Театрик на окраине

Вниманию читателей предлагается рассказ из малого собрания сочинений Андрея Яхонтова

Презентация двухтомника избранных произведений Андрея Яхонтова, выпущенного издательством МИК, состоится на книжной ярмарке “Нон-фикшн” в Доме художника на Крымском Валу в субботу, 4 декабря, в 13.00 (стенд Н-40). Первый том составили повести, новеллы, сказки; второй целиком отдан роману “Учебник Жизни для Дураков”.

Вниманию читателей предлагается рассказ из малого собрания сочинений Андрея Яхонтова
Рисунок Алексея Меринова

Точно не помню, как оказался на окраине города. Был выходной, я мотался по магазинам в поисках дверных ручек (делал в квартире ремонт, менял обои и двери, вот и отправился в торговые ряды). Ничего подходящего не обнаружил. Посидел в кафе, выпил три чашки чая. Спешить было некуда. Лениво побрел к автобусной остановке, соображая: куда еще двинуться или, может, вернуться домой? Тут и попалась на глаза афиша. Меня будто что-то толкнуло в спину и повело — я (не без труда) отыскал указанный клуб, купил в кассе билет и занял место.

Спектакль начался. В первый момент я не понял, что происходит, а потом оторопел. Главный герой как две капли походил на меня. Его окружение столь же очевидно напоминало моих друзей и знакомых. Сперва подумалось: розыгрыш, мистификация. Но кто из труппы мог знать, какими были я и мои приятели, как мы одевались, о чем толковали несколько лет назад? Я ведь случайно забрел на представление, ничем не отличался от остальных зрителей, сидевших в зале, а режиссера и актеров никогда прежде не видел, да и они вряд ли ведали о моем существовании… Но даже если бы я их знал или они меня знали — что это меняло? С какой стати воспроизводить на сцене мою внешность и приметы тех, кого я помнил юными, восторженными — такими, какими они сейчас предстали перед публикой?

События на сцене между тем развивались, интрига набирала обороты. Я, то есть тот, кто на меня забавно и пугающе смахивал, пустился в объяснения с той, что напоминала мою первую любовь. Ее длинная светлая коса и высоко посаженные брови, придававшие лицу удивленное выражение, не оставляли сомнений: это была Зоя. Она удрученно допрашивала меня (то есть не меня как такового, а актера, играющего роль), почему я решил ее бросить. Приблизительно (или точно) такое же объяснение состоялось между нами в один из вечеров. С ужасом я слушал слова, слетавшие с губ моего дубликата. Он повторял без запинок то, что я тогда изрекал. Приводил те же доводы, дескать: мне рано жениться, обзаводиться семьей. Нес вполне справедливую (или казавшуюся мне прежде справедливой) ахинею. Я судил о его словах уже с позиций своего повзрослевшего знания. А в те далекие дни, когда спроваживал Зою, и впрямь не хотел обременять себя семьей. Ужас заключался в другом: мельком оброненные фразы имели тяжелое, трагическое, непоправимое продолжение. Зоя, из чувства мести, связалась с моим приятелем, а он, дурак, ей поверил. С ним я из-за его претензий на Зою поругался. Хотя какое мне было до них двоих дело? Ведь я начал независимую от них жизнь. Утрата его расположения, однако, была ничем по сравнению с воспоследовавшими событиями. Зоя отшила дурня, спуталась со следующим кавалером. И еще со следующим. Оглушала себя алкоголем, пристрастилась к наркотикам. Я тем временем осознал: сильнее, чем к ней, меня ни к кому не тянет. Только она мне была мила. Возможно, я себя в этом убедил. Вбил блажь в башку. Но ни с кем у меня не складывалось, не получалось. Я вознамерился исправить ошибку, вернуться к Зое. И не успел. Зоя (точно так же ее звали в программке!) покончила с собой. Я винил в ее смерти себя, казнился из-за того, что подрубил ее и свое будущее, не спал ночами, перед глазами стояли картины похорон, где мать бросалась с рыданиями на гроб дочери, а отец, икая, рыдал.

В поисках забытья я — следуя по стопам Зои — стал колоться. Знакомый врач, пытаясь вызволить меня из кошмара, внушал: я к дикой развязке отношения не имею, у Зои была склонность к суициду, предрасположенность к пороку, вот и искала повод предаться греху, она, и женись я на ней, все равно бы двинулась по этой дорожке.

В параллель моим воспоминаниям героиня подмостков угодила в наркопритон. Натуралистическая картинка сексуальной оргии, свального греха заставила меня содрогнуться. Я закрыл глаза, мысль в отчаянии билась в черепной коробке. Зрители, сидевшие вокруг, не догадывались, чем закончится для Зои этот путь в никуда. Или, может, догадывались, но не были против. А я не желал мириться. Поэтому, едва прозвенел звонок на антракт, ринулся разыскивать режиссера. Меня не хотели пускать за кулисы, я прорвался. Нашел постановщика, это был молодой нагловатый парень, принялся сбивчиво ему втолковывать... Он глядел поверх меня. Велел обождать, поскольку должен провести с актерами разбор первого акта. Я твердил: ждать невозможно, второй акт, если не скорректировать финал прямо сейчас, закончится ужасающе. Режиссер взирал недовольно и недоуменно.

