Модная и привлекательная, Елена Васильевна по прямоте и страстности ни в чем не уступает Александру Константиновичу. Скажет — отрежет, не любит недоговоренностей, полумер, двойных смыслов. Где “а”, там и “б”. По ней можно видеть, кто есть Фатюшин, словно и не уходил восемь лет назад…
“Арцибашев причастен к Сашиной смерти!”
— Хотя дворцовый переворот в театре никак не касается темы нашего разговора…
— Отчего ж, очень даже касается. Вы хотите знать моё мнение по поводу отставки Арцибашева? Его уход — самый большой подарок к Сашиному юбилею, браво! И я имею право заявить, что пребывание Арцибашева у руля не прибавило мужу жизни, наоборот — приблизило его скорую кончину. Нет-нет, не хотелось бы обвинять одного Арцибашева: тогда — после смерти Гончарова — все как-то очень дружно рванули строить “новый театр”, завелась бражка. И под этими девизами и лозунгами “отряд не заметил потери бойца” — Сашиного ухода. Но вот итог: за время Арцибашева до основания разрушилась вся труппа! Ведь труппа не собрание разношерстных людей с дипломами в кармане, это уникальная коллекция, которую Гончаров собирал потом и кровью долгие годы.
— У мужа с Арцибашевым был конфликт?
— Саша не мог понять, как этот человек оказался на месте мастера. Арцибашев, придя, виртуозно сыграл на слабых струнах отдельных товарищей, удачно почесал ахиллесовы пятки, и многие ему поверили… Кстати, и сейчас, боюсь, иные наши актеры наступят на те же грабли, в желании грести под себя. Это не я сказала, а Ефремов, назвав артистов “очень хитрыми животными”. Насчет конфликта… Саша не принял сам тон, интонацию, с которой надо было общаться с этим человеком. Не хочу обсуждать Сергея Николаевича, это называется бить лежачего… (Интервью, кстати, писали до отставки Арцибашева. — Я.С.).
— Но понятно, что между Арцибашевым и Гончаровым большая разница.
— Дело даже не в этом. Придя сюда, Арцибашев вдруг возомнил, что имеет право смотреть сверху на всех и вся. Прямого общения между ним и Сашей почти не было, но поступки, которые совершались худруком в адрес мужа, были, по сути, плевками. Например. Накануне 50-летия к мужу подошел наш директор Михаил Зайцев, улыбаясь: “Сашенька, у меня на столе лежат документы, тебе присваивают звание “народного артиста”, Леночке — “заслуженную”, поздравляю!”. Саша никогда не рвал когти и не рыл землю ради этого, умоляю! Ему сказали — ему приятно. Но вот наступает юбилей — тишина. Через пару недель эти самые звания “народного” и “заслуженной” получают другие люди. Фатюшин — мимо. Сейчас не имеет значения. Но тогда было больно.
— А роли у Арцибашева получал?
— Когда Арцибашев затеял свои “грандиозные полотна” — “Братьев Карамазовых”, “Женитьбу”, — Сашу сразу задвинул на задворки, дав ему поганейшую пьесу на троих со второстепенным, никому не нужным, престарелым режиссером… и при этом худрук контролировал присутствие Саши на каждой репетиции! А муж-то уже болел… год из больниц не вылезал: из Гельмгольца со зрением, потом с бронхами лежал, с сердцем. Причем позволялись такие вещи, когда из театра звонили врачу и спрашивали: “А Фатюшин точно у вас на приеме, а то его нет на репетиции?”.
— Арцибашев, верно, подозревал, что Александр Константинович пьет?
— Может быть. Но мужчины в таких случаях разговаривают друг с другом, а не ведут себя подобным образом. И когда Саша снова пошел к врачу, а мне при этом сказал: “не ходи на репетицию, меня-то там не будет”, — я не пошла, так меня уволили из театра за пропуск. Саша в растерянности позвонил своему другу, который был в фаворе у Арцибашева, но тот отказался помочь. Помню, Саша положил трубку и потерял интерес буквально ко всему. Я же вернулась в театр уже после Сашиной смерти…
— И даже сейчас, на 60-летие, — нет чтоб какой-нибудь вечер памяти… ни-че-го.
— Вы знаете, Маяковка за эти десять лет до такой степени освинячилась, что, кроме дней рождения Арцибашева, его сына младшего, его сына старшего, его брата, у нас иных праздников нет! Слава богу, успели летом отметить юбилей Виталия Яковлевича Вульфа. Да о какой круглой дате может идти речь, когда у меня даже не спросили: “Лен, может, памятник поставить?”. Памятник есть, но помог Александр Львов, известный спортивный журналист, который обзванивал спортсменов, а те скидывались…
— Театр не дал ни рубля?
