Автор гимна, при исполнении которого все мы встаем и вытягиваем руки по швам, как выяснялось, много чего не мог написать. Не хотел? Ленился? Не хватало времени? Не было настроения? Но вкус к творчеству, теоретическую, так сказать, тягу к созданию вечно прекрасного он не утрачивал.
Ехали в такси — после затянувшегося празднования по случаю присвоения жене Антиоха Брехловского звания «заслуженная артистка Причерноморья». Шофер, конечно, узнал знаменитого Феофана и пытался соответствовать уровню высокого (в прямом и переносном смысле слова) пассажира. Желая козырнуть просвещенностью, делился познаниями:
— Сталин вникал во все нюансы. Конструкторы принесли чертеж будущей легковой машины. Сталин спрашивает: «Как будет называться автомобиль?» Они ему: «Родина». Он хмыкнул в усы: «Ну, и почем у нас будет Родина?» Все задрожали. А дело было сразу после войны. Так и назвали: «Победа».
Я слушал и думал: какая чушь! Почему не рассказать: Сталин хмыкнул в усы и спросил: «Ну и во сколько оцениваете нашу кровью купленную Победу?» Однако никого не интересуют логика и здравый смысл. Нужна красиво пропетая баллада о мудром вожде и его глупом окружении, о прозорливости гения и недогадливости масс. Нужна — не поддающаяся анализу трезвого ума мистификация. Слепая вера в правдивость того, что нам хочется считать непреложным фактом.
По-видимому, мысли Феофана текли в том же направлении. Он покусывал ус и улыбался. Шофер сделал лестный для себя вывод: его треп интересен, и пошел чесать напропалую:
— Иосиф Виссарионович ведь был сыном путешественника Пржевальского... А еще у него, как и у Гитлера, было шесть пальцев на левой ноге. А это — признак гениальности. Почему оба они и не любили евреев! Евреи выбрали символом своей веры шестиконечную звезду, не имея на это права. Только те, у кого шесть пальцев на ногах, имеют право носить магендовид...
Феофан отсчитал водиле щедрые чаевые, а Брехловскому, когда вылезли из машины, сказал:
— Ты вот что... Вот сюжет для пьесы... То, что сейчас слышали. Булгаков сочинил какую-то хрень, этот, как его там, «Батум» — детский лепет. А то, как в недрах народа рождается богатырский образ...
Дальше мог не продолжать. Брехловский взял поручение на карандаш и исполнил в лучшем виде. Вскоре на афишах замелькала, а на подмостках появилась знаменитая комедия Феофана «Родина» (о мудром вожде, понимающем нужды простого автомобилиста и коллекционирующем автомобили зарубежных марок с целью поднять наше автомобилестроение до уровня мировых стандартов), она с успехом шла несколько сезонов в театре Военно-морского флота и на сцене театра «Сатрапикон», а также в клубах шарикоподшипникового завода и завода малолитражных автомобилей.
Глас народа и его чаяния Феофан умел улавливать (как и все выдающиеся личности) лучше любого локатора. В данном случае он напомнил мне Александра Невского (в исполнении Черкасова) из одноименного фильма, где великий полководец, слушая побасенки деревенского мужичка, извлекает из его болтовни ценную подсказку: как построить войско, чтобы разбить армию псов-рыцарей: «Зажать меж березой и ракитой, как зажал умный заяц глупую лису, и обесчестить».
Сюжет возникновения драмы «Пиво» еще более любопытен. Он родился на южном берегу, возле пивной палатки, мимо которой Феофан и Амикашенов каждое утро следовали на пляж. Феофан был с Аней, Амикашенов — с учеником, которого натаскивал к экзамену по английскому, приезжал проведать друзей Анатолий Аккуратов и сидел на пляже в строгом черном костюме и с медалью: «45 лет Союзу писателей» на лацкане. Феофан тоже не обнажался, щеголял в тончайшей, привезенной из Греции тунике и ссылался на то, что солнечные лучи ему противопоказаны. Аня загорала, купалась, изредка отрывалась от надзирателей и шла хлебнуть пива. Там, возле палатки, познакомилась с юным жиголо, исчезла с ним на три дня, Феофан не находил себе места, был вызван на юг Раздолбаев, который поднял на ноги местную милицию. Аню искали еще и московские следаки... Ее нашли в увитом виноградными лозами домике, вызволили из плена и сексуального рабства (а она не хотела вызволяться), доставили в гостиницу и передали разъяренному, отчаявшемуся, готовому ее убить и начавшему ползать перед ней на коленях Феофану. Они срочно отбыли в Москву, а Брехловский вскоре разразился острым публицистически-драматургическим экзерсисом о нахальных, нигде не работающих прожигателях жизни. С особой ненавистью и разоблачительной силой был выведен образ захребетника и ловеласа, пытающегося совратить юную чистую девушку, работницу ткацкой фабрики. Пьесу сразу приняли к поставке в театре имени Отдыха.
«РЯБА КУРОЧКА»
Издательство «Педагогическая муза» заказало Феофану стихи для детской хрестоматии «Читаем сами — тех, кто с усами». Феофану было недосуг рифмовать, и он поручил создание стиха опять-таки Антиоху Брехловскому. Потом, особо не вчитываясь (он доверял помощникам-референтам), поставил под виршами петлю подписи. Стих ушел в набор. И явился детворе не только в хрестоматии, но еще в нескольких сборниках, в том числе в школьном учебнике для начальных классов. Он содержал всего четыре строки:
Как-то Ряба-курочка клюнула Кота.
