — вот облегченье!
О, всех простить, всем передать
и нежную, как облученье,
вкусить всем телом благодать.
И в конце — трогательное женское прошение: «…пусть кто-нибудь простит меня». Милосердие, благодать всепрощения — живой стержень мирочувствия Ахмадулиной. Читаю ее стихотворение медленно, вслушиваясь в откровенные беседы с природой, с майской черемухой — со всем, что греет душу. И ближний лес достоин песнопений:
Любо мне возвращаться сюда
и отпраздновать нежно и скорбно
дивный миг, когда живы мы оба:
я — на время, а лес — навсегда.
Какая щемящая грусть. Теперь это как прощание с Беллой.
Великая наша современница открыла для своих восхищений неведомый мир — Вологодчину. Внезапно и очень близко забурлили щедрые источники человеческого познания. В деревенской женщине тете Дюне с ее проникновенной мудростью и «старословием» Белла нашла истинно родного человека. И угадала в самой себе скрытые возможности соучаствовать в судьбе вологодской крестьянки. Прозаическое повествование Ахмадулиной «Нечаяние. Дневник» живописует Россию работящую, песенную, фольклорную. Не сценическую, театральную, ряженую, а в ежедневных одеждах, с талантливой и хлесткой речью. «Катька стала меня дразнить и учить: «Давай, Белка, дои корову, на такое простое дело должно хватить и московского ума».
Белла радовалась своему преображению: «Я вспоминаю, как легко привязалась к деревне Усково, управляться с ухватом и русской печью. Нахваливала меня, посмеиваясь, тетя Дюня: «Эка ты, Беля, ухватиста девка, даром что уродилась незнамо где, аж в самой Москве».
«Нечаяние» — это размышление о народном таланте, о его драме и всепоглощающей щедрости души. Белла еще застала исцеляющий, глубинный родник русского старинного языка и наслаждалась музыкально-певучей речью деревенского люда, образной народной лексикой.
Поэт милостью Божией
В сознании людей, истинно любящих поэзию, живет убеждение: Белла Ахмадулина — поэт великий. Короткие ее стихи запоминаются мгновенно. Многострофные требуют соразмышления. Но какая радость участвовать в ее таинственном, мистическом общении с целым миром!
Ахмадулина заслужила прекрасную Пушкинскую премию Тёпфера. Одна из первых удостоена «Триумфа». Ее прекрасно принимали в Италии, наградили премией. Белла высоко и чисто несла божественную миссию поэта. Она — дитя поэтических гениев Серебряного века: у них училась добывать волшебное слово.
Упоительно созерцать и чувствовать кружевное изящество поэтических строк Беллы, постигнуть плодоносную тишину ее одиночества — под Вологдой или в Тарусе, на сельской дороге, ведущей к лесу.
Ахмадулина не только виртуозный лирик. Иногда ее муза становится мыслителем, философом и трагиком. В стихотворении «Варфоломеевская ночь» обжигает ахмадулинская параллель средневековья с сегодняшним беспределом. Написано оно в 67-м и посвящено Евгении Семеновне Гинзбург, рожденной в 1904 году. Мать Василия Аксенова — тоже дитя революций и расправ.
Замысел Ахмадулиной потрясает остротой философского допущения: ребенок — восприимчивый росток на теле зараженного пространства:
Еще птенец, едва поющий вздор,
еще в ходьбе несведущий козлёнок,
он выжил и присвоил первый вздох,
изъятый из дыхания казнённых.
И человек, выросший в атмосфере войн и убийств, постепенно становится бездушным монстром. В нем побеждает холод равнодушия: «А в общем-то — какие пустяки!/ Всего лишь — 30 тысяч гугенотов».
Уже в 70-х Белла пророчила грядущий распад нравственных ценностей. Провидческий взгляд Беллы предсказал сегодняшнюю не только русскую, но и всеобщую, мировую беду. Поэт — непознанная тайна. Он чувствует, что им владеет нечто, «чему малы земные имена». Стихотворение Беллы вершится мыслью, навеянной чем-то неведомым, всесильным:
Оно в уста целует бездуховность.
И вдох ответа — явен и велик.
Лишь слово попирает бред и хаос
и смертным о бессмертье говорит.
Белла, ты с нами!
