С Володей Радзишевским, книгочеем и энциклопедистом, мы ехали в Новгород и Старую Руссу, где по случаю юбилея Ф.М.Достоевского проходил скромный писательский слет.
Вернувшись из путешествия, я засел за повесть, по тем временам непечатабельную (тяжеловесное словечко!), непечатную? (тоже плохо, «непечатной» бывает лексика), непроходимую? (это прилагательное коробит, ибо лучше сочетается с подлежащим «глупость»). Безыскусность моего замысла проявилась в том, что главному герою я дал свое имя:
«В сопровождении партийного секретаря производственного комплекса они направились к ожидавшим возле гостиницы машинам. Возле машин суетился маленький человечек в бесформенном фабричного пошива пальто и потрепанной кроличьей шапке. Из-под потертого меха свисали патлы непромытых волос. Возможно, так выглядел бы повзрослевший Филиппок... Или недосостарившийся Кащей? На внушительном (для такого росточка) носу сидели огромные совиные очки. Кащеистый, как Андрей сразу окрестил его, осклабился, сверкнув двумя рядами золотых коронок (что, безусловно, характеризовало его человеком обеспеченным):
— Позвольте представиться — руководитель местной писательской организации...
Расселись по автомобилям. Глава делегации Юрий Суровцев и секретарь парткома завода оккупировали новую «Волгу», Андрей с Володей, кащеистым и известным очеркистом, поместились в старой колымаге. Очеркист оказался въедливым.
— Много отравы от вашего завода? — расспрашивал он кащеистого. Тот юлил. Шофер оказался разговорчивее:
— Когда ясная погода — ничего. А если туман — машина час возле проходной постоит и белым налетом покрывается. С мылом, горячей водой надо его смывать. Иначе разъест железо.
В парткоме разговор продолжился. Главный инженер, молодцевато бойкий, вводил гостей в суть проблем:
— Воду, что используем, очищаем потом до кристальной чистоты. Была делегация комитета охраны окружающей среды при ЮНЕСКО, ушли от нас в восторге.
— А в воздух что выбрасываете? — настаивал очеркист.
— Делаем фильтры на трубах. А трубы строим повыше...
— Повыше — чтобы подальше отнесло? — шутил очеркист.
«Так и есть, — думал Андрей, — все говорят на общем языке и друг друга с полуслова понимают... Сообща гробят страну...»
Затем было выступление перед трудовым коллективом: людей посреди рабочего дня оторвали от дел и собрали в большом актовом зале. Приехавшие произносили пространные речи. Гость из Прибалтики читал выступление по бумажке, русским он владел скверно. Суть сказанного: Достоевский велик... Но страшно далек от чаяний простого народа.
Обедали в заводской столовой, закрытой по случаю приезда писателей для посторонних — то есть тех, кому надлежало там находиться. На столе стоял не спирт, а вполне цивилизованная водка.
— Хорошо говорили, — хвалил писателей секретарь парткома.
— А понимали нас? — спросил один из не утративших чувство реальности литераторов.
— Народ у нас с образованием, после техникума, — не без гордости сообщил секретарь. — Хотя, если честно, для меня лично Достоевский труден. Я никак его прочесть не могу.
Мало-помалу переключились на близкие всем темы.
— Странно, — говорил Суровцев, — как все это планируется? Не будь вы расположены на линии газопровода, чем бы кормили производство? Зачем строить заводы там, где нет ископаемых?
Секретарь парткома по мере набухания алкоголем раскрепощался. К концу обеда достал из внутреннего кармана пиджака дезодорант-спрей для тела и поставил рядом с тарелкой. Все с недоумением на него поглядывали. Когда выпили по последней, он спрей открыл и попрыскал в рот. Объяснил:
— У меня сегодня прием посетителей. По личным вопросам. Чтоб запах отбить. Но главное, конечно, чтоб жена не учуяла. — И расхохотался.
По дороге в гостиницу Андрей разговаривал с кащеистым. Ему отчего-то было жалко этого неприкаянного стареющего Филиппка. Тот напросился в их с Володей номер:
— Можно у вас посижу? До вечернего выступления всего час. Ни домой забежать, ни в организацию... Ни туда, ни сюда...
Разоткровенничался: тяжелая жизнь, партийное начальство писателей ни в грош не ставит, поэзии не понимает... Андрей и Володя сочувственно кивали.
К зданию Дворца культуры их везли на автобусе. В холодном фойе, на входе, на самом сквозняке, встречали выстроенные параллельными рядами продрогшие пионерки в коротеньких юбочках и кофточках с коротенькими рукавчиками. У каждой в руке — красная гвоздика. Цветы вручили каждому из прибывших.
Авторское отступление. Иногда становится не по себе: что сталось с вами, девочки и мальчики, встречавшие наши делегации, как сложились судьбы, каким словом поминаете тех, кто отряжал вас на подобные празднества? Сколько я видел подобных залов, набитых мало что понимавшими в фальшивых речах ораторов статистами, но были среди этих отбывающих повинность те, кто искренне желал приобщиться к культуре, постичь ее тайны... Что они могли узнать, получить от тех встреч?
Небожители торжественно поднялись на сцену.
