Василий Сигарев — автор большой энергии, богатого негативного личного опыта и пристального интереса к пограничному состоянию жизни и смерти. Его «Волчок» разбирал на составляющие иррациональную природу кровных связей. Тогда девочка, впервые увидевшая мать в шесть лет, встречает ее — пьяную, грубую, постоянно с кем-то трахающуюся, — так, будто и не было этого расставания. С детской, всепоглощающей, почти животной любовью. А мать (сильнейшая роль Яны Трояновой, получившей приз за нее на «Кинотавре»), наоборот, как жила, так и продолжила жить — будто ее дочери не существовало вовсе.
Уже в первом фильме Сигарев экспериментировал с формой, за что получил немало упреков в излишней театральности. Но все ужасы главных героев, как и драматический финал строго вытекали из рассказанной истории, оставляя после себя одновременно ощущение полного мрака — и полной ясности.
Фильм «Жить» — три новеллы, соединенные в одно произведение. В каждой из них герои остаются без самого дорого человека: мужа, детей, отца. А дальше, по словам режиссера, начинается настоящая смерть — то, что происходит с живыми после потери близких.
Формально «Жить» по сравнению с «Волчком» — произведение более высокоорганизованное. Но в нем поразительно мало жизни, да и смерть — мертвая. Не пугает, не убеждает и не исцеляет. Только бьет обухом по голове — чередой с садистским упорством растянутых сцен, никак не связанных друг с другом кадров и натурально раскрашенных трупов детей. И уж тут ты, действительно, начинаешь выть вслед за автором и его героями.
Этот вой растет в децибелах ввысь, но ему болезненно не хватает глубины. Нет истории, нет драмы, нет границ художественного произведения — и нет его сердца, мышц и костей. От своих героев, как и от себя, Сигарев оставляет только боль и этот ужас от предчувствия (или последствия) смерти близкого человека. Такой подход к работе хорош для актеров — и они максимально, на грани нервного срыва, вживаются в роль. Яна Троянова с сумасшедшими глазами беззвучно шепчет «мама» в электричке, и это действительно очень сильно — прямой разговор с потусторонним миром. Но режиссер, отпуская в вольный полет свое подсознание, должен либо представить взамен богатый внутренний мир, либо какие-то небывалые по убедительности и красоте образы. JОднако Сигарев не осмысляет действительность, а только ее воспроизводит — сплошным, невыбранным потоком.
С течением фильма появляются яркие эпизоды, но истории по-прежнему нет, и чтобы забрать зрителя в ту же яму, выкопанную под гроб, из которой вещает автор, он снова и снова показывает крупный план мертвых дочерей, усиленный в десять раз восхитительно красивой и (в данном случае) чудовищно нечуткой камерой Алишера Хамидходжаева. Дочери, конечно, не настоящие — это муляжи, над которыми поработал высококлассный гример Павел Горшенин. Делавший, как правильно отметил Сигарев, ту самую посмертную маску Высоцкого для одноименного фильма Петра Буслова. У фильмов нет ничего общего, и пластический грим (действительно, впечатляющий) не работает в обоих случаях по разным причинам, но итог один: вкладывая слишком много труда в то, чтобы создать на экране абсолютную правду, авторы получают сплошную ложь. Чувствуя это, режиссер сознательно уходит в мистику, но вместо того, чтобы подпереть ветхое здание фильма блужданием оживших мертвецов и кошмарами маленького мальчика, окончательно крушит его в прах.
Можно поверить, что от трупа детей, вынесенного из теплого помещения на мороз, идет пар — словно они еще дышат. Можно представить, что сошедшая с ума от такой картины мать пойдет на кладбище откапывать гробы. В жизни (а на экране — тем более) вообще может произойти все что угодно. «Жить» нельзя назвать «чернухой». Он не удался совсем по другим причинам. Кажется, что история, рассказанная Сигаревым, гораздо больше его возможностей и сил. «Жить» — не столько фильм, сколько ночной кошмар. Но не придуманный автором, а идущий изнутри. Расшифровка чужого безумия без попытки его понять. Точнее, неудачная попытка. А между тем, понять его — дело первейшей важности.
Так уж вышло, что сегодня во многом от того, сможет ли режиссер Сигарев обуздать свои страхи, а следом переплавить свою ярость, боль и неоспоримый талант в по-настоящему цельное художественное произведение — зависит судьба целого жанра российского социального кино. Социального по сути, а не по формулировке в заявке на очередные миллионы от государства. Наблюдать за этим процессом временами так же мучительно, как Сигареву и его актерам его осуществлять. Но выхода нет. Всем нам — и зрителям, и режиссерам — надо срочно что-то делать. Потому как дальше так жить — нельзя.
