Огромный, как Портос, изысканный, как Арамис, и благородный, как Атос, — Владимир Валентинович Макеев — advocatus, что на латыни означает «призванный» (спасать и защищать).
Макеев при его стодвадцатикилограммовом весе движется на удивление легко. На бедных он не экономит силы.
Его девиз: обманутый достоин уважения.
Французы говорят: пассе де паскюле, мысли на лестнице, придуманные с опозданием.
У адвоката нет такого права — быть умным после приговора. Стяни все жилы, в бой пошли всю кровь!
Мгновенно схватывая суть, он слушает как бы вполуха, ведь люди не умеют говорить без лишних слов, заранее распределяет силы, учитывая неизбежность долгой процедуры, всю волокиту судопроизводства.
Его парадоксальный ум подремывает до поры до времени — выискивает брешь для неожиданной атаки, накапливая факты и доверие к тому, кто обращается с мольбой: спасите!
Все против невиновного, и только интуиция подсказывает: не виновен.
В своей единственной невозвратимой жизни он, осуждённый, а не осу`жденный, как говорят неграмотные судьи, пропустит восемь или десять раз цветение черемух.
Никто ему их не вернет. И никакие извинения чиновников их не вернут несчастному. «В результате судебной ошибки...»
Ты адвокат? Влезай в чужую шкуру. Отчаяние невиноватого — твое отчаяние. И это ты (еще до моратория) заходишься в бессильном крике: я не виновен, не ви-но-вен!
Бьется о стены крик. И воспаленный мозг приговоренного становится зеленой гусеницей и заползает в дырку от гвоздя, ныряет муравьем в карман охранника.
Встать! Суд идет.
И адвокат одним вопросом ставит обвинение в тупик. Настойчивым и вежливым вопросом.
У каждого в шкафу скелет,
а если нет в шкафу скелета,
его подложат и найдут.
— А это что у вас?
— А это...
Одно из ваших нераскрытых дел. «Висяк»!
И адвокат (Лапушин, Иванов, Макеев, имярек) разметывает обвинения. Это — война. Война «не ради славы, ради жизни на земле».
Приветливый и деликатный, со спрятанной внутри пружиной, сын речника, речного капитана...
Там от суда и до суда сигналят встречные суда и заполняют перерывы к воде свисающие ивы.
Учился на заочном отделении юрфака, водил тяжелый самосвал, с легкой руки Иосифа Кобзона был принят в адвокатскую коллегию и с блеском защитил права известного художника, отвоевал у государства невероятный гонорар, тогда это казалось невозможным.
Кобзон увидел в молодом юристе «эссе хоме» — страсть и азарт у края пропасти.
— Его винят. А я его спасу!
Кого? Не суть. Ведь это же не очерк о Макееве, это осанна другу, читателю стихов с взыскательным и тонким слухом, с умением сказать как прилепить:
— Сколько же грязи в этих чистых комнатах!
Не всем хватает смелости на всю их жизнь, не всем дано быть рыцарем Фемиды, соединяя мужество и деликатность без гонорарной планки, без фальшивой славы, в бедламе алчности и хамства денег.
«Куры моих подзащитных не балуют их золотыми яйцами, но когда учительница из подмосковной школы дарит мне крашеные яички, на душе у меня праздник».
А познакомились мы в «Клубе А». Был летний вечер.
Дмитрий Дибров, раскованный и обаятельный, вел лотерею, и почему-то вызвали меня.
Вопросы были легкими.
Где княжил Игорь Святославич?
В Путивле? В Новгороде-Северском? В Чернигове? В Переяславле?
Какого цвета головной убор у Папы Римского?
Красного? Белого? Черного? Лилового?
Я на мгновение засомневался.
Приятный гость, сидевший возле сцены, поймал мой взгляд, и у него в руках возникла белая бумажная салфетка.
— Кто этот человек? — спросил я у Диброва после лотереи.
— Адвокат Владимир Валентинович Макеев.
Я подошел к Макееву.
— Спасибо.
— За что?
— За белую салфетку.
— Салфетку? — улыбнулся адвокат.
— У вас в руках была мгновенная подсказка.
— Наверно, это совпадение, ведь так бывает?
— Да, бывает...
Находчив и надежен. Без мелкого тщеславия, подумал я.
Так мы и познакомились.
