Проклятые вопросы
Любим мы дуализм, полярность, противопоставления. Пушкин и Толстой — “ясные”, Лермонтов и Достоевский — “темные”. Никому не придет в голову сравнивать, кто более великий, Толстой или Достоевский. А вот сопоставить…
Еще лет 30 назад несомненно было время Достоевского. Надрыв Высоцкого, сомнения Окуджавы, отчаянный выкрик Театра на Таганке, рост религиозных сект, перестройка, наконец! Так что, “тварь я дрожащая?” “А я в бога-то вот, может быть, и не верую”. Все это схлынуло из жизни в литературу, осталось только под обложкой. Что, у нас нервных потрясений меньше стало? Отнюдь. Больше.
Но кому надо сейчас трястись от волнений и ходить по городу всю ночь только оттого, что докопался до истины, ответил себе на вопрос про Бога там или про… Что-нибудь из такого, по-кирилловски: “Сознать, что нет бога, и не сознать в тот же раз, что сам богом стал, — есть нелепость, иначе непременно убьешь себя сам”.
Кому все это нужно? Кто в наше время кинет деньги в огонь, как Настасья Филипповна? Слишком дорого достаются. Кто возьмет к себе оборванную девочку — даже не из детдома, а практически с улицы, как Нелли из “Униженных и оскорбленных”? Всем не поможешь, много их таких. И кто скажет, что это неправильно?
А вот Толстой отвечает на вопросы о семье, о любви, о войне… Вокруг Толстого — спектакли, мероприятия, книги, потомки. Премию “Большая книга”-2011 вручили за замечательную работу об уходе Толстого из Ясной Поляны.
“МК” спросил автора “Бегства из рая” Павла Басинского о Достоевском.
— Достоевский — это фундамент ХХ века. Во многих смыслах. Но прежде всего в художественном и философском. Невероятно также его влияние на мировую литературу ХХ века! Но проблема в том, что Достоевский ставил вопросы, на которые нет ответа. “Царство Божие или слезинка ребенка?” Ну, какой тут может быть ответ? “Тварь ли я дрожащая или право имею?” По Достоевскому, выходит, что “права” мы не имеем, ну так признаем, что мы “твари дрожащие”? Мне кажется, весь мир “наигрался” в эти “проклятые” вопросы и ищет более ясных и позитивных решений, даже в ущерб духовной глубине. Поэтому не меркнет Чехов, поэтому возрождается интерес к раннему Толстому с его семейными ценностями. А Достоевский не то чтобы в прошлое уходит, но как бы “остывает”, как античная трагедия. Лучше романиста, чем автор “Братьев Карамазовых”, все равно уже никогда не будет. Но как идеолог он проходит очень серьезное испытание на прочность.
Акцент на Достоевского
Неожиданно я узнала, что переиздание полного собрания сочинений Достоевского полным ходом идет… в Испании, в издательстве “Галаксия Гутенберг”. Вот уж, казалось бы… “МК” дозвонился испанскому специалисту по славянской литературе Рикардо Сан Висенте, отлично говорящему по-русски.
— Достоевский издается постоянно! Только “Дневник писателя” за последние два-три года опубликован в трех вариантах. Но это собрание сочинений не новое. В 60-е годы уже выходило достойное, полное собрание художественных произведений Достоевского: вернувшиеся из России испанцы стали заниматься переводами. Сейчас идет новая редактура, правка, чистка текста. Пока вышел только первый том.
— Как менялась популярность Ф.М. в Испании?
— В начале ХХ века сочинения Достоевского переводились не с русского, а с других языков, с французского например. Даже сейчас некоторые произведения Толстого переиздаются в переводах с французского. А Достоевский — неоспоримый классик, которого читали вне зависимости от политических изменений в стране. Но во время Франко издавали больше всего “Бесов” — как самое консервативное произведение Достоевского. А в Советском Союзе было ровно наоборот. Печатали статьи, что вот, видите, какой писатель, он показывает, к чему приводят терроризм, революционные идеи и т.д. Испания была ультракатолической страной, Достоевского подавали как писателя, защищавшего эти идеи.
— А сейчас?
