Стены ЦДЛ видели и слышали слишком многое, чтобы оно могло исчезнуть бесследно, они впитали застольные ресторанные беседы и речи, произнесенные с трибун, шепотки кулис и железобетонные тексты официальных резолюций... Посетивший писательский особняк (и живший поблизости от него), Вольф Мессинг воскликнул: «Сколько здесь витает душ, которые не могут и не хотят отсюда уходить!». Ясновидец передал чувства, возникающие у многих, кто наведывается сюда. Свидетелем и хранителем удивительных драм, комедий, интриг стал Дом, распростершийся меж Поварской и Большой Никитской (а прежде улицами Герцена и Воровского)! Возможно, своими тайнами он и манит, притягивает, завораживает, не отпускает...
Об этом и рассказывает книга «Тени Дома литераторов». В качестве приглашения на презентацию — россыпь забавных эпизодов из нее.
ПАЛЬТЕЦО
Михаил Светлов пришел в ресторан в рваном пальтеце. И перехватил пренебрежительный взгляд метрдотеля. И сказал:
— Вы ошибаетесь. Под плохим пальто может скрываться замечательный пьяница...
ЧЕРНЫЙ КОФЕ
Евгений Рейн рассказал: после судилища над Пастернаком, в котором приняли участие многие известные литераторы, в Пестром зале на стене возникла надпись: «И вы не смоете всем вашим черным кофе...»
ЧТО ПИЛ МОЦАРТ?
Поэт Марк Соболь вопрошал: «Что пил Моцарт?». И сам же отвечал: «Что Сальери наливал, то и пил».
ПРИЕЗД РЕЙГАНА
Визит в Москву президента Рейгана поставил крест на бесперебойно функционировавшей в течение десятилетий (и не мешавшей никому и очень любимой писателями), притулившейся к ресторану парикмахерской. В чем причина? А в том, что Дубовый зал, где решили устроить встречу Рейгана с советской творческой интеллигенцией (отринуты были и Дом актера, и Дом художника, и Дом архитектора, выбор пал в связи с экзотическим интерьером на ЦДЛ), оснащен двумя туалетами — но один расположен на верхотуре, туда трудно подниматься, а другой — в подвале, и туда трудно спускаться. В парикмахерском же закутке, так решили, будет оптимальное отхожее место. Кресло и зеркало убрали. Застучали молотки. Я наблюдал, как строили смахивавшее на кабинку для голосования (с занавесочками) сооружение. В те времена еще не существовало биотуалетов. Но паркет прорубать не стали. Трубы не подвели. Может, под мраморную вазу поместили обыкновенное ведро? Врать не стану, заглянуть в те президентские апартаменты не удалось, возле была выставлена специальная охрана (чтоб не подложили бомбу?).
Высокому гостю на протяжении пребывания в ЦДЛ не приспичило... Кабинку через некоторое время снесли. Парикмахерская не возродилась.
ФОЛЬКЛОР
Из передаваемого из уст в уста писательского фольклора:
Я Гамзатова Расула
И раздела, и разула.
И с собою на кровать
Положила почивать.
Отчего ж меня Расул
Не раздел и не разул?
Поэт Игорь Кохановский рассказал: у этой стихотворной шутки — реальная подоснова. Гамзатов предложил официанткам (а все они в ресторане ЦДЛ были симпатяшками) кинуть жребий: кто поедет к нему ночевать. Был он щедр, официантки это знали, кроме того — не каждой выпадает случай провести с поэтом, классиком, полный романтической возвышенности час-другой... Счастливица поехала. На другой день подружки окружили и расспрашивали: как прошло? Увы, кроме щедрой оплаты ей не о чем было рассказать.
* * *
Расул Гамзатов, не умея произносить долгие речи, часто прибегал к импровизации. На юбилейном вечере, поздравляя Беллу Ахмадулину, он растянулся на сцене Большого зала ЦДЛ (возможно, к тому же был нетрезв и плохо держался на ногах) и вымолвил:
— Белла, Расулы Гамзатовы на дороге не валяются...
КЛЯТВА
Чингиз Айтматов рассказал: вместе с Расулом Гамзатовым они, возвращаясь из Индии, пролетали над Гималаями. Расул Гамзатов, сидевший в самолете возле иллюминатора, повернулся к Айтматову и произнес:
— Я никогда ничего подобного не видел! Какая величественность! Какая красота! Хочу совершить что-то значительное! — Он выдержал паузу, переборол волнение и торжественно продолжал: — Клянусь, о, Великие Гималаи!.. Никогда больше не пить. Жизнь проходит, как в тумане. Моя семья обижается на меня. Я больше не выпью ни грамма!
Спустя полгода Айтматов сидел в нижнем буфете ЦДЛ. Послышался топот многих ног. Появилась большая компания под предводительством Гамзатова, который закричал:
— Всем по пятьдесят граммов водки, а мне — сто коньяка!
Айтматов отвернулся, постарался сделать так, чтобы Гамзатов его не увидел. Но тот заметил друга и закричал поспешно:
— А мне — стакан апельсинового сока!
