Александр Сокуров получил за «Фауста» «Золотого льва» на последнем Венецианском фестивале. Председатель жюри — успешный молодой голливудский режиссер Даррен Аронофски («Рестлер», «Черный лебедь»), вручая приз, сказал: «Некоторые фильмы заставляют вас плакать, некоторые — смеяться, но есть картины, которые после просмотра меняют вас навсегда; и «Фауст» — одна из них». Оператором «Фауста» был француз Брюно Дельбоннель, имеющий награды за «Амели» и «Долгую помолвку». На площадку к Сокурову он приехал со съемок «Гарри Поттера и Принца-полукровки». Но это совсем не значит, что стоит ждать развлекательного зрелища. Увлекательного — да. Когда сложность и тонкость замысла отразились в лаконичной красоте и простоте изображения и содержания так, что виденное кажется идеальным, где много мелочей и ничего случайного, а кривящаяся время от времени картинка — как колыханье воздуха при ветерке из ада. Когда действие непрерывно и неразрывно поглощает и не отпускает. Когда немецкий язык, каким говорили в XIX веке — в него из Средневековья автор перенес сюжет, — звучит, как музыка, как будто все понятно и без закадрового перевода на русский, записанного самим режиссером (так и пойдет в прокате).
Из бутафорских доспехов Фауста, нацепленных на него почти опереточным Мефистофелем (тут он ростовщик Маврикий), как из той шинели, вышли и Гитлер, и Ленин, и Хирохито. Всех своих героев вне времени и пространства Сокуров выстроил в один ряд. Всех нанизал на Фауста. Им и дьявола не нужно. Так, для формальности, нетерпеливо подписать бумажку кровью — раз кончились чернила, а после и порвать ее. Раз нет души, чего же продавать?
Любовь. Свобода. Честь. Все призрачно. Все тает в дымке пред словом Власть. Власть над теченьем времени. Над людьми уже неинтересно. К ней стремились все диктаторы. А получил лишь Фауст. Как награду за сговор с дьяволом? Нет, как наказание за соблазнение дьявола.
«Что делает смерть с человеком? Он умирает насовсем?» — спрашивает Маргарита у Фауста после похорон своего родного брата, заколотого вилкой от тесноты в трактире Фаустом же (о чем она еще не знает). «Наука говорит, что смерть существует», — говорит он. «Но жизнь дает такой же ответ», — парирует барышня. В общем, светский разговор. И дальше, с волнением, вызванным известием о том, кто убийца брата, она справляется достаточно быстро и без помощи дьявола. И труп матери, отравленный по молчаливому согласию Фауста, не смущает ее в момент, когда она расстается с невинностью в той же комнате. И неясно, дышит ли ее совершенное тело — впрочем, и Фаусту это уже неважно. Он спешит, на ходу бросая другу-дьяволу, с которым почти не расстается: «Она спасется?» «А она хочет спасения?» — спрашивает тот. Тема исчерпана. Больше о Маргарите, чья хорошенькая попка появилась вначале рефреном с бесформенным задом Мефистофеля-Маврикия, решившего искупаться прямо в емкости, где прачки полоскают белье. Пока женщины потешаются над нелепым сатаной, у которого спереди ничего, а сзади то ли маленький мужской набор, то ли свиной хрящик, профессор Фауст приподнимает юбку у самой юной и хорошенькой прачки и первый раз за все время улыбается. И девушка вдруг изменяется — невинность на мгновенье сменила на лице ухмылка похоти. Кто тут хотел любви? В застиранно-состиранном мире?
Друг и постоянный соавтор Сокурова — автор литературного сценария и «Фауста» тоже, кинодраматург, писатель, поэт Юрий Арабов на московском представлении картины журналистам так ответил на вопрос, русская ли это картина, раз снималась в Праге и Исландии на немецком языке интернациональной командой, в которой были люди из 38 стран мира, а из актеров наш только Антон Адасинский (для роли ростовщика на него каждый день надевали костюм весом в 15 кг), основатель театра «DEREVO», который уже много лет живет в Австрии.
— Это русский фильм. И я так скажу: покуда есть понятия добра и зла, картина эта современна. Я пытался сделать сценарий о том, что не черт соблазняет человека. Человек сегодня соблазняет черта, к черту стоит длинная очередь, давка, и никто не знает, кто последний. Мефистофель — Маврикий, меняла-ростовщик, человек, связанный с деньгами. Это объясняет страну, в которой мы живем и умрем. На этом пути полностью теряется представление о долге, о добре.
А вот что Арабов сказал про финал:
"С финалом была проблема. Переписывал три или четыре раза. Поначалу было о том, что Фауст становится большим злодеем, чем Мефистофель. Я привлекал и пушкинского «Фауста». Саша (Сокуров. — Е.А.) читал, жал плечами, говорил, что нужно что-то более острое. Я написал, что Фауст избил Мефистофеля. Он: «Ближе. Но мы с тобой никогда не снимали жестокости, не снимали крови. Боюсь это снимать». А в итоге снял еще хуже. И маленький черт стал былинкой на этой космической сцене. В этом магия кино — никто не знает конечного результата. Мы сделали картину о разрыве современного человека с метафизикой вообще. Мы по сравнению со средневековыми людьми — плоский лист бумаги. Порывая с метафизикой, порываем с сердцевиной того, что в нас есть. Человек не исчерпывается тем, что он ест и что он носит".
Освобождение Фауста — это стопудовые гири, которые он вешает на себя, цепи, которые обрекают его на вечное блуждание между миром живых и мертвых, там, где нет никого и только его крик: «Дальше, дальше, дальше!». И черт за ним не угонится. И мертвые уже ему не подмога разгадать тайну души. Он не будет ее больше искать. Ведь он сам убедился: нет души.
Мир, вязкий, как смола, в которую попали люди-мухи, сменяется миром-провалом, миром-пустотой, в которой воздуха по-прежнему нет, хоть теперь тело ничем не стиснуто, не сковано ни предрассудками, ни похотью, ни голодом, ни жаждой. Оно ничто в мире, где есть только ничего.
— Мы не можем остановить шествие смерти. И мы не можем остановить время. Это две наши самые главные человеческие проблемы, — так говорил Сокуров на встрече со студентами Санкт-Петербургского университета. На столичную премьеру картины, которая проходила в Барвихе, он не приехал, сказавшись больным. — Я беру из «Фауста» только ту часть этого самого сложного в истории мировой литературы произведения, которую в состоянии хоть как-то осмыслить, освоить, почувствовать: только первую часть. Но при этом ни в коем случае не претендую на то, что я исчерпываю Гете, являюсь его соперником. Я касаюсь только того, что может привлечь внимание людей для последующего прочтения «Фауста». Моя задача показать современным мне людям Фауста человеком. Ведь нам обязательно надо перенести вину куда-то. На Мефистофеля или Дьявола. Все время все крутится вокруг странного ужасающего пунктика, что есть что-то, помимо нас, что толкает нас к этим поступкам. Хотя мы понимаем, что ничего более страшного, чем сам человек, даже сам Дьявол совершить не может. Пока еще не обнаружена та степень низости, граница, за которую человек опуститься не может. К сожалению. Моя задача показать этого человека со всеми слабостями — мы пытались сделать реального живого Фауста.
