Цитатник
Помните, Георгий Вицин произносит: «Чей туфля? Моё...»?
Помните, Юрий Никулин острит: «Кергуду»?
Помните, Евгений Моргунов с пресерьезнейшим видом учит желающих танцевать твист: «Давим два окурка двумя ногами»?
Помните, Анатолий Папанов вразумляет Андрея Миронова: «По утрам шампанское пьют либо аристократы, либо дегенераты», а Светлана Светличная, пересмеивая Катюшу Маслову, кричит: «Не виноватая я, он сам пришел!»?
Михаил Глузский произносит тост о птичке, которая оторвалась от коллектива, Владимир Этуш, причмокивая, сватается: «Студентка, комсомолка, спортсменка, просто красавица»... Шурик (Демьяненко) кормит собаку колбасой, нашпигованной таблетками: «Была докторская, стала любительская».
Говорят, была еще реприза, не пропущенная цензурой на экран, вырезанная из фильма, но сделавшаяся впоследствии самостоятельным анекдотом: «Желаю тебе, чтоб в свой столетний юбилей ты был приговорен к тюремному заключению за изнасилование»...
Кто из нас не эксплуатировал вышеприведенные цитаты в повседневном лексиконе? Кто не изрекал: «Огласите весь список, пожалуйста»?
Страна говорила его языком. Люди, не давая себе в том отчета, мыслили его мыслями, проникались его видением и пониманием мира. Если бы в России задумали издать цитатник, равный по популярности китайскому цитатнику Мао, вероятно, единственным претендентом стал бы цитатник из созданных им (и его не менее талантливыми соавторами) комедий.
А он... Он всегда оставался за кадром.
Биография
Якова Ароновича Костюковского не стало чуть больше года назад. Случился инфаркт по дороге с открытия кинофорума, где в зале было шумно и душно. Дочь Инна вызвала врачей, Якова Ароновича увезли в Боткинскую. Доктора поначалу говорили: шансы есть. Но возраст... Ему вот-вот должно было исполниться девяносто. Вместо юбилея пришлось справлять тризну. До того он на здоровье не жаловался, в компании выпивавших от других не отставал, а если речь заходила о преклонных летах, воспроизводил байку о еще большем долгожителе — художнике Борисе Ефимове: «Раньше врачи ему не позволяли ничего, а после того, как перевалило за 100, он сам себе все позволяет».
Шутить Яков Аронович стал не от хорошей жизни. Был «серьезным» журналистом. Но оказался без работы.
Проследим его творческий путь. Окончив в Харькове школу с золотой медалью, приехал в Москву и поступил в Институт философии, литературы и истории (ИФЛИ). Закончить не смог — началась война. Стал фронтовым корреспондентом, выезжал на передовую, был контужен. Участвовал в битве за Москву. Награжден. Небезынтересно, что после войны работал в газете, которую вы сейчас держите в руках, в «Московском комсомольце», заведовал отделом культуры. Одновременно начал писать сам (и в соавторстве) юмористические рассказы, скетчи, монологи. Сотрудничал с популярнейшими артистами эстрады и цирка: Юрием Никулиным и Михаилом Румянцевым (Карандашом). Мало кто знает, что Лев Миров и Евсей Дарский и знаменитые Юрий Тимошенко (Тарапунька) и Ефим Березин (Штепсель) острили его остротами. Словечка «тандем» в том смысле, которое вкладываем в него сегодня, не существовало. Но, право же: нынешний политический тандем мог бы вернуть себе популярность, если бы для него писал выступления такой человек, как автор «Кавказской пленницы» и «Бриллиантовой руки», а не замыленные спичрайтеры.
От безобидных приключений Шурика он не сразу пришел к обиднейшим для власти, но, кажется, так и непонятым ею обобщениям. В «Бриллиантовой руке» то и дело звучит словечко «завербовали». Задумаемся: именно эта формулировка была главенствующей в делах, которые фабриковали сталинские следователи против врагов народа. Мы привыкли побаиваться управдомов, от них много зависит. Даже смешные булгаковский Швондер или Иван Васильевич заставляют ежиться, потому что в них ощутимы царские амбиции и посягательства на глобальную власть. После появления управдомши Мордюковой этот образ стал не страшен, ибо высмеян и представлен во всей его ничтожной комичности: «Управдом — друг человека»...
«Кавказская пленница»... «Украли комсомолку... А в соседнем районе похитили члена партии».
