Хелло, Америка!
— В июне у вас был мини-тур по Северной Америке. Говорят, был потрясающий успех?
Билли Новик: — Это далеко не первая наша поездка в Америку, но, пожалуй, самая удачная. Если не считать успеха Billy's Band на Рочестерском фестивале 2008 года, где на первый концерт пришло человек 450, а на втором концерте, который состоялся там же через три часа, был биток, и еще человек 150 не вошли в клуб — а клуб был не маленький. Этой весной нам пришли приглашения от крупнейших фестивалей Северной Америки, в том числе Монреальского. Попасть туда очень престижно. Круто просто быть в списке участников, даже если ты играл в самой дыре на этом фестивале. Мы стали первой группой из России за всю историю этого фестиваля. Нам дали самую хорошую сцену, открытую площадку на центральной площади. Хотя мы думали, что дадут какой-нибудь маленький клубик. По нашим подсчетам, в Монреале нас увидели около 7000 человек, а принимали участие 800 коллективов. В Рочестере, где было 350 участников, мы попали на второе место в топ-10. Там же Рыжик наконец-то проснулся знаменитым!
Андрей Рыжик: — На следующий день после первого концерта моя фотография была на обложке главной газеты. По всему городу, во всех будочках была моя физиономия. На улицах, в магазинах, в кафе со мной здоровались по имени.
— В 2002 году вы, Билли, хотели уехать в Америку и вам не дали визу. Вы не считаете ту неудачу счастливой случайностью?
— Возможно, благодаря этому в России моя творческая судьба сложилась довольно убедительно. Там я мог потеряться. Впрочем, я мог потеряться и здесь. Не получив тогда визу, я, конечно, расстроился. Но не из-за того, что меня не пустили в Штаты, а из-за того, что мой единственный паспорт оказался крапленой картой — по нему было не въехать в большинство стран мира. Было обидно. Я затаил злобу на Америку и Канаду и подумал: “Кто вы такие?! Не хотите — не надо!” Когда нас уже пригласили в Америку и мы пришли в консульство, я был уверен, что мне снова откажут. Выяснилось, что они меня уже знают, и более того, сотрудники консульства были у нас на концертах. Они сказали, что нам нужны рабочие визы, это значит, мы там кому-то нужны. А если Америке кто-то нужен, они все сделают для того, чтобы он там оказался.
Туристо не руссо, облико морале!
— При каких обстоятельствах вы в первый раз услышали Тома Уэйтса?
— Наш малобюджетный, подвальный андеграундный клуб Boom Brothers обворовали наркоманы. Они вынесли абсолютно все. И лишь по случайной оплошности забыли взять “мыльницу” — маленький дешевый круглый стереомагнитофон. Знакомая девушка Маша принесла нам два диска Тома Уэйтса и сказала, что это — настоящий андеграунд. Радио в подвале не ловилось, пришлось их слушать. Это были “Early Years Vol.2” и “Mule Variations” 99-го года.
— Какая же песня навела вас на мысль делать так же?
— “Behind the mule” — “Следуя за мулом”. Кстати, одного только Уэйтса мы играли первые года полтора. Потом стали писать свое. Причем Уэйтса мы играли в основном на улицах и площадях Германии в начале 2000-х. Это был единственный автор, которого можно было исполнять и не быть опознанными как русские. Не знаю как ребятам, а мне очень не хотелось, чтобы в нас признавали русских. Стыдно, потому что русские сильно испортили себе репутацию в Европе, да и в Америке. Если бы мы пели по-русски на улицах Мюнхена, мы бы собрали вокруг себя только русских иммигрантов, а это — тупиковый путь развития Billy's Band на Западе.
— Какая авторская песня появилась первой?
— “Немного смерти немного любви”. Это единственная песня в нашей практике, которая была написана в один прием. Я написал ее утром, в состоянии, когда кажется, что тебя никто не любит. Хотелось, чтоб было хоть одно утро, когда ты проснулся — и все было бы хорошо!
— Вы верите в любовь?
— Да, особенно в платоническую. Я думаю, что именно она когда-нибудь спасет мир, если до этого дойдет дело.
Антон: — Платоническая любовь не спасет человечество от физического угасания. Как ты будешь размножаться, если ты влюблен всего лишь платонически? Человечество на этом закончится.
