Когда она читала свои стихи, ее хрустальный певучий голосок смягчал жуткую правду и случалось убаюкивал цербера. И ей удавалось не только написать (для поэта писать как дышать), ей удавалось напечатать такое...
Кто младше 25, почти не знают , что о великих поэтах России — о Цветаевой, о Мандельштаме... — писать было нельзя. Особенно — об их кончине. Одна в отчаяньи и с голоду повесилась в Елабуге в 1941, другой то ли был убит в сталинском концлагере на Дальнем Востоке, то ли умер там с голоду.
Их судьба не давала Ахмадулиной покоя. Стихотворенье за стихотвореньем об убитых, о тех, кому горло порвал век-волкодав.
Нельзя в Москве? — она печатала книгу в Тбилиси. В 1977, в гнилое сусловско-брежневское время там вышел сборник стихов, где чуть не половина — о гениях: о Пушкине, Лермонтове... И конечно, про Марину:
А ты — одна. Тебе — подмоги нет.
И музыке трудна твоя наука —
не утруждая ранящий предмет,
открыть в себе кровотеченье звука.
Кровотеченье звука... единственная женщина на вершине тогдашнего Олимпа, где рядом с нею громыхали, призывали, воспевали и в меру гневались знаменитые мужчины: Евтушенко, Вознесенский, Рождественский... Но зал замирал, когда на сценну выходила умопомрачительная красотка и читала внешне тихое, вежливое воспоминание о званом обеде в семье искусствоведов, благополучных и обласканных властью. А в голоске звенела беспощадная сталь:
Придвинув спину к их камину,
пока не пробил час поэм,
за Мандельштама и Марину
я отогреюсь и поем.
Хозяин начинает учит, как жить, как правильно себя вести:
Он, сокрушаясь бесполезно,
стал разум мой учить уму,
и я ответила любезно:
"Потом, мой друг, когда умру,
вы мне успеете ответить...
Сейчас ей успеют ответить. "Ахмадулина?— Это кто?"
Господи, теперь ее знают по ежегодной теле-кино-комедии "С легким паром". Да и знают ли , что это ее стихи там поют, приделывая как попало к шаблону мелодрамы:
По улице моей который год
звучат шаги — мои друзья уходят.
Друзей моих медлительный уход
той темноте за окнами угоден...
Вот отзвучали и ее шаги.