В финале фильма занимательные приключения, выпавшие на долю Шурика, странным образом преобразуются в инфернальную сцену: гремят раскаты грома, в квартире партийного работника товарища Саахова появляется ворон (почти из стихотворения Эдгара По), возникает фигура, закутанная в черное, и говорит, что пришла мстить. И уже совсем не безоблачным весельем веет от этой сцены, а холодком потусторонности. Месть? За что месть? Какая месть? Тенью проскальзывают в наши замершие души аналогии, параллели, аллюзии. На кого похож Саахов? Кто такой товарищ Саахов? Кого он напоминает? Уж не усатого ли тирана? Который, может, сам и не похищал девушек, зато его ближайший сподвижник Лаврентий прославился на этом поприще. Можно ли было так изгаляться над коммунистической партией и ее вождями, когда в Политбюро разгорались страсти по поводу реабилитации Сталина и возвращения ему доброго имени?
Потом мы опять беззаботно рассмеемся, когда Саахов будет унижен и получит заряд соли ниже спины. А Вицин произнесет коронную гротесковую фразу: «Да здравствует наш суд, самый гуманный суд в мире». А здесь над чем смеяться? Ведь прозвучала расхожая истина. Избитый штамп: советский суд во всех средствах массовой информации (и даже когда выносил смертные приговоры невинным) именовался самым справедливым и гуманным. На эти шутки их авторам надо было решиться.
Юмор устаревает стремительно. Юмор «Кавказской пленницы» и «Бриллиантовой руки» не устарел до сих пор. Почему? Вероятно, потому, что со времен Гоголя наше искусство не создало столь яркой галереи собирательных, типических, нарицательных образов: Трус, Балбес, Бывалый, Товарищ Саахов, Управдомша, Сотрудники Доблестных Органов, которые, охотясь за спрятанными внутри гипса бриллиантами, ни во что не ставят жизнь загипсованного драгоценностями наивного человека, приманивают преступников «на живца».
Золотой фонд
Золотой фонд литературы — написанное, напечатанное, снятое на пленку. А услышанное? Согласно лично мною учрежденной градации писательских доблестей высоко ценится не только дар позволяющих сказать запрещенное, непозволительное, первооткрывательское, а почитать следует не только тех, кто сумел сформулировать мысль, до того не обретшую распространения, не только тех, кто изобрел метафору, новообразовал слово, немыслимо закрутил сюжет, но и тех, кто запомнил и сохранил яркие высказывания собратьев по перу — ведь иначе они канули бы в Лету и никогда не стали достоянием читателя. Яков Костюковский дружил с выдающимися, такими же, как он сам, людьми и оставил воспоминания о них — Михаиле Светлове, Семене Кирсанове, Николае Эрдмане, Константине Симонове, Владимире Высоцком... Язык не поворачивается назвать их мемуарами. Записи, промельки встреч, бесед, телефонных разговоров... Но в них запечатлены характернейшие приметы времени. Именно от Костюковского мы узнали, что Семен Кирсанов предлагал организовать для писателей секцию парусного спорта, потому что иные из них очень хорошо чувствуют «откуда ветер дует». А Михаил Светлов говорил, что дает молодым писателям полезные советы, потому что не может служить для них плохим примером. А Константин Симонов — что некоторым писателям лавровые венки великоваты, поэтому сползли на глаза и мешают видеть реальность...
Поразительные, цепко схваченные детали!
Увы, не всё Яков Аронович записывал. Многое, храня в памяти, воспроизводил в разговорах. Недавно в Центральном Доме литераторов состоялся вечер памяти комедиографа. Те, кто слышал его, повергали зал то в хохот, то в печаль цитатами из его устного творчества. Автор этих строк тоже внес свою лепту: Яков Аронович рассказывал мне, как мальчиком попал на концерт оркестра Утесова, а потом, уже сделавшись литератором, написал для Леонида Осиповича песенку о шофере. Накануне радиозаписи, ночью, Утесов позвонил ему и выразил недоумение: стихи не попадают в размер. Костюковский поехал к Утесову, тот спел: «Я хочу, шОфер, чтоб тебе повезло». И долго радовался этому своему розыгрышу.
Исполнял эту песню и Марк Бернес, про которого Я.А. мне тоже рассказывал:
— Что ты говоришь Паоле утром, когда приходишь домой? — спрашивал он Марка Бернеса.
Бернес отвечал:
— Я говорю «здравствуй», остальное говорит она.
Последняя шутка Костюковского, записанная им на листочке в его последний день дома: «Женщина создана из ребра, поэтому у нее вместо обычного мозга — костный».
Напомню: он, автор сделавшихся привычными, как соль к обеду, ставших поистине народными поговорок, хохм, острот, оставался скромен до конца дней. Поразила еще одна его запись:
— И вот я перед тобою, Всевышний, если можно, не суди меня слишком строго.
— За всю свою жизнь, Янкель-Иосиф Костюковский, ты не успел написать ничего гениального. Оставляю тебя как отстающего на второй срок.
Увы, не оставил!
Значит, жизненное задание было выполнено в полном объеме.