Я воскликнул:

— Неужели не понимаете?! Я хочу предотвратить гибель!

Он снисходительно улыбнулся.

— Надо выправить ситуацию, — кричал я (время перерыва заканчивалось). — Пусть герой разыщет ее в ночлежке! Пусть вразумит. Уведет из вертепа. Женится на ней.

— И наплодит кучу детей, — с хохотом закончил мою тираду он. — И погрязнет в пеленках и задохнется в кухонном чаду…

— Да, возможно, — пробормотал я, начиная сознавать, сколь глубоко разнятся наши воззрения. — Но это лучше, чем смерть, кончина в петле.

(Я не знал в точности, какой была гибель Зои. Никто этого на похоронах и поминках не обсуждал. В гробу она лежала с багровой полосой на шее.)

— Тогда не будет пьесы. Конфликта. Катарсиса, — свысока и поучительно отчеканил он. — Впрочем, вы это вряд ли постигнете. Возвращайтесь в зал. Смотрите. Завязка, развязка, сюжет — не вашего ума дело.

Он не склонен был дискутировать. Стал бесцеремонно теснить меня к дверям. Напрасно молил я о возможности перемолвиться с актерами. Доказывал: смогу их убедить поступать иначе. Он вытолкал меня из служебной комнаты, где вершилось неправедное, непростительное дело, и впихнул в пестрое, галдящее фойе. Люди ели мороженое, пили шипучее ситро и шампанское, болтали о чепухе и ждали продолжения придуманной, как им казалось, истории.

И вновь я — вынужденно и тревожно — наблюдал за собой, сценическим, за театральной Зоей, за приятелем-остолопом, который пытался ее спасти и вызволить из беды. Это была для меня новость: я не знал, что он предпринимал такие усилия. Да и откуда мог знать, если прекратил с ним всяческие контакты, а о Зое вспомнил лишь через год, когда она сделалась невменяемой, мне же предстояло тот вольный год догулять, докрутить незавершенный роман с негодяйкой, обманывавшей меня и в итоге выскочившей за другого. Как раз и возник на сцене этот тип и морочившая меня лгунья, они, лежа в постели, насмехались надо мной, их диалог рвал мне сердце, а на авансцене Зоя мастерила петлю, примеривая ее к крюку от люстры. Веревка и ее русая коса сплелись в единое целое, Зоя замешкалась, я понял: шанс есть. Вскочил из кресла и устремился к сцене. Я кричал ей: нельзя терять надежду, консультации с врачами сотворят чудо, сам я выкарабкался из кошмара, завязал с наркотой и, хотя победа далась с превеликим трудом, благоденствую!

Мне удалось беспрепятственно вскарабкаться на подиум. Актеры обратили на меня взоры, но, повинуясь окрику режиссера, продолжили творить то, что творили до моего появления. Парочка в кровати занялась любовью, а Зоя просунула голову в роковую узду. Зрители загикали и зашикали, требуя, чтобы я убрался, возникли не то охранники, не то пожарные, они заломили мне руки за спину, последнее, что я успел увидеть, покидая зал: себя, явившегося в притон и с ужасом взирающего на качающееся тело возлюбленной.

Раздались аплодисменты. Их я услышал уже на улице.

Когда очнулся и открыл глаза, никого вокруг не увидел. Я лежал на лавочке. Зрители разбрелись. Вход в театр был заперт. Обогнув здание клуба, я заметил приоткрытое окно.

Наверное, это была гримерка. Из нее доносилось громкое:

— Не могу на тебе жениться. Я не созрел для семейной жизни.

Я узнал голос: говорил режиссер. А голос актрисы, игравшей Зою, умолял:

— Я без тебя не проживу и дня.

Он смеялся. Она настаивала:

— Вот увидишь… Повешусь…

Кто-то хихикнул за моей спиной. Я оглянулся: это был актер, игравший меня самого.

— Проваливай, — потребовал он, — что тебе надо?

Я подумал: веревка над сценой, наверно, все еще качается под крюком люстры. Следовало ее убрать, похитить, чтобы не подталкивать очередную Зою к непоправимому решению. Но актер бросился на меня и стал душить.

— Ты, ты во всем виноват! — орал он.

С ним трудно было не согласиться.

Всё же я отшвырнул его противное, обрюзглое тело и принялся стучать в стекло костяшками пальцев. Сознавая, что никому ничем не помогу и никого не спасу, я колотил в окно что было сил. Но там, внутри, явно не слыша меня, все отчаяннее и громче раздавались рыдания обреченной.

Мой двойник тем временем поднялся с земли, схватил булыжник и ринулся ко мне.

— Убью, — говорил он, занося камень над моей головой. — Ты не сделал вовремя ничего. А теперь поздно трепыхаться…

Окно вспыхнуло зажженным электрическим светом. В оправе рамы виделись силуэты Зои и режиссера. Они обнимались, так изображают влюбленных, вписывая их абрисы в китчевое сердечко.

У меня отлегло от сердца. И тут у Зои в руке блеснуло лезвие. Она полоснула им себя по шее.

— Вот какой была на самом деле ее смерть, — сказал у меня за спиной мой двойник.

Что еще почитать

В регионах

Новости

Самое читаемое

Реклама

Популярно в соцсетях

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру