Его «Меланхолию» смотреть надо обязательно даже тем, кто Триера не выносит. «Меланхолия», смешавшая в себе все триеровские страхи и боли, по-детски наивно и мощно донесла до нас простейшую мысль, которую недекларативно знали все без исключения древние: мы – лишь крохотная, ну совсем незначительная часть громадной Вселенной, которая может нас пожалеть, а может, если найдет нужным, и прихлопнуть без всяких объяснений.
Вторгшись в благостное течение последнего Каннского фестиваля, Триер, как всегда, принялся сеять недоумение и разлад. За что поплатился изгнанием из рая вместе со своей «Меланхолией», от которой на Лазурном Берегу осталась лишь Кирстен Данст. Шутящему про Гитлера режиссеру было указано на дверь, а его имя начали стирать со скрижалей лучшего в мире фестиваля.
Но самое главное было впереди, когда Европейская киноакадемия признала «Меланхолию» лучшим фильмом года. Определив себе право не обращать внимания на маниакальный лепет режиссера на каннской пресс-конференции и судить исключительно по делам его, Европейская академия дохнула на нас неожиданной свежестью. Это Европа-то, чей закат наступил, как утверждают, очень давно – вроде бы в отличие от молодой мускулистой Америки. Однако представить себе американцев, снимающих шляпы перед злоязыким enfant terrible, обидевшим приличное общество, будь он хоть трижды семи пядей во лбу, – необычайно трудно. Достаточно вспомнить хоть случай с Мартином Скорсезе, когда его несомненно сильная картина «Банды Нью-Йорка» осталась даже без самого завалящего «Оскара» потому лишь, что обижала память предков, показывая, как великая держава строилась и толстела на крови.
То, что Европа устроила публичное поругание политкорректности (и в этом смысле присуждение главной европейской кинонаграды «Меланхолии» можно считать в определенной степени решением политическим), показало симпатичную старушечью отвагу: мол, рано на нас крест ставить, мы помоложе многих будем.
Другим громким и независимым на европейских просторах (точнее сказать, первым решением, ибо состоялось еще в начале года, в феврале) стало решение жюри Берлинского фестиваля отдать «Золотого медведя» иранскому режиссеру Асгару Фархади за «Развод Надера и Симин». Обвинения в политкорректности посыпались как из прохудившегося мешка с готовыми горячими упреками. Негодовали и те, кто завороженно отсмотрел два с половиной часа черно-белой фрески Белы Тарра «Туринская лошадь». И те, кто не верит в жизнь без злокозненной политкорректности. Особенно учитывая тот факт, что в это время томился в иранском застенке другой иранский режиссер – Джафар Панахи, и митинги в его защиту ежедневно клубились вокруг фестивального центра в Берлине. Если бы «Медведь» воссоединился с «Лошадью» – это устроило бы всех. Даже Асгара Фархади – уж больно непреложно великим оказался фильм венгерского классика. Словом, Берлинале полез на рожон, не убоявшись упреков. Это случилось за девять месяцев до раздачи призов Европейской академии. Можно считать, что в феврале Берлин возбудился не зря.
Но, конечно, с блеском и треском «Оскара» не может сравниться никто и ничто. И что бы там ни говорили: мол, настоящее кино и «Оскар» все равно обходят друг друга стороной, – российские киноманы ставят будильник на пять утра, чтобы красными невыспавшимися глазами следить за интригой вокруг статуэток. И негодовать, что проигнорировали «Древо жизни» триумфально вернувшегося в кино Терренса Малика, «Полночь в Париже» вечно молодого нью-йоркского невротика Вуди Аллена, «Туринскую лошадь» столпа из столпов Белы Тарра и «Резню» старенького люцифероподобного Романа Полански. И втайне радоваться, что обошли статуэтками Мерил Стрип за роль Маргарет Тэтчер и Леонардо Ди Каприо за роль всесильного Гувера – потому что оба немного надоели, хотя и непреходяще великолепны.
И даже не вспомнить о том, какие страсти бушевали вокруг очередной маленькой тайной канцелярии Никиты Михалкова – оскаровского комитета. И попробовать убедить неубеждаемых, что дубинами, вилами и маленькой чудотворной мышкой цитадель «Оскара» не взять. Это вам не Кремль.