Прыгнул Кот на Курочку — Курочка не та.
Отошел, нахмурился Васька — Серый Кот:
Все похожи курочки, кто их разберет.
Скандал разразился неожиданно, возник, можно сказать, на пустом месте. Но нет, конечно, не на пустом, а из-за пассивного (и безответственного, добавлю) отношения Феофана к тому, что выходило в свет под его именем, из-за равнодушия и пренебрежения к собственному творчеству.
Академия педагогических изысканий успела отметить поэтический перл о Рябе премией имени Ушинского, дети дошкольного и младшего школьного возраста с восторгом читали четверостишие на утренниках, педагоги соглашались: оно затрагивает важную и деликатную тему эротического воспитания молодежи (педагогический дар и авторитет Феофана были незыблемы), и тут стишок попался на глаза вездесущему Цокотухину, который пристально следил за каждым шагом ненавидимого им «гимнюка».
Цокотухин разразился статьей под названием «Курочки? Не похожи!», где мокрого места не оставил от куриного шедевра. Он обрушил на Феофана весь праведный гнев оскорбленного читательского сердца. Особенно возмутила Юнгвальда Цокотухина рифма: «кот — разберет». Он считал: для детей надо рифмовать точнее и емче и даже потребовал пустить тиражи напечатанных хрестоматий и сборников под нож!
Феофан вызвал Брехловского и (беззлобно, опосредованно, позевывая и посматривая в потолок — как только он один умел посматривать, когда речь шла о не волнующих его пустяках) пожурил помощника, сделал ему ласковый втык. Брехловского это задело. Теребя черную бороду, которую он начал отращивать (друзьям он говорил: «Лучше один раз родить, чем каждое утро бриться») и из которой посыпались остатки утренней яичницы вперемешку с сушеными снетками (ими он закусывал накануне), Антиох пустился в демагогию:
— Моя Ряба — это Ряба на новом, современном этапе развития общества! Я мягко погружаю детей в противоречия взрослой жизни! Надо заранее готовить их к сложностям выбора сексуального партнера!
Феофан не любил, чтоб ему возражали и качали права. И тем более объясняли, как слабоумному, то, что ясно без дополнительных нотаций. Он сказал Брехловскому, чтобы тот шел подальше и не физдипил. Брехловский оскорбился и потребовал предоставить ему творческий отпуск сроком на полгода. Феофан, распалясь всерьез, велел ему исчезнуть хоть навсегда. Он пребывал в скверном настроении, потому что опять повздорил с Аней. Брехловский накатал заявление об уходе и на работе больше не появлялся, а очередное написанное за Феофана (еще до конфликта с ним) стихотворение пытался напечатать уже под своей собственной фамилией, но ни «Дерзилка», ни «Веселые ботинки», ни «Всем ребятам пример» его трихомудию не брали, объясняя незадачливому автору: никому не нужны малоактуальные стихи:
Хорошо быть кискою,
Хорошо — собакою:
Где хочу — пописаю,
Где хочу — покакаю!
Брехловский (как оказалось, стыривший этот стишок у Аглаи Бордо) затаил обиду на всех и стал «публиковаться» на стенах туалета ЦДЛ, где то и дело возобновлял это несвое свое четверостишие.
Эти бессмертные строки уборщица упрямо замазывала побелкой, но он их упрямо возобновлял. Несостоявшийся в юности тонкий лирический поэт, он не имел возможности печататься под своим настоящим именем, пока не сделался референтом Феофана, да и, сделавшись им, до поры удовлетворялся тем, что реализовывал себя под чужими фамилиями. Испытывая при этом странный мстительный кураж: «Вы душили и рубили мои опусы? А теперь нате, жрите, вы и слова поперек сказать не смеете, любая моя строчка — освященная громкими именами Феофана, или Кишмиша Бешбармакова, или самого Кумыса Чохохбилева — встречает похвалы в прессе! Значит, дело не в таланте, а в пробивной мощи, в магии власти, в вашем, говнюки, пресмыкательстве перед якобы классиками!»
Ходили слухи: творческий энтузиазм Антиох черпает из оказавшейся у него, взятой в аренду у Цокотухина кружки Арины Родионовны. Кружка к этому времени, согласно клятвенным заверениям Цокотухина, вернулась в музей на Мойку. Но Нина Лопатина, близкая подруга Юнгвальда Цокотухина, под большим секретом (ох, болтливые женщины!) обмолвилась мне: туда передана не настоящая, а новехонькая, купленная в сельпо, поблизости от деревни Окоченеевка и слегка для антуража попорченная, подлинную же реликвию Юнгвальд оставил себе.
Цокотухин ссужал кружкой кого на неделю, кого на месяц, в зависимости от своего настроения и благорасположения. Оплата была почасовая. На долгий срок он посудину никому не вверял, ибо и самому ведь надо было, говорил он, смастрачить роман, пьесу, сценарий. Владелец раритета просто обязан был выдавать на-гора произведения различных жанров.
Я вспомнил, что, когда сидел в Пестром зале ЦДЛ с Жекой Добросклоновым и Кишмишем, видел: прозаик Вшивьев наливает себе портвейн из бутылки, спрятанной под столом, в емкость, сильно смахивающую на знаменитую кружку. Не прошло и недели, его повесть «Клок шерсти» была анонсирована журналом «Овцеводство» — как главная заманка для читателя, подписка на журнал — если верить заявлениям его главного редактора Овцехуева, резко пошла вверх.