МАРИНА ВЛАДИ И ФИОЛЕТОВЫЙ ЯЗЫК
Василий Аксенов, Анатолий Гладилин и автор сценария фильма «Большая перемена» Георгий Садовников (он и рассказал мне эту историю) сидели в Пестром зале с Мариной Влади. По залу сомнамбулой бродил поэт Семен Сорин. В конце концов он подсел к знаменитой группе. Уронил голову на грудь и задремал. Через некоторое время Марина Влади стала прощаться. По очереди протянула руку друзьям. Когда ее ладошка оказалась в непосредственной близости от Сорина, он неожиданно очнулся, перехватил руку кинозвезды и лизнул ее странно фиолетовым языком. Присутствующие онемели и не знали, что делать: возмутиться или не обратить внимания на выходку? Марина Влади тоже растерялась. Сорин же неторопливо достал из кармана пиджака химический карандаш и написал на том участочке, который лизнул, номер своего телефона. Тут все, и Марина Влади тоже, рассмеялись.
ПЕРВАЯ ФРАЗА
Разговаривая с Леонидом Утесовым, Михаил Светлов процитировал первую фразу романа Юрия Олеши: «Зависть»: «По утрам он поет в клозете» и сказал: «Конечно, роман, который начинается такой фразой, будут читать...»
Через несколько дней Утесов ему позвонил и сказал:
— Я тоже придумал первую фразу романа, который все будут читать: «Хаим нуждался в половой жизни...»
* * *
Михаил Светлов — о знаменитом дикторе, читавшем сводки советского Информбюро: «Когда Юрий Левитан умрет, его голос поместят в музей Мозга».
* * *
На воротничке рубашки Михаила Светлова Роман Сеф заметил бурое пятнышко.
— Порезались при бритье? — спросил он.
— Нет, пил кровь христианских младенцев, — ответил Михаил Аркадьевич. — Она мне очень понравилась. Особенно хороша молочная кровь Анатолия Софронова.
ИСКРЕННИЙ ПОРЫВ
Рассказал прозаик и драматург Николай Мирошниченко. Он вырос в детском доме, родителей своих никогда не видел. Услышав, как его приятель по уличным играм грубит матери, отлупил его — потому что разве можно так обращаться с мамой? Счастье, если она у тебя есть! Отлупленный пожаловался. И мамаша отхлестала обидчика ее сына, не зная, что он был ее защитником. Ох, какие слова летели из ее уст в адрес детдомовца: «Шпана, бандит, беспризорник!». Вот чем заканчиваются искренние порывы, вот как воздают за святые чувства. Обычная, если вдуматься, история.
ИЗ ДНЕВНИКА
После вечера, посвященного памяти Юрия Левитанского, выпивали в Пестром зале втроем: великий чтец Рафаэль Клейнер, фотолетописец ЦДЛ Михаил Пазий и я.
Истории Пазия: в ресторане Дубового зала Александр Фадеев предложил Самуилу Маршаку выпить водки. Маршак, который не пил, нашел дипломатичный способ отказаться:
— В вашем обществе, Александр Александрович, пить водку — это все равно что в присутствии Паганини играть на скрипке.
Рафаэль Клейнер, дурачась и подмигивая официантам, вставил в ухо сигарету и вспомнил, как за тем же столиком (возле бара), за которым сидели мы, играли в «перевертыши» или, проще говоря, в «полиндромы» (слова и строки, которые читаются одинаково слева направо и справа налево) Левитанский и Семен Кирсанов. Началось с имени «Анна», а закончилось тем, что Левитанский, позволив себе неточность, спросил: «Какать а как», Кирсанов с ходу ответил: «Мастер срет сам».
ВАШИ И НАШИ
Владимир Глоцер рассказал: когда во время войны объявляли воздушную тревогу, Самуил Яковлевич Маршак говорил своей экономке-немке: «Ваши прилетели...»
РАКИ
На протяжении существования Дома литераторов его рубежи охранялись столь же сурово, как государственная граница, стороннему человеку проникнуть в литературный заповедник-салон не следовало и пытаться, это было немыслимо: вход стерегли церберы-администраторы, пропуска, дающие право разового посещения, если и выписывали кому-нибудь из непрофильников, то с неимоверными казуистическими препонами. Однажды не пустили самого Анастаса Микояна, его уверения, что является высоким партийным руководителем, не подействовали. «У него нет пропуска!» — твердил умевший как никто лихо отваживать непрошеных визитеров шеф охранительной группы и гроза «нарушителей границы» Аркадий Семенович Бродский. Да что Микоян... Не позволили войти Алле Пугачевой, приглашенной отобедать Ильей Резником...
Осенью в буфет ЦДЛ привозили живых раков. Это было пиршество и обжорство! Со всей Москвы сюда стекались гурманы, поглощавшие свежих раков и пиво килограммами и гекалитрами.
Аркадий Семенович выжидал, пока посетитель полностью впадет в нирвану, натрудит пальцы и перепачкает руки, отламывая рачьи клешни и шейки, а потом вырастал перед ним и категорично требовал:
— Предъявите членский билет Союза писателей!
* * *
Кстати, когда Аркадия Семеновича Бродского провожали на пенсию, ему вручили специально отчеканенную медаль: «За оборону ЦДЛ».
