В летней гастрольной поездке Театра киноактера Смоктуновский попал на глаза постановщику фильма, задуманного по повести Виктора Некрасова “В окопах Сталинграда”. Режиссер предложил главную роль. Бывший курсант пехотного училища в роли лейтенанта Фарбера “в сущности, играл самого себя”, играл так, что о нем заговорили.
В те дни Георгий Товстоногов искал исполнителя на главную роль в инсценировке романа “Идиот” по роману Достоевского. Его загипнотизировали глаза лейтенанта Фарбера, глаза неизвестного актера, и неожиданно на репетиции спектакля он закричал:
— Глаза! У него глаза!
— У кого? Чьи глаза?
— У него глаза князя Мышкина!
Восемь месяцев роль не давалась. Партнеры “смеялись в лицо”, требовали снять с роли. Оскорбляли: “Ну, больной, будешь работать?”. Поучали: “А ты делай, как я!”.
Случайно Смоктуновский увидел в коридоре студии “божественно спокойного”, словно пребывавшего в ином мире, человека другой цивилизации, стоя читавшего книгу. Он смотрел, слушал, отвечал так, как должен был бы себя вести князь Мышкин. На вопрос, кто это, ответили чуть пренебрежительно: “А, этот идиот? Он эпилептик. Снимается в массовке!”. С того дня в состоянии “абсолютного божественного покоя” все на репетициях получалось. Роль и ее исполнитель вошли в историю Большого драматического театра и искусства.
Сколько лет было Смоктуновскому 31 декабря 1957 года? Через три месяца после премьеры “Идиота” в марте исполнялось 33 года. Это, как известно, возраст Христа, время свершения предназначенного.
Первой в БДТ у новичка была в “Кремлевских курантах” роль Дзержинского, о ней стараются сейчас не вспоминать. После третьей роли в “Иркутской истории”, которую актеры не любили за явную ложь, ушел Смоктуновский из лучшего театра СССР, где так быстро всего добился — славы, высшей ставки, квартиры.
С головой ушел в кино. Известность принесла роль физика в “Девяти днях одного года”. Ради нее пожертвовал в БДТ ролью Чацкого в “Горе от ума”. А мировую славу принесла роль в “Гамлете”. Чтобы глубже осмыслить Шекспира, учил английский язык, сравнил все русские переводы трагедии и исполнил, как никто до него, самую загадочную роль мировой драматургии. Мнение англичан выразил Кэн Хьюз: “Смоктуновский мне нравится больше наших британских Гамлетов”.
У Смоктуновского после триумфа брали интервью многие журналисты, мне знакомые, в том числе рано умерший талантливый Слава Поспелов. Ему Иннокентий Михайлович сказал, что получил несколько тысяч писем после выхода “Гамлета” с благодарностью за то, что показал его светлым человеком. Таким, каким сам был.
Лауреату Ленинской премии за роль Гамлета настойчиво предложили сыграть в фильме “На одной планете” роль Ленина, что считалось актом высшего доверия власти. При обсуждении вышедшей картины в ЦК партии выяснилось, что артист его не оправдал, “товарищи из ЦК” посчитали, что “даже внешне на него не похож”, как будто они сами Ленина видели в Кремле. В фильме им вождь показался русским барином, помещиком. В молодости таковым Владимир Ильич действительно являлся. Ульяновы унаследовали поместье, усадьбу деда по линии матери, врача Израиля Бланка, землю, которую арендовали у них крестьяне.
Фильм в Москве не показали в известных кинотеатрах, я его видел в доме отдыха. Запомнил Ленина не потому, что вождь пролетариата предстал в очках, которыми действительно пользовался. Смоктуновский, как в дни съемок Гамлета, по его признанию, “душой и сердцем ушел в работу над образом Владимира Ильича Ленина”. Работал по 13—14 часов в сутки. “Мысли мои и воля были там”.
