Утром позвонил Александр Розенбаум. Сидит в аэропорту, ждёт самолёта из Москвы в Петербург, а душа горит.
(Так бывает с путешественниками. Александр Радищев ехал из Петербурга в Москву, тоже не выдержал: «Я взглянул окрест — душа моя страданиями человечества уязвлена стала». Он в кибитке ехал, почти ничего не видел. А посмотрел бы теленовости — его бы рвало всю дорогу.)
Розенбаум прочёл только что написанное стихотворение. (Видимо, накануне смотрел телевизор, а потом в аэропорту взял газету — вот и не выдержал.)
Похоже, это текст будущей песни. Если он будет петь её на концертах — знайте, что она родилась в «Домодедово», а мы — её первые слушатели, а вы — её первые читатели.
Рождение песни (даже горькой) — светлая новость.
Автор попросил «опубликовать текст просто, без комментариев». Он, конечно, имел в виду какие-то пошлые политические тары-бары. Они, безусловно, не нужны. Текст говорит сам за себя. Но некоторые лингвистические пояснения, как нам кажется, необходимы.
Когда Розенбаум читал мне, чуть не в каждой строчке звучало слово из пяти букв, которое смысла не меняет, зато эмоцию хорошо передаёт. Когда ему перезвонила редакционная машинистка, он (из уважения к даме) почти во всех этих местах говорил: «Многоточие».
Уважаемые читатели, короткое слово вставляйте сами (место для него мы оставили). Александра Пушкина тоже печатают с чёрточками. Вот, например, в 1827 году какой-то француз достал поэта, и Пушкин ему ответил по-русски.
Ты помнишь ли, как всю пригнал Европу
На нас одних ваш Бонапарт-буян?
Французов видели тогда мы многих ----,
Да и твою, г------й капитан!
Хоть это нам не составляет много,
Не из иных мы прочих, так сказать;
Но встарь мы вас наказывали строго,
Ты помнишь ли, скажи, ----- мать?
Лучше пусть кто-нибудь не догадается, что там написано, чем вместо четырёх чёрточек вписать Пушкину слащавую «попу».
В академических изданиях никогда не заменяют слово из пяти букв безобразно-неуместным словом «блин». Ну скажите, можно ли заменить ненадёжного продажного человека румяным куском жареного теста? Ещё немного, и жеманные дамы и господа начнут говорить «какое блинство». Нет, «блинство» — это Масленица: очень вкусно, и хотелось бы побольше и почаще. А у того слова, о котором речь, в середине яд! Хотелось бы пореже.
У миллионов людей кипит всё внутри; но не все умеют спеть об этом. «Не каждый умеет петь. Не каждому дано яблоком падать к чужим ногам» (Есенин. Исповедь хулигана).
А из тех, кто вроде бы умеет, не все решаются. Таких понять легко, а поди пойми тех, кто лезет на рожон.
…В минувшем октябре Александр Розенбаум спел десять подряд концертов в Москве, в Театре Армии. Десять битковых аншлагов. Каждый раз — три часа. Каждый раз — больше тысячи человек, гром аплодисментов. В зале и пожилые (прошедшие Афган), и взрослые (прошедшие Чечню), и молодняк, который ничего пока не прошёл, — мальчишки и девчонки, которые пока горя не знали; всё впереди. На этих концертах они многое начинают понимать.