— Почему. Была профсоюзная помощь: тысячи три, что ли.
— Смешно. Но давайте ради справедливости скажем, что и последние годы Гончарова не были подарком…
— Есть китайское проклятие — “чтоб ты жил в эпоху перемен”. И Андрею Гончарову — принципиальному и честному советскому человеку, участнику войны — было тяжело на закате жизни узнать, что всё, оказывается, наоборот! Можно представить, что с ним творилось. Он был предан до корней волос русскому психологическому театру, вместо которого вдруг, как в клипе Майкла Джексона, повылезали зомби новой реальности. Имеет право человек на растерянность? Если б он резко перестроился, помахал прошлому ручкой, легко сменил веру — это был бы не Гончаров. И, кстати, не Фатюшин!
Перформанс с бородой
— Вы тоже поженились в эпоху перемен — в 1986-м. Почему до вас Саша не был женат?
— Ох. У нас не было, что называется, “любви с первого взгляда”. Еще будучи студенткой, знала, что в Театре Маяковского работает звезда советского кино: и красавец, и, надо думать, не бедный. Вся Маяковка “хранила” страшный секрет Фатюшина-холостяка — его безответную любовь к замужней женщине, которая продолжалась долго и мучительно. Фамилии не скажу. Красавица. Да и у меня, если честно, были отношения с другим человеком. Но потом — бац! Как вспышка на солнце. Причем упрекнуть меня в какой-то корысти нельзя: и по работе — в шоколаде (любимица Гончарова), и своя жилплощадь в Москве. Поженились внезапно. Без ухаживаний. Пришли в больницу к троюродному брату Фатюшина. И тут Саша широко так, с бравадой, по-гусарски (а дед его был гусаром) пошутил: “а вот моя невеста!”. Я и… подтвердила.
— Гусар, говорите. Но помните его Гурина: там он был весьма робок с Муравьевой…
— Тут как? Все его воспринимали как баловня-везунчика, прет с нахрапом — да, этого не отнять. Но ровно до момента, пока не останется с женщиной один на один… Тут же робеет. Что вы, жизнь с Сашей — такой театр! Для него рутина, скука, монотонность — смерть. Из всего делал перформанс: забить ли надо гвоздь, помыть унитаз или выбросить мусор. Ничто не просто так! Однажды возомнил себя Хемингуэем, уехал на рыбалку на Оку, там не брился, отращивая бороду и усы. Вернулся, пошел в ванную, немножко щеки подбрил, выходит и… показывает мне Чехова. Еще подбрил — Достоевского. Еще чуток — Гончарова. Почти всё сбрив — Гитлера. И напоследок — Гагарина веселого.
— Ну и что, оказался Фатюшин богатым?
— Это очень смешно. В доме никогда не было большой суммы. Иной раз приходилось даже занимать. Но на подарки денег не жалели. Помню, с каким удовольствием Саша преподносил очередной презент и смотрел, как человек шалеет. Вы говорите — богатый! Да кино рухнуло в 90-е, накрылось медным тазом. Сашка приходил в недоумение от вчерашних “хлопушек”, неожиданно достававших миллионы и рассказывающих сказки, как они сейчас взорвут Голливуд. Нет, Фатюшин был из другого теста. Приехали как-то в гости к Лидии Николаевне Шукшиной, а там на стене портрет Василия Макаровича — сидит, руки скрещены. И под ним Сашка сидит в той же позе. Я кричу: “Лидия Николаевна, какие у них одинаковые руки!”. Она отвечает: “Да они вообще похожи”. Саша аж взлетел. Такой комплимент, дыхание перехватило от гордости!
— И что — не было стремления заработать побольше?
— Стремления — нет. Но было желание справедливости. Как-то ему позвонили: “Лариса Долина хочет, чтобы вы снимались в клипе “Главней всего погода в доме”. Мы заплатим вам 600 долларов”. А Сашка им в ответ: “А почему бы вам не заплатить мне тысячу?”. — “Это для нас дорого”. — “600 — не дорого, а 1000 — уже дорого? Нет, за 600 позвоните Лёше Булдакову, он снимется”. Так и вышло. Вы поймите, не потому что он жадный, но зачем так некрасиво поступать…
— В голову не придет назвать Фатюшина подкаблучником, но вы имели над ним власть?