Его допустили в святая святых — архив. С упоением читал скрываемые письма матери, где сын представал реальным человеком, жаловался, что “никогда не был красивым — рыж, невысок с картавиной, а теперь и очками себя украсил”. Я играл его в очках. Полная неожиданность. Начальство в шоке”. Смоктуновский понял, что Щукин, первый исполнитель Ленина, “обманул всех”, показав его всезнающим бодрячком. Другая, более важная неожиданность состояла в том, что Ленин предстал человеком, у которого “восторг победы сменился тревогой и озабоченностью”. Мне он в фильме показался русским интеллигентом, решавшим гамлетовский вопрос — быть советской власти или не быть.
В годы гласности Смоктуновский объяснял, что не сыграл Ленина, как хотел, оттого что не очень его чувствовал: “Жестко все — это не душа князя Мышкина”. Назвал Ленина после распада СССР “злым гением”. Если когда-нибудь снова будут показывать картины о революции, его Ленина не забудут.
Московским режиссерам приходилось ездить в Ленинград, искать дачу, где ставший востребованным артист уединялся с женой и детьми. Эльдару Рязанову удалось уговорить сыграть роль Юрия Деточкина в “Берегись автомобиля!”. В разных городах жила легенда о похитителе неправедно нажитых машин, пересылавшем выручку от их продажи в детские дома. У Олега Ефремова в кинопробах сквозь “добросердечие и наивность проглядывал волевой железный человек”. У обаятельного Леонида Куравлева не хватало, как выразился Эльдар Рязанов, “легкого сдвига мозгов, что ли”, для того чтобы поверить на экране в не укладывающиеся в голове ситуации.
— Как вы могли, — отчитывал министр кинематографии режиссера, — после Ленина дать играть жулика… Да, неразборчивый у нас Смоктуновский.
Впервые в этом фильме заставил зрителей хохотать.
Не всем режиссерам в Москве удавалось заполучить артиста, жившего постоянно в Ленинграде. Татьяна Лиознова предлагала главную роль разведчика Штирлица в сериале “Семнадцать мгновений весны”. Смоктуновский соглашался при одном условии — обмене ленинградской квартиры на московскую квартиру. Четыре года предстояло мотаться в поездах между городами, подолгу жить вдали от жены и детей. Ради семьи отказался от роли Штирлица. Ее сыграл Вячеслав Тихонов.
Переезд в Москву на Суворовский бульвар состоялся, когда сыграл роль Чайковского, получил Государственную премию за роль в фильме “Преступление и наказание”. Новую квартиру заполнили книги, картины, фотографии. Суламифь украсила комнаты и кухню, будучи художником, тонко чувствующим цвет. Одну стену заполняли старинные иконы, Смоктуновский их собирал, дарил друзьям.
О жене и детях часто рассказывал журналистам. Кто еще тогда в интервью акцентировал внимание на семье? “Театральному журналу” признался: “Я хочу, чтобы была здорова и счастлива моя жена, которой я безмерно благодарен за то, что она такая, какая она есть, и за все, что она сделала и делает для меня”.
В те годы Суламифь поражала красотой лица, белизной кожи, характером. “Тихое достоинство — вот впечатление от этой женщины” — так говорили о ней. Попросили ее дать интервью на тему “Легко ли быть женой великого человека”. Ответила решительным отказом. Раньше всех поняла, какой жребий выпал на ее долю. Когда журналисты спрашивали: “Кто помог вам сформироваться как актеру”, — Смоктуновский, не вспоминая профессоров, которых у него не было, отвечал: “Прежде всего сама жизнь. Кроме того, прекрасная драматургия как зарубежных, так и русских… и жена. Для меня семья — это в первую очередь жена. Здесь тепло, любовь, надежда, вера, уют, достоинство, мораль и нравственность. И если спросить, что же такое Смоктуновский, то это во многом моя жена… Все прекрасное открылось во мне за время моей совместной жизни с этим замечательным человеком — Суламифь Михайловной Смоктуновской”.
