В провальной закулисной темноте толком ничего не видно — банки, санки, тряпки какие-то. Зато отлично слышно песню, что под аккордеон выводит чистый девичий голос, но с твердыми подростковыми нотками.
Как-то ранней весной
Пасла стадо овец.
Деревенская Катя-пастушка.
И понравился ей
Чернобровый Андрей,
Чернобровый красавец Андрюшка...
А в песне еще сверкнет нож, вонзится в Андрюшкину плоть, прольется кровь — в общем, любовь-морковь, бедность беспросветная.
Алена Бабенко (это она пела) кубарем скатывается за кулисами по лестнице. На ходу скидывает валенки, кофту, натягивает боты и, убегая на сцену, повязывает фартук. Прямо как в цирке: алле-оп — и она уже у плиты: режет лук, плачет от него горючими слезами. Хорошо ли первому ряду — он дышит жареным лучком с морковкой. А может, слюнки текут от пассерованной заправки? Здесь всё в натуральную — и лук, и жизнь.
А жизнь… Такая простая, тихая и такая страшная… У всех женщин на сцене, чье время отмерила Елена Чижова, получившая за роман “Время женщин” премию “Букер”.
— Чего уж теперь… Разве дите виновато? Родила так родила — обратно не пихнешь. Ну и что — без мужа? Не ты первая, не ты последняя.
Это Тоне Беспаловой, которую и играет Алена Бабенко, говорит завкомовская тетка Зоя Ивановна (Инна Тимофеева). У нее, как положено, серый костюм и пучок на голове. Чтобы он лучше стоял, раньше в такие консервные банки прятали.
— И помни: ребеночек наш, заводской. Значит, общий. Так что не сомневайся — ясли, сад, подрастет — лагерь.
Вот ведь советская власть в лице такой нелепой дамочки о социальной защите граждан крепко думала, не то что сейчас.
Итак, главная героиня Антонина, Тонька, Тонечка. Душа чистая, наивная, пропагандой испорченная.
— Про какую Венгрию? — спрашивает она случайного возлюбленного Григория (Евгений Матвеев). — Так знаю. На политинформации объясняли: враждебные элементы… Против нас чего-то выдумали. И чего им там не живется? … Вот взять бы их всех, поставить к стенке да расстрелять…
Нет, она не кровожадная. Одна, с ребенком, в две смены на заводе вкалывает и рада-радешенька девятиметровой комнате в коммуналке с тремя старорежимными старухами. Вот эти самые старушки и сыграют в ее простой жизни неоценимую роль.
Нет, это не спектакль, а сплошное нарушение математических законов. Параллели не пересекаются только в учебниках, а на сцене, у режиссера Егора Перегудова, параллели чужих судеб перехлестываются еще как. На мониторе за кулисами, что у пульта помрежа, я вижу, как на одной маленькой сцене, прямо у ног зрителей, жизни разных поколений переплелись даже на уровне реплик. Антонина жарит лук и, не сходя с места, встречает на воображаемой остановке чернявого Григория, мальчика из благополучной семьи, наверное, профессорской.
Григорий: Все на даче. В смысле, предки.
Антонина: Как же на даче, зима ведь… А где же соседи?
Григорий: Этого добра не держим. Живем как при коммунизме.
Антонина: А это кто ж над диваном? Бородатый? В кофте вязаной?
И тут же их диалог режет басовитый голос старухи Евдокии:
— Я ей говорю: ты мылом, мылом хозяйственным помажь.
Антонина дивится портрету бородатого мужика в вязаной кофте — она же не знает, что это Хемингуэй. И тут же провоцирующий сексуальный тембр Фрэнка Синатры томно растягивает “I’m fool to want you. I’m fool to want you”. Кто ж тут устоит?
Сцена наплывает одна на другую, как облака при сильном ветре на небе. А время спрессованно так плотно, что за десять минут сценического времени Антонина успевает родить, расстаться с чернявым, получить ценные советы от завкомовки и обсудить с соседками будущее своей Сюзанночки.
Антонина: Так и повелось: сама на работу, с работы — по магазинам, там отстоять, тут отстоять, и дома вроде прислуги. Постирать на всех, убрать, сготовить. Пенсии у них — слёзы. Свои приходится докладывать. Зато дите как принцесса. Почитай, три няньки на одну — и присмотрена, и причесана. Гуляют, книжки читают. Учат, кому сказать, по-французски. Эн, де, труа…
Статика с детальными подробностями на сцене, запредельная скорость за кулисами. Во всяком случае, Алена Бабенко только успевает поворачиваться и нырять из зимнего пальто в ситцевое платьишко, из него — в вытертые джинсы и рубашку. Гример Таня Шлыкова, между прочим, обладатель “Золотой маски”, держит наготове парик, и вот уже Бабенко из Антонины превращается в ее взрослую дочь Сюзанночку, в младенчестве крещенную Софьюшкой. Взлетает по лестнице с зажженной сигаретой.
— Когда падает снег, я всегда вспоминаю бабушек. Мои бабушки ничем не болели, просто ушли в один год. Сначала Гликерия, потом Ариадна. А бабушка Евдокия дожила до осени — я уже училась в Мухинском на первом курсе. Это потом мои работы стали продаваться.
Перевоплощение — мгновенное. Игра — фантастическая. И больно за ее Антонину, и жалко ее, и смешная она… Сколько таких было и есть?
Людмила Крылова (она же Гликерия) за кулисами щурится: “Я-то в темноте тебя и не узнала”. А я только успеваю спросить: “Трудный для вас спектакль? “В ответ шепчет: “Странный. Я вхожу в него, не поверишь, как с постели. И только по ходу набираю”.
Сказала, взяла банку литровую и тихим пришаркивающим шажком пошла на сцену, оставив меня наедине с очень даже бытовым реквизитом — банками, ситом, старым телевизором, баком для кипячения белья… И еще здоровенная железяка громоздится здесь с цветами.
Гликерия: Да, вчера хороший кусочек взяла — в гастрономе. Грудинка. С косточкой мозговой.
Старухи, как три сестры, сидят за столом и только что не произносят: “Если бы знать, если бы знать”. Нет, они не чеховские героини и отлично знают, почем фунт лиха. Актрисы превосходные — Людмила Крылова, Таисия Михолап и Светлана Коркошко.
А на балконе слева над сценой гибкий такой тип тихо шуршит. Это Илья Ромашко, который подручными средствами озвучивает спектакль. В ход у него идут детская скакалка (крутит над головой, и свист от резиновых прыгалок похож на зимний ветер), крышками от кастрюль создает колокольный перезвон. Он весьма уместен в сцене крестин Сюзанночки. Купелью служит бак для белья, крестильная рубашечка в руках бабки Евдокии — ребенком. Сильнейшая сцена, где при отсутствии девочки каждый, я уверена, чувствует себя этой девочкой.
— Дайте закурить, — Алена Бабенко влетает за кулисы в финале первого акта. Ее лицо — в муке. Она только что отыграла волшебный и пугающий сон, который трагическим образом повторится во втором акте и ассоциативно отсылает в сон пушкинской Татьяны.
Упала в снег; медведь проворно
Ее хватает и несет;
Она бесчувственно-покорна,
Не шевельнется, не дохнет…
Такой спектакль, что дух не успеваешь перевести. Он эмоциональный, он дышит как большое существо из далекого времени, от вида которого нельзя оторваться. Самое интересное, что режиссеру Перегудову, сделавшему свой первый большой спектакль в “Современнике”, всего 27 лет. Он из проекта “Молодые режиссеры в “Современнике”. Откуда, думаю я, ему ведома та далекая советская жизнь — мучительная, кривая, изломанная, правильная?
— А я ее и не знаю, — говорит Егор. — Я не занимался историческими исследованиями. И не про время я делал. Про людей. Это скорее про моих бабушек, папу, маму, про сына моего. Дань поколениям, что ли. А то, что получилось, — это чудо театра. Ну и потом, актрисы, которые помнят то время, они столько привнесли в спектакль.
В самом деле — молодые актрисы это вряд ли бы сыграли. Но дело не только в опыте каждой, но в мастерстве прежде всего. Три разных типажа: суетливая Гликерия, тихая Ариадна и жесткая Евдокия.
Гликерия: Вот и слушай: мало ли, до чего у вас дойдет, а ты уксусу загодя купи или аспирину. В воде раствори. Возьми клочок ваты, ниткой перемотай да в воду эту и окуни. Вату-то заранее пихнешь, а нитка длинная — наружу высовывается. Вот кончится у вас, а ты помни: минутку-другую подожди да и вытягивай наружу. Поняла ли?
Зал так и грохнул от доморощенного рецепта контрацепции.
Спасибо “Времени женщин” — на сцену вернулись артисты, которые блистали, но в последнее время почти не выходили на сцену. Это можно сказать практически обо всех — о Людмиле Крыловой, Таисии Михолап, Светлане Коркошко и Инне Тимофеевой, чья завкомовская тетка, несмотря на всю свою одиозность, вызывает симпатии. За ними — правда времени. То же можно сказать и о двух мужских ролях: Евгений Матвеев и особенно Сергей Гирин. Последний замечательно играет несостоявшегося мужа Антонины. Да и сам режиссер — безусловное открытие для театральной Москвы, новое серьезное имя.
I’m fool to want you.
I’m fool to want you.
Это уже томно растягивает Билли Холлидей. И удивительная конструкция с алыми маками устилает всю сцену. Как мне рассказали за кулисами, над ней ломала голову несколько месяцев постановочная часть. И добилась своего — поле из цветов ложится бесшумно, производя сильное впечатление (отличная работа Марии Митрофановой). А на нем в синем платье она, Антонина, точно балерина. А ее дочь будет резать лук, как мать. И никаких гарантий, что ее горькая судьба не повторится.
Как-то ранней весной
Пасла стадо овец.
Деревенская Катя-пастушка.
И понравился ей
Чернобровый Андрей,
Чернобровый
красавец
Андрюшка..