— Власть в чем? Вовремя одернуть? Ну случалось. Но понимаете, он “человек не по правилам”. По полосочке, по торной колее не ходил никогда, и мне это нравилось. Когда все “головы в песок” — Саша, наоборот, гордо держит, когда все шли дружной толпой — Саша задавал вопрос: а с чего это я должен идти толпой? Терпеть не мог сливаться с серой массой.
— Правда ли, что он как-то раз хрястнул мужика по морде?
— Правда. Вообще мог кричать очень громко, стекла звенели, но до драки дело не доходило: Саша помнил, что актер должен беречь лицо. Я и не знала, что он драться умеет. А тут на кухне сидел наш однокурсник, царствие ему небесное. Что-то возбужденно говорил, а потом взял меня за щеки и игриво так потряс, думал — друг юности, имеет право. А Сашка… я даже сообразить не успела — ррраз! И тот улетел. Вырубился. Пришел в себя и с гордостью произнес: “Ну, елки-метелки, от самого Фатюшина в рожу получил!”. Это было первый-последний раз.
— Но вспыльчивый очень?
— “Ты знаешь, — говорил, — что такое испанский темперамент? Так вот это ничто по сравнению с рязанским!”.
— Но если любишь — можно было терпеть.
— А почему терпеть? Это было красиво. Стихийно. Это ему шло, черт возьми.
— Фатюшин нравился женщинам. Ни на кого, кроме вас, не смотрел?
— Мне нравилось, что он нравится женщинам!
— Но не опасно его было отпускать в командировку?
— А мы и не разъезжались на долгое время. Когда Саша должен был ехать на съемки, брали географический атлас, смотрели, что в этом месте есть интересного, и я часто ехала с ним. Причем в группе специально акцентировали внимание, что еду за свой счет, а то, не дай бог, кто заподозрит, что “Фатюшин свою жену пихает в кино”. Кстати, с женщинами Фатюшин очень умел дружить. С Наташей Гундаревой, с Женей Симоновой… Все сразу начинают намекать на какие-то романы, а меня приводили их отношения в восторг.
— А с Ириной Муравьевой?
— Виделись они редко. Но это ничего не значит. Дружба не этим измеряется. Когда Саши не стало, я была безработной. И первым человеком, который предложил мне работу, вызвал на съемки — хотя никакой роли не было, он просто платил мне за съемочные дни — был муж Ирины Муравьевой режиссер Леонид Данилович Эйдлин. Вот теперь скажите — дружны они с Ирой были или не дружны, раз Леонид совершил такой поступок?
— Фатюшин очень переживал, что у него нет детей?
— По крайней мере мне никогда на эту тему не говорил. И я за ним этих переживаний не замечала. Мы смирились.
Сейчас в Коломне осталась племянница Фатюшина — дочь его сестры. В Рязани друзья…
Лишь взгляд на Бубликова
— Фатюшин изрядно покалечился ради искусства. Однажды даже чуть не повесился…
— Этот случай был в фильме “Россия молодая”: вешается по роли, но веревка должна была быть основательно подрезана, чтоб легко оборваться и артиста не поранить. Подрезать подрезали, но слабовато. Так он маленько и подвис. Маленько. Ситуация опасная, конечно. Но вы ж понимаете Сашу: раз он сказал где-то, что повесился, — значит, повесился — гусар!
— А что за травма глаза, из-за которой Рязанов его вырезал из “Служебного романа”?
— Вот тут серьезно. В “Служебном романе” была прописана целая любовная линия между секретаршей—Ахеджаковой и Фатюшиным. Решали — рожать ли им ребенка, много ездили на мотоцикле в кадре и прочее, прочее. Кусок отсняли. Но вдруг вечером в спектакле “Медея” Саше алебардой прокалывают глаз. Тут же его — в больницу, менять сетчатку. На съемочной площадке “Романа” меж тем стоит павильон. Рязанов до последнего ждал. Наконец приехал в больницу: “Саша, завтра павильон ломают. Не сможешь прийти?”. — “Нет, не смогу. Что делать, вырезайте весь эпизод”. Что Рязанов и сделал, оставив Сашу в “оценке ожившего Бубликова” — один лишь его удивленный взгляд.
— Были несыгранные роли, о которых он жалел?
— Как-то узнал, что у Рязанова лежит сценарий “О бедном гусаре замолвите слово”. Нашел его, прочитал, очень хотел играть. Но рука не поднялась позвонить Эльдару Александровичу. Сидел, ждал — вдруг тот вспомнит. Рязанов не вспомнил. А когда Сашка на премьере подошел к нему: “А я так хотел вам позвонить…” — Рязанов ответил: “Ну и мудак, что не решился”. Еще его утверждали в “Кин-дза-дза” на главную роль — ту, что Любшин играет. Нужно было отправляться в пустыню надолго, но Сашу не отпустили в театре.