— Слово старейшему нашему мастеру слова, — объявил председательствующий. — Похож он на Льва Толстого, но уважает и Достоевского...
Встал Григорий Коновалов. «Старик», «дед», как мы его между собой в той поездке называли. Автор романа «Истоки» — о революционных событиях, изданного и переизданного многократно миллионными тиражами... Черный костюм, черная рубашка, черная, с проседью, борода... Григорий Иванович степенно приблизился к микрофону. Выдержал долгую паузу, заговорил:
— Волга-матушка повелела передать вам поклон. — И, приложив руку к груди, поклонился.
В зале зааплодировали. Он продолжил:
— Орел высоко в небе летает, первым рассвет видит. Родился у нас на Волге мальчик Володя Ульянов. И увидел рассвет новой жизни. Нашей прекрасной жизни советской. Ни о чем не прошу. Спасибо партии.
Опять аплодисменты, опять он поклонился. И пошел, неуверенно ступая (выпито за обедом было много), на свое место.
Прибалт прочитал по бумажке тот же текст, что и днем, на «Азоте».
Володя наклонился к Андрею и шепнул:
— Те, кто слушает, не врубаются. А те, кто говорит, это знают, но продолжают ломать комедию.
Андрей подумал: «Нет, разговоры о воспитании трудящихся не так глупы. Люди верят, верят тому, что говорят прибывшие. Разумеется, вокруг себя видят другое, противоположное. Какая там прекрасная советская жизнь, если в магазинах пусто и приходится строить свинофермы, чтоб рабочих прокормить... Но слушатели ведь не могут допустить, что собралась группа писателей, в которой сплошь лжецы. Такое невозможно вообразить. И потому искренне полагают: где-то есть другая, честная, возвышенная жизнь. Хотят до ее уровня дотянуться...».
— Я специально наблюдал за ними, — продолжал Володя. — На последнем съезде писателей, в Кремле... Уму непостижимо, что они предпринимали, на какие уловки пускались. Айтматов сел в кресло, где всегда сидит Брежнев, и развел руки, положил их на подлокотники так, что, когда в речах клеймили и осуждали диссидентов, никак не успевал свести ладони для аплодисментов. Чаковский, наш с тобой шеф, когда говорили о сионизме, что-то записывал, был погружен в мысли и ничего не слышал, тоже не успевал аплодировать словам осуждения. Бондарев пришел на съезд в мятом костюме, брюки пузырились, хотел показать, что для него посещение Кремля — будни. Знал, что его выберут в президиум, но сел в зале подальше. Все знают и садятся подальше, чтоб идти к сцене подольше. Чтоб все ими любовались. Я надеялся: хоть он избежит дешевки. Куда там! Позер! Вошел в зал в среднюю дверь и направился не к сцене, а на задворки...
Они заболтались, увлеклись и на ужин в ресторан опоздали. Толкнулись в зальчик, где утром завтракали. Там восседали за длинным банкетным столом вместе с писателями руководители «Азота», обкомовские деятели. На столе сияли вазы с фруктами (немыслимое для здешних мест угощение), радовали глаз большие бутылки водки. Андрей и Володя заняли свободные места в торце стола. Тост произносил Коновалов.
— Даже не прошу, пьем за партию, — возглашал он.
К ним подскочил кащеистый. Горячо забормотал, тесня их впалой грудью:
— Вам накрыто в соседнем зале... Прошу прощения, ребята...
Солидно и жалко поблескивали его золотые коронки. Для роли вышибалы он годился плохо.
На другой день автобусом ехали в Старую Руссу.
Вода в речушке, что текла близ домика Достоевского, была красная, снег и лед по берегам окрашен розовым.
— Химия? — спросил Андрей.
— Нет, торфяник, — ответил местный партийный функционер.
— Тут рядом завод... Военный... Что хотят, то и делают, — вмешался гид.
Партийный деятель на него цыкнул, тот умолк.
На вечернем банкете о литературе не говорили вовсе.
— В Мерано Анатолий Карпов выиграл седьмую партию, — объявил секретарь райкома, занявший главенствующее место за перекладиной поставленного буквой П стола..
Все зааплодировали.
— Неужели они действительно за Карпова болеют? — спросил Володя. — Ведь понимают же, что не Карпов выигрывает. У него же двести помощников, сидят и просчитывают за него варианты ходов, придумывают комбинации... А Корчного как не пожалеть? Один человек играет против махины... Целого государства.
Затемно возвращались в Новгород.
— Где наш вышибала? — спросил Володя.
Андрей показал на кащеистого, который сидел впереди. Тот перебрал и клевал носом в такт мерного покачивания автобуса. Волосы растрепались, худая цыплячья шея изогнулась так, что боязно делалось: как бы не переломилась при резком повороте или торможении.
— А знаешь, мне его жалко, — заговорил Андрей. — Я тебе рассказывал? Мне перед этой поездкой пришлось поехать в Буй, на похороны дяди. Меня встречали родственники, я их никогда прежде не видел. Дядя был сослан в сталинские времена... И вот гляжу на родных — одна кровь, одни корни, а они другие. Задавлены, замордованы. Пальто в точности, как у него... Брюки, ботинки чудовищного уродства. Они, сами того не сознавая, утрачивают человеческий облик...
