Под видом скромной на первый взгляд экспозиции скрываются интереснейшие материалы, письма и фотографии — история отечественной музыкальной культуры. Экспозицию комментирует сын Михаила Рыбы, пианист и тоже Михаил Рыба.
— Отец родился и вырос в Варшаве, а в СССР попал в 16 лет, ни слова не зная по-русски. 30 сентября 1939 года он на велосипеде отправился на варшавский рынок. К нему подошел эсэсовец, навел пистолет и велел немедленно сесть в машину. Отец понял — жизнь кончилась, и решил рискнуть: вскочив на велосипед, помчался на противоположный конец рынка. Мчался и молил: лишь бы ворота были закрыты, а калитка открыта. Так и получилось! Дворами он добрался до дома, попрощался с родителями, двинулся к польско-советской границе. Там простые солдаты забрали велосипед и позволили отцу перейти на ту сторону. Добрался до Минска, поступил в консерваторию, проучился там год, но началась война...
Всю войну молодой певец ездил с фронтовыми бригадами, дал более 1000 концертов. После войны — уже Московская консерватория, сотрудничал с Дмитрием Шостаковичем: Рыба был первым исполнителем его вокального цикла — сочинение 98 — на стихи Долматовского. На одном снимке Шостакович и Рыба выступают на фабрике музыкальных инструментов «Ростов».
— На афише Дмитрий Дмитриевич написал: «Дорогому Михаилу Павловичу Рыбе с наилучшими пожеланиями...». Один дирижер, узнав от меня эту историю, осадил: «Дмитрий Дмитриевич никому не писал «дорогому...» Я ответил: «Вам не писал, а моему папе писал!..»
— А на этом снимке надпись: «В костюме Командора в опере «Дон Жуан».
— Это еще в студенческой оперной студии. На этот спектакль очень любил приходить пианист Генрих Нейгауз с женой. Милица Петровна тревожилась за здоровье Генриха Густавовича и не позволяла ему выпивать. Генрих Густавович просил отца сбегать в буфет. И в антракте отец в костюме Командора отправлялся в буфет — это было несложно, ведь Командора убивают в первом акте. Генрих Густавович выпивал рюмку, закусывал бутербродом и возвращался в зрительный зал. Потом они так отработали этот ритуал, что отец сразу после сцены убийства покупал сто грамм и бутерброд и ждал Нейгауза в гримерке...
Конечно, с отцовским обаянием, статностью, чувством юмора и вокальными данными ему сам бог велел петь в Большом театре. Он проработал в Большом год, после окончания консерватории. Но не сложилось... Потом он несколько лет пел на Всесоюзном радио. Но там вышел конфуз. Он посылал телеграммы в Варшаву: такого-то числа во столько-то Даргомыжский, а тогда-то — сонеты Шумана... Это отец телеграфировал брату в Варшаву, когда слушать его выступления. Но его вызвали в госбезопасность: что означают эти шифровки? С радио пришлось уйти.
Да, не все просто было, о чем свидетельствует снимок, сделанный на даче у композитора Бориса Чайковского. Тот писал музыку к фильму «Айболит-66», и отец записал несколько песен — «Нормальные герои всегда идут в обход», «Ты лети, моя акула» и даже эпизод песни ветра, в несколько тактов. Папа взял меня за руку и повел в «Россию» смотреть «Айболит-66». Фильм мне понравился, но я обратил внимание, что из кинотеатра папа вышел очень подавленным. Оказывается, из всего материала, что он записал, в фильме осталась только песня ветра. Папа звонит Борису: «В чем дело?» — «Ты понимаешь, когда режиссер услышал песни, они ему так понравились, что он сам захотел их спеть. Я ничего не мог поделать». Отец обиделся, считал, что Борис должен был его отстоять. Но потом они помирились, Борис пригласил его к себе на дачу, и вот на фотографии — момент примирения...
Когда я говорю об отце, я испытываю огромное сожаление... Он обладал огромным репертуаром: от арий Генделя и Баха до мадригалов Скарлатти и негритянских спричуэлс, но, к сожалению, этот репертуар остался незаписанным. Сохранились крупицы. Но в домашних архивах, на студиях я разыскал записи отца, собрал их и выпустил диск к его
