Серо-голубое цветовое решение фильма с первых кадров настраивает на минорный лад: здесь все немного возвышенно и печально. Чуть ли не единственные (не считая жертвенного костра ближе к финалу), кто тут обладает хотя бы блеклым окрасом — птички-невелички, те самые овсянки. Парочку таких летунов — размером не крупнее воробья — покупает случайно один из главных героев по имени Аист, фотограф на бумажно-целлюлозном комбинате, на котором работает директором его давний друг Мирон Алексеевич. С внезапной смерти Танюши, жены Мирона Алексеевича, и начинается минимальный сюжет “Овсянок”. Оказывается, что все трое принадлежат к исчезающему (и придуманному Дмитрием Осокиным, по повести которого и поставлен фильм) племени мери. Маленькой народности, растворившейся среди русских за долгие годы совместной жизни. Народец этот, хоть и немногочисленный, обладает и своей философией, и своими обрядами. Один из них — предание огню усопшего и растворение его пепла в воде. Отправляясь в путь, Аист берет с собой и клетку с овсянками. Боится, как бы они без него не погибли с голоду. Овсянки отплатят своему хозяину за его доброту, исполнив давнюю мечту (этнически-мифологического свойства) и Аиста, и заодно Мирона Алексеевича. Правда, попутно окончательно поставив под угрозу вымирания весь род мери.
Да, “Овсянки” не взяли главный приз на Венецианском кинофестивале. Но это смотря что считать главным призом. Председатель жюри этого года, Квентин Тарантино, вовсе не скрывал, какая именно картина запала ему в душу больше остальных. Да и приз Озелла за лучшую работу оператора Михаилу Кричману — сколь почетен, столь и символичен. Это действительно картина-созерцание. Ее надо рассматривать, кое-где ставя на паузу. Медитируя вместе с плавным движением камеры, следящей то за размытой дождем тропинкой в лесу, то за разбитой дорогой, то за мерным дыханием поверхности реки.
Камера для подглядывания за внешним и внутренним миром героев выбирает самые необычные места. Например, разговор двух мужчин показан через запотевшее лобовое стекло (за секунду до этого заботливо протертое в нужном месте) автомобиля, причем с точки, расположенной на заднем пассажирском сидении. Максимально отстраняясь от героев, камера парадоксальным образом оказывается, как никогда, близко к ним. В “Овсянках” нет литературных зацепок — каких-то неожиданных сюжетных ходов, переворачивающих повествование с ног на голову. Но визуально картина решена так, что каждый следующий кадр не просто дополняет, порой полностью меняет суть предыдущего. В одном из самых сильных эпизодов приходится долго всматриваться на крупном плане в лицо женщины, по которому блуждают, сменяя друг друга, то ли боль, то ли наслаждение. Камера отъезжает, открывая нам все больше тайн этого человека: как глубоко она дышит, как держит руки, как скрестила ноги. Пока, наконец, в кадре не появляется еще один человек. Мужчина. Который совсем не должен здесь быть.
И хотя в фильме постоянно слышим закадровый текст, лучшие моменты — те, в которых нет никаких звуков вовсе. И даже цвета. Как в эпизоде с абсолютно белым полем, в правом верхнем углу которого медленно появляются две тонкие параллельные линии: они растут, тянутся к противоположному углу, как вдруг оказываются тенями отца и мальчика, входящими в кадр в самую последнюю очередь.
Точно так же, в самую последнюю очередь, хочется искать смыслы и плодить трактовки фильма Алексея Федорченко. Гибель культуры (а с ней языка и обычаев), растворяющаяся индивидуальность, как пепел мертвого в течении реки — все это нам показывали, и показывали не раз.
Но, кажется, еще никто не делал это настолько красиво.
