Вот он сидит на сцене — свободный, но не развязный. Ироничный итальянец с обозначившимся над брючным ремнем животиком. Редеющие волосы по-прежнему кольцами. На столе две бутылки — пластиковая с водой и из-под пива, темного стекла, пустая.
— Моя мама — кстати, она ушла два месяца назад (перекрестился. — М.Р.) — не любила три слова. Кстати, я вырос в тотально клерикальной семье, — начинает Пиппо.
Он работает, точно как Гришковец за границей, — с параллельным синхронным переводчиком. Но в отличие от Гришковца умудряется еще и комментировать перевод и манеру переводчика (кстати, блестящего), отчего смех стоит в зале почти беспрестанно. Однако по мере развития рассказа смех тает, как снег под солнцем.
Тает, потому что суть повествования Пиппо Дельбоно, в общем-то, грустная, глубоко личная. Даже пугающая степенью своей обнаженности. Вот он говорит:
— Главный принцип моего театра — пропускать через него жизнь. Театр — это свобода вне свободы.
Исходя из этого можно утверждать, что итальянский актер и режиссер, автор маргинального театра, который некоторые критики называют самодеятельной претензией, является самым свободным в этой несвободе. Он очень просто рассказывает историю своей любви и страсти к мужчине с юности. Потом к другому, в более зрелом возрасте. О том, как употреблял наркотики, но вовремя соскочил в отличие от своего друга, погибшего от героина. Однако успел схватить ВИЧ-инфекцию и пройти школу актерского мастерства в Дании. Рассказ незаметно вписывается в раму Италии: «У нас в Италии, ну вы знаете, все делается так...» — и показывает мухлеж руками под столом.
О том, о чем не принято рассказывать, а принято скрывать, Дельбоно говорит так же, как о собачке, перебежавшей дорогу: ну, перебежала, что тут особенного. Однако его рассказ уже окрашен горькой эмоцией, и в какой-то момент он уже поливает себя водой из бутылки, в отчаянии рвет на себе рубашку и начинает кричать. Кричит он неприятно, на высокой ноте, но некомфортность звука, похоже, его совсем не беспокоит — просто ему больно: погиб друг, он одинок, никому не нужен. Как никому был не нужен актер его театра — немой, неграмотный пожилой мужчина маленького роста, по прозвищу Бобо, который почти 40 лет провел в сумасшедшем доме. Этот маленький Бобо выйдет на поклоны к московской публике, как ребенок, держа за руку своего спасителя.
Кажется, что у Дельбоно нет повествовательной канвы, а лишь поток сознания, держащийся на его харизме. Кажется, что эту линию он вот-вот потеряет и не расскажет искушенной публике, какие же все-таки три слова не любила его покойная мамочка. Ан нет: композицию итальянец закольцевал:
— Моя мама не любила три слова: «гомосексуалист», «ВИЧ-инфекция» и «наркотики».