В Лондоне, восхищенный “русским Гамлетом” Лоуренс Оливье, английский Гамлет, вечером привел собрату в номер роскошной гостиницы двух красавиц. И заподозрил сексуальную аномалию, когда гость вежливо, но твердо отказался остаться с ними наедине. Причина была банальная — верность жене.
На Черном море летом я впервые увидел его в безалкогольном, 1985 году с молодой женщиной. Подумал: нехорошо — наверное, очередная жена. Оказалось, дочь Маша. В те годы наши звезды не владели виллами и яхтами, доставали путевки в пансионат в Пицунде, построенный в годы Хрущева. В коридоре Сергей Герасимов с партнерами играл в карты, Людмила Гурченко, сопровождаемая безмолвным мужем-пианистом, по лестнице поднималась в номер на десятом этаже, Иннокентий Михайлович с детьми ходил загорать в дальний угол пляжа. И все в баре пили молочный коктейль.
В пансионате у звезд не выпрашивали автографы. В Москве картина была другая. Охраны никакой, где жили знаменитые артисты, не водилось, знаю это как бывший сосед Майи Плисецкой и Маргариты Тереховой. Каждый мог войти в подъезд, позвонить в дверь, передать цветы, выразить почтение… Что и делали поклонники Смоктуновского, несли ему, как балерине, цветы охапками. Когда их становилось много, Суламифь просила отнести цветы Пушкину на бульвар со словами: “Пушкин для него Бог”.
Вряд ли в Москве второй половины ХХ века жил другой драматический актер, о котором бы отзывались с чувством восторга не только зрители, но и критики. В признании недосягаемости Смоктуновского сходились артисты первой величины, сами любимые народом.
Юрий Яковлев: “Я могу сказать, что Иннокентий Смоктуновский был гениальным актером. И хотя я сыграл ту же самую роль в кино, Смоктуновскому всегда по-актерски завидовал”.
Татьяна Доронина: “Мышкин — событие не театральное, а общечеловеческое”.
Евгений Лебедев: “Мне даже было завидно — я привел его в театр, а сам играю хуже”.
Таких признаний — масса, не сговариваясь, собратья по искусству называли Кешу хорошим человеком, сравнивали с Моцартом, талант выводили от Бога, поражались неутраченной способностью удивляться, как дети.
Сергей Юрский почувствовал “магнетизм Смоктуновского”. По-моему, его магнетизм схож с тем, что присущ великим фигурам в политике и врачевании. Он спорил с известным в свое время борцом с лженаукой членом-корреспондентом АН СССР химиком Волькенштейном, испортившим мне много крови, когда я впервые написал о таком выдающемся феномене, как Нинель Кулагина.
Свидетельница дискуссий с химиком Евгения Симонова вспоминала, что Смоктуновский был убежден в существовании “всяческих чудес и рассказывал по этому поводу массу историй”. Одну из них от него я слышал о девочке, видевшей внутренности, она могла отличить по цвету здоровый орган от больного.
— Споры были очень яростные, доходившие до опасного накала. Смоктуновский так увлеченно рассказывал и показывал, что в этот момент можно было поверить во что угодно.
Как ему было не спорить, если, живя в Ленинграде, он встречался с Нинель Кулагиной. Ему она показывала телекинез, двигала, не прикасаясь руками, легкие предметы, раскручивала магнитную стрелку. Мысленным усилием прижигала ему запястье. Есть у меня три фотографии Кулагиной, где артист явно не играет, испытывает радующую его боль, явное доказательство “всяческих чудес”.
В зените славы Смоктуновского пригласили в Одессу сыграть роль царя Федора Иоанновича. Он охотно согласился приехать — там жили его родные. Впервые Анна Акимовна и сестра увидели, кем стал их Кеша, которого они не видели тридцать лет. Мать смотрела на сцену, словно не веря своим глазам. Сестра молча плакала. На виду всего зала Смоктуновский в гриме и одежде царя подошел к матери, опустился перед ней на колени, поцеловал руки и поднес цветы, которыми засыпали сцену. Такие проявления чувств тогда считались предосудительными.