Минимализмом по примитивизму
— Когда я узнала, что до образования Billy's Band вы были патологоанатомом в детской больнице, у меня мурашки пошли по коже — страшнее работу сложно себе представить…
— Взрослый судмедэксперт — страшнее раз в 15! Почему я пошел в эту профессию? Много факторов. В моей семье полно докторов среди дедов и бабушек — один из врачей даже был личным врачом Алексея Толстого в последние годы его жизни. Я с детства слушал врачебные разговоры взрослых. К тому моменту, когда нужно было принимать решение о будущей профессии, я уже знал, что медицина — это по крайней мере очень интересно. А в патанатомию я пошел, потому что чувствовал, что одной медициной я вряд ли смогу жить, нужно было свободное время для музыки. У тебя сокращенный рабочий день, можно спокойно работать. Я пробовал быть участковым педиатром, но не выдержал ответственности. Например, я видел, что семья очень бедная, как я мог назначать ребенку дорогостоящее лечение? Если работаешь в клинике, ты должен думать о своих больных 24 часа в сутки. Я не был готов к полному самопожертвованию, которое при моей любви к детям было очевидным. А становиться циничным человеком — работать от звонка до звонка — было бы для меня еще больнее.
— Вы ушли из медицины, познакомились с музыкой Тома Уэйтса, стали сочинять свои песни, записывать альбомы, сделались сначала модными, потом популярными, потом уважаемыми и почти грандами. Все — за 10 лет. Отмечать юбилей будете?
— Мы собираемся осенью устроить масштабную акцию “Девять с половиной”.
— Как эротично! Может, Микки Рурка пригласить?
— Если захочет приехать по доброй воле, пусть едет! Может, и споет что, он же музыкант.
— Первые диски Billy's Band сильно разнятся с последними. У вас исчез налет городской песни. Эволюционируете?
— Я человек в музыке по большому счету случайный, поэтому, как только мы начали играть, у меня от совместного музицирования была эйфория. Я радовался, что кто-то вообще согласен со мной играть! Поначалу я не держал руку на пульсе, не рассуждал, как бы мне хотелось видеть наше совместное творчество. Но с годами стал понимать, чего хочу именно я, какой звук Billy's Band хочу слышать. В итоге последний альбом “Блошиный рынок” я полностью записал и спродюсировал сам. Это переломный момент в моей музыкальной жизни.
— В нем чувствуется влияние театра, которым вы увлеклись в последние годы.
— Больше внимания я уделял набору инструментов и саунду. В самом начале я осознанно отказался от традиционной русской акустической ритм-гитары. Никогда мне не нравилось, как ритм-гитара используется в русском роке, мне кажется это пошловатым. При этом я не сторонник примитивизма, я сторонник минимализма, это две большие разницы. Примитивизм — это когда сыграно просто, а минимализм — это когда сыграно мало, но очень сильно. Например, инструмент появляется в песне один раз и играет три ноты, но их надо сыграть так, чтобы покойник перевернулся.
— Вы говорили, что Тома Уэйтса как вдохновителя вам уже не хватает. Нашли нового?
— Я все еще нахожусь в поиске. Сейчас мне очень понравился уже забытый музыкант, перформер Cab Calloway. В 30-е годы он работал в легком эстрадном жанре, в той эстетике. Следующий альбом я вижу в легком жанре, вся тяжесть пусть останется на “Блошином рынке”. Будет легкий, веселый, рок-н-ролльный, свинговый альбом. Уже есть несколько наметок, работаем над следующим хитом “Поваляемся”.
Соловьи на кладбищах
— Когда слушаешь “Блошиный рынок”, создается ощущение, что ваш любимый режиссер Тим Бартон?
— Часто слышу это имя рядом с собой. Но я больше люблю Дэвида Линча. Если мне скажут, что на необитаемый остров я могу взять один фильм, я возьму “Твин Пикс” — лучше сериал, конечно, он подольше. Люблю романтическую мистику.
— А диск?
— Это будет “Лебединое озеро” Чайковского. Нет, “Щелкунчик”!
— Кто ваши любимые отрицательные персонажи?
— Это отрицательные герои всех советских мультфильмов. На заре возникновения Billy's Band в 2000 году мы с Антоном Матезиусом задумали сделать целую клубную программу, которая состояла бы из 12 песен отрицательных персонажей. Единственное, что нам удалось сыграть тогда, это песня Кота и Пирата.
— Андрей Миронов в том мультике так гениально поет партию Кота, что перепеть его невозможно!
— Миронова — нельзя, согласен. Но Боярского можно! Поэтому мы сделали эту песню. Кстати, я очень уважаю Михаила Сергеевича и думаю, что он один из самых ярких персонажей того времени. Его голос и внешность ни с кем не перепутаешь.
— И все же ваши песни наполнены смертями, черными пауками, гробами, кладбищами. Почему так много мрачняка?
Андрей: — “Отоспимся в гробах” — это же про веселый тусер! Гробы там только метафорически присутствуют. Жизнь коротка — надо жить и не тратить время на сон, а отоспимся в гробах.
Антон: — На кладбище летом поют замечательные соловьи. Это единственные тихие, спокойные места в городах, куда можно прийти и книжку почитать, например.
Андрей: — Но последний альбом и правда невеселый.
Билли: — Его можно назвать гомеопатическими антидепрессантами. Смысл гомеопатии в том, что клин клином вышибают. Если ты болен гриппом, тебя лечат гриппом. Как лечить депрессию у человека? Поставить ему веселую музыку? Да ему еще хуже станет! А вот если он найдет в песнях какие-то совпадения своему состоянию, он получит от этого удовольствие и, возможно, найдет ответы в этих совпадениях для себя.
— Вы не думаете, что частое употребление слова “смерть” выглядит как притягивание к себе “смертельных” ситуаций?
— Если бы вы знали, как часто мы летаем! Мы летаем чаще, чем ездим на лифтах. С каждым полетом шансы увеличиваются. Играем. Некоторые люди боятся пользоваться опасными видами транспорта, как Адриано Челентано, например. Но мы руководствуемся жаждой наживы и каждый раз надеемся избежать катастрофы.
“Кастовые” принципы
— У вас есть прикольная песня “В супермаркете”. Это просто шутка или социальный протест?
— На “Блошином рынке” четыре песни написаны не мной, одна из них — “В супермаркете” наших друзей из группы “Каста”. При всей любви к “Касте” я думаю, что у нас она получилась лучше, иначе я бы не стал ее делать. Не скажу, что люблю русский рэп, но скажу, что я люблю конкретно русскую группу “Каста”, считаю ее участников действительными поэтами современности, по крайней мере в том виде, в котором они есть сейчас. И есть еще один гениальный человек, которым я восхищаюсь, — это Ноггано. Точнее, это Вася Вакуленко. Почему именно Ноггано? То, что он делает под брендом Баста, — хорошо, но менее мне близко. А Ноггано — это второй человек, которому я готов простить мат.
— А кто первый?
— Моя бывшая коллега по патологоанатомическому отделению. Врач Анна Голубева. Фразу “дерьмо попало в вентилятор” я подрезал у нее. Вот она умела выражаться! Это было искусство! Я знаю всего двух людей с таким даром — это Ноггано и Анна Владимировна Голубева.
— Где вы с “Кастой” нашли друг друга?
— Это было в Ростове в 2003 году. Организаторы концерта сказали нам: “Ребята, тут к вам просится группа “Каста” на концерт, вписывать?” Я говорю: “Конечно, вписывать!” Я их уже тогда знал, но не был фанатом. А мне говорят: “Их 12 человек просится!” — “Все равно вписывать!” Они пришли большой компанией, там были Шим, Хамиль, Влади. Выяснилось, что Шим является давним поклонником Тома Уэйтса. Он слышал Billy's Band и для себя отметил нас как группу, у которой единственной, по его мнению, получаются вариации на тему Уэйтса и оригинальный материал в этой эстетике. Так мы и познакомились. Они нас погуляли по-пацански в Ростове. Когда они приехали в Питер, я их встретил в аэропорту. Ну, и началась такая череда: они в Питере — мы их гуляем, мы в Ростове — они нас гуляют. Годика через два возникла идея сделать что-то совместное по обоюдной симпатии. Годика через четыре мы переписали “Голос Брехуна”. Меня тогда поразила волевая способность Влади принимать решения. Он прилетел в Питер, мы сняли студию и работали, пока у нас что-то не получилось.
— Вы помогали в записи альбома группе “ИваНова”, их хвалят практически все рок-музыканты...
— Я поругаю для разнообразия. Прекрасные девчонки. То, что они делают последние два года, мне особенно нравится. Я был на их концерте в Страсбурге, и если слово “вштырило” допустимо, могу сказать, что меня “вштырило”. Но все-таки они деревянненькие. Это русский рок. Они непластичны — непластично поют, непластично играют, а я не люблю русский фолк-рок.
— Почему же вы тогда им помогали?
— Потому что мне симпатичны эти люди. И я прекрасно помню, как когда-то мне точно так же помогали участием, советом. Теперь я буду помогать, если кто-то попросит.
— Кто вам помогал?
— Например, Гарик Сукачев. Однажды он подошел, пожал руку и сказал, что мы клевые ребята. Он нас пригласил к себе на концерт поиграть, мы сыграли там две или три песни. Потом мы ему сказали: “Гарик, мы такую прекрасную песню сочинили, в мажоре, такой венский диксиленд. Называется “Кладбище девичьих сердец”. Видим прямо твое участие в ней”. И он спел. Прилетел в Петербург на самолете за свои деньги, снял себе гостиницу на одну ночь, отработал с нами в студии, мы тепло попрощались, и он улетел. При его графике и его занятости он специально приехал в Питер! Меня это поразило. При этом он не выражал фанатизма или чего-то еще. Было ощущение, что он сделал то же, что, может быть, когда-то сделали для него, в этом есть какая-то преемственность. Мы должны это продолжать. Я благодарен Гарику и хочу в этом смысле брать с него пример.