Митта его звал в фильм “Граница. Таежный роман”, но муж только вздохнул: “Устал от сапог и фуражек, устал от военной формы, от всяких там следователей, не могу”.
— А как он приватно относился к роли, которая его прославила, — к хоккеисту Гурину?
— С одной стороны, Саша гордился. Жаль, невозможно на бумаге передать его интонацию: “Лена, ты с кем разговариваешь? Я — оскароносец!”. Успех, слава — здорово, да. Но была и обратная сторона: “Фатюшин? Это тот алкаш, спившийся хоккеист?”. Эта история преследовала его всю жизнь. Основная часть поклонников так и проводила Сашу в последний путь с мыслью, что умер опустившийся от пьянки спортсмен. И меня постоянно спрашивали: “отчего он умер?” — готовясь смаковать трагическую историю, как Фатюшин, голодный и холодный, не дождавшись порции водки, замерзает под забором… Устала повторять это прозаическое медицинское заключение — у него была хроническая пневмония с детства. И осложнения после пневмонии отразились на сердце…
— Но везде было написано, что он посмотрел в этот день матч “Спартак” — “ЦСКА”, в котором любимые красно-белые проиграли… Было?
— Было. Но если сердце ослаблено болезнью, от любого переживания оно разорвется. А переживаний, повторяю, было много. Помните хороший анекдот: “От чего мужик умер?” — “Так на венках все написано: “от друзей”, “от коллег”, “от главного режиссера”. От этого и умер. В “Спартаке” же и до их апрельского проигрыша всё уже было грустно. Прежде Саше нравилось быть “среди них” — сильных, красивых, успешных му-жи-ков, так курсивом и напишите. А как романцевскую команду стали задвигать, ему стало больно…
— Вообще азартен был?
— Разумеется. Заядлый картежник. Знаете, когда кто-то в карты передергивает — ему бьют подсвечником по голове. Но когда все буквально в стране стали повсеместно передергивать — в театре, в спорте, в отношениях, — да тут подсвечников не хватит! А Сашка-то был взрывной, жил только на предельном накале страстей, на гребне, на ультразвуке. Как Гончаров ему сказал: “вы мне интересны при температуре 38°С…”
А в карты муж часто играл: то с Толей Ромашиным, то с целой своей компанией — Андреем Болтневым, Сашей Ильиным, Сережей Рубеко. Играли ночи напролет, до утра. (Саша Ильин, кстати, до последнего терпел в нашем театре. Всё боялся, что его посадят в тюрьму за то, что он убьет Арцибашева. Потом не выдержал, уволился.)
— Ну мог Фатюшин спустить в карты ползарплаты?
— Всяко бывало. Но — до меня. Или как вам такой чудесный случай: Саша Шаврин с Геной Косаревым как раз в день зарплаты немного выпили в театре и решили: “а поехали-ка к Фатюшину, подпоим его и вдвоем денег выиграем!”. Ну берут эти два чирика пузырек, приезжают, игра пошла. Сашке всё подливают-подливают, сами пьянеют — Фатюшин в игре трезвеет, в общем, кончилось тем, что они у него еще просили по 5 копеек на метро!
— Тут вся его натура. Он прост и понятен. Вот про Костолевского хочется спросить: “а какой он в жизни?”. Про Фатюшина не надо это спрашивать. Не знаю, можно ли проводить параллели с Высоцким…
— Можно. Невзирая на то что они очень разные особи, но в мировоззрении схожи: “не стоит прогибаться под изменчивый мир”. Фатюшин не прогибался.
— Если бы не умер, ушел бы из Маяковки?
— Думаю, да. Собирался. Хотя Маяковка при Гончарове была его стихией, наркотиком. Который он ни на что никогда не променял, а ведь Захаров звал его в “Ленком”…
— Верил в Бога?
— Крещен с детства; был моим крестным отцом, когда мы с сестрой решили окреститься во взрослом возрасте… Но — опять же цельность его натуры — Саша не понимал, как это можно вдруг по завершении советского времени всем дружно взять и строем пойти в храм…
Что касается нас обоих — Саша хотел венчаться. Готовился к этому. Невозможно же как у Есенина: “Стыдно мне, что я в бога верил, горько мне, что не верю теперь”. За две недели до смерти сказал, что пойдет в церковь причащаться. Пошел. Вернулся. Молчит. “Что такое?”. — “Там закрыто на ремонт. Это знак, надо подготовиться”. Но не случилось.