(Кто еще так поступал? Иосиф Кобзон. Став известным, он дал в родном Днепропетровске концерт. На видном месте сидела его любимая, мудрая, многодетная мама, поддержавшая желание сына стать певцом, чему возражали братья. Кобзон обратил на маму внимание всего зала и сказал о ней все, что переполняло его сердце. На следующий день в областной газете появилась заметка “Нескромный земляк” Юрия Ступакова. Его фамилию артист не забыл. И я знал этого моралиста, работал под его началом бесплатно в заводской многотиражке за право учиться на факультете журналистики. Он посылал мои заметки в областную газету и получал за них гонорар, которого так не хватало нищему студенту.)
Беспартийного народного артиста СССР намеревались избрать в Верховный Совет, по округу, где он никогда не жил. Ему показали город, а перед отъездом устроили банкет, усадив за стол, ломившийся от закусок и бутылок. Когда после всех тостов дали слово кандидату в депутаты, то, обращаясь к отцам города, он сказал: “Почему за этим столом такое изобилие, а в магазинах пустые полки? И как сделать так, чтобы все, что на этом столе, было доступно для всех?”.
Выдвигать его кандидатуру в депутаты не стали.
Новую квартиру в 1989 году дали на тихой Третьей Тверской- Ямской, 52. “Это квартира-праздник”, — так она ему понравилась. Прежняя, на Суворовском бульваре, где мимо окон день и ночь проносились машины, утомляла шумом.
Комнаты и здесь заполнили чешские книжные полки. У окна красовалась оранжерея, за которой ухаживал хозяин дома. Он посадил кофейное дерево, разросшееся под потолок. В квартире обитали два попугайчика и американский кокер под именем Жан-Батист Поклен де Мольер.
По воспоминаниям дочери, дома отец был “спокойный, ласковый и прекрасный”. В праздники любил за столом посидеть. Любил мамину уху. Сам салаты делал, китайскую и японскую кухню уважал. Нравилось ему обустраивать дом, что-то прибивать, прикручивать, сверлить дрелью. Когда снимали “Берегись автомобиля!”, научился хорошо водить машину, ездил на “Волге”.
В один вечер его могли видеть на сцене в “Дяде Ване”, на экране телевизора в “Гамлете”, на экране кинозала в “Берегись автомобиля!” и по радио слушать чтение “Капитанской дочки”. Все лучшее, что могла ему дать советская власть, она дала. Звезда Героя, ордена высшей пробы, медали лауреата, квартиры, поездки и гастроли за границей, слава и почет — все было. Дала возможность купить молодому сыну кооперативную квартиру, иметь загородную квартиру. Но когда началась перестройка, когда потерял все, что заработал, — ее принял. Ждал перемен, понимал: ему хорошо, народу плохо.
— Мне нравится само это слово — “гласность”. В августе 1991 года был у Белого дома. Не считал это геройством, считал своим долгом.
Спустя два года, 3 и 4 октября 1993 года, увидел баррикады у того же Белого дома. Оттуда пошел к Моссовету, к другой по настроению толпе, и выступил с балкона. Слушать его не захотели.
— Меня ошикали только потому, что я призывал к миру. Я говорил, что обязательно нужен диалог. Ему не хотелось идти и “бить своих”, как призывал оратор, занявший после Смоктуновского место на балконе.
Он летал в Израиль на концерты, куда вторично эмигрировала его “саркастическая теща”, где, невзирая на годы, вышла замуж за друга юности. Плясала с детьми на девяностолетии, немного не дожила в Ашкелоне до 100 лет. А чтимый зять умер, не дожив до семидесятилетия, под Москвой. В этом году, 25 марта, ему бы исполнилось 85 лет.