— Ф.М. больше воспринимают как психологического реалиста, который открывает нам неимоверные глубины души человеческой как психолог. А для меня, например, это просто великий писатель, вне зависимости от психологии. Он описывает, как свет добра пробивает себе путь вне зависимости от мрака нашей общественной, политической или личной жизни.
— Интересная интерпретация. А имеет ли место для испанцев этот наш дуализм: Толстой—Достоевский?
— Мы не такие утонченные и идеологически настроенные, как русские, чтобы искать разницу между Толстым и Достоевским. Но лично я скорее толстовец. Чтение Достоевского меня пессимистически настраивает. Окунуться в пучину Достоевского всегда очень тяжело, а у Толстого более светлый подход к жизни. Нет, если поглубже посмотреть, Достоевский же оптимист! А Толстой фаталист. Но читая, скажем, про бал Наташи Ростовой, батальные или даже смертельные сцены “Войны и мира”, вы чувствуете себя деятельными персонажами. А гуляя по городу со Свидригайловым, хочется просто застрелиться.
Как-нибудь не так прекрасно?
Разумные наши филологи говорят во славу великого писателя: кто у нас в русской литературе самый плохой и небрежный стилист? Правильно — Достоевский. Все знают, что Ф.М. будто не писал, а говорил взахлеб, не повествовал, а исповедально кричал. Он, скажем, пишет “столько годов” вместо “столько лет”.
А все-таки он пишет именно так, как писал и говорил бы любой человек в данном конкретном состоянии. Из “Белых ночей”: “Нельзя ли рассказывать как-нибудь не так прекрасно?” Вслушаемся: как-нибудь не так прекрасно… Оттуда же: “По той стороне тротуара, недалеко от моей незнакомки, вдруг появился господин во фраке, солидных лет, но нельзя сказать, чтоб солидной походки”. Вот такой у нас “плохой стилист”.
Из “Дядюшкиного сна”: “Сначала я видел кучера Фе-о-фи-ла... — Э! не до Феофила теперь, дядюшка! — Ну да, положим, что теперь не до не-го. Потом был На-по-ле-он, а потом как будто мы чай пили и какая-то дама пришла и весь сахар у нас поела…” Вот такой у нас “депрессивный писатель”.
Запись в альбом знакомой от 1873 года: “Люблю жизнь для жизни и, серьезно, все чаще собираюсь начать мою жизнь. Мне скоро пятьдесят лет, а я все еще никак не могу распознать: оканчиваю ли я мою жизнь или только лишь ее начинаю”. Вот такой у нас “неактуальный истерик”.
“Мы все дрянь и правды не выносим, или уж я не знаю”. Попробуем возразить ему — только сначала вспомним искренно любую свою ссору. Такого ведь никакой Толстой не скажет…
Действительнее действительности
Излюбленные персонажи Достоевского — одиночки. Странные, отчужденные, не похожие на других, не такие, как все. Мышкин, которого вообще считают “с прибабахом”. Раскольников, который в Петербурге как в пустыне. Ставрогин, от которого в шоке весь высший свет города. Или вот легкая, наисветлейшая повесть “Белые ночи”, где от главного героя весь город уезжает на дачу. Да — одиночки.
Во время оно, когда по Достоевскому страна с ума сходила, каждый, грубо говоря, бюргер ощущал себя этой одиночкой. Все “обыкновенные”, “нормальные” захотели влезть в шкуру Мышкина и назваться идиотом. Об этом Ф.М. сам забавно сказал:
“Есть… люди, которых обыкновенно называют людьми “обыкновенными”, “большинством”. Писатели в своих романах и повестях большею частию стараются брать типы общества и представлять их образно и художественно — типы, чрезвычайно редко встречающиеся в действительности целиком и которые тем не менее почти действительнее самой действительности. (…) В действительности женихи ужасно редко прыгают из окошек пред своими свадьбами, потому что это, не говоря уже о прочем, даже и неудобно; тем не менее сколько женихов, даже людей достойных и умных, пред венцом сами себя в глубине совести готовы были признать Подколесиным”.
Одиночки Достоевского стали тем, кем они были задуманы, — одиночками. Их время быть непонятыми, мечтателями, идиотами, “с прибабахом” настало. Достоевский сейчас и сам “действительнее самой действительности”…
