Poets give us grace:
“Андрей Вознесенский — величайший поэт нашего столетия.”
Сенатор Эдвард Кеннеди.
Этот год для меня был напряженным: только что вышел седьмой том собрания сочинений. В издательстве “Время” выходит моя новая книга “Ямбы и плямбы”.
“Андрей Вознесенский — величайший поэт нашего столетия.”
Сенатор Эдвард Кеннеди.
Время изменилось, стало более визуальным. Поэзия синтезируется с фотографией, предстает запечатленным чудным мгновеньем. Становится заменителем бессмертия, о котором столько пишут.
Документальная поэма, поэма сюрреализма, подает нам руку, напившись из реки по имени Факт. Конечно, фотоцикличность подразумевает еще и личность поэта.
Я был счастлив посетить в свое время дом Тедди. Сенатор Эдвард (Тедди) Кеннеди прислал сборник моих стихов в издательство Double Day. Моя поэма — это мои думы и размышления о нем. Любовь к нему продиктовала эти строки.
Автор.
Для мотоцикла есть передняя
И лунный полосатый сад.
Последняя, фотоциклетная
Поэма — с чем тебя едят?
Бессмертие — вопрос инстинкта.
И потому, как снегопад,
Мои бесчисленные снимки
За мной по воздуху летят.
Вот я. Я с мамой. Я с собакой.
Со мной какой-то господин.
Разлукой в воздухе запахло
С женой-блондинкой.
Я — один.
Но жить бывает неохота.
Но и способствовать нельзя.
Что кто-то жаждет твоих фото,
Чтобы выкалывать глаза.
Кто это с вами?
Сняты с кем-то?
По роже видно — ловелас.
Помилуйте! Да это ж Кеннеди! Моя поэма — началась!
I часть
Два Кеннедя были плейбои и личности,
А третий отрекся от их героичности.
Два Кеннедя были герои и бабники,
А третьему, Тедди, примера
брать не с кого.
Он просто любил протестантские
батники,
Писал предисловье к стихам Вознесенского.
Поэты являют грацию.
Poets give us grace
Горации, рации, Тагор. Рацио.
Газманов. Рацио.
Поэты не папарацци —
В этом есть прогресс.
Когда я читаю его предисловие,
Выпущенное в издательстве “Дабл Дэй”,
Я проникаюсь к нему любовью
И чувством общности меж людей.
В поэте есть чувство родины,
Как в Америке — капитал.
Там гроздья черной смородины
Поблескивают как металл.
Следом шло предисловие Одена,
Которое он не читал.
“Позорник и трус”, —
говорит ему мафия,
Портретами братьев убитых помахивая.
“Прозорливы вы”, —
говорит ему женщина
Не склонная к пораженщине.
II часть
Он не был трусом. Элементарно.
Я Джона не видел.
Роберта знал.
В шкафах были трупы,
Хранились тайно.
В Америку Роберт меня позвал.
Когда меня пинали ногами
Хрущев с его “авторитетами”,
От Роберта к ним пришла телеграмма
О туре с университетами.
Как сделал он всё это грандиозно,
Обиделись пиджаки.
И руки вздымали вверх стадионы,
Как ножки запрокинутые жуки.
Что был я для них?
Опальный тимуровец.
Я был заклинен тогда на Жаклин.
И что говорила мне женщина, жмурясь,
Казалось, я понимал один.
Однажды ее на каком-то сборище
Спросил я, чтоб показаться умней:
“Как вам наш Хрущев?” —
“Хрущев — чудовище”.
Мы сразу же подружились с ней.
Она прошептала: “Он нас не лапал.
Просто сердился, что водку не пью,
И грязной своею царской лапой
Подкладывал мясо в тарелку мою”.
Она мне писала потом в Россию.
Это было как стриптиз.
И что-то знала и просила:
“Остерегайтесь хищных птиц.
В имениях русского эстергади,
В чистоте дедовских криниц
Вас попрошу я: остерегайтесь
Хищных птиц. Остерегайтесь.
Как вольные самцы и самочки,
На ваших саммитах в отеле “Ритц”
Вы не теряйте русской самости.
Остерегайтесь хищных птиц”.
Пускай ваш хаос не расхищен —
Не станьте тварями, творцы!
Не забывайте правды хижин,
Переселяясь во дворцы.
А у младшего волосы,
точно сучья,
Венчали думающий лоб
И шею, мощную, барсучью,
Которую он за жизнь нагреб.
Он вечно был
как бы проснувшийся,
Тараща красные глаза.
И вы, в его жизнь просунувшиеся,
Так понимали, что жить нельзя.
Он мог бы показаться увальнем
И баловнем несметных СМИ.
Скулы были на высшем уровне,
Как знак кеннедиевской семьи.
И все: и слух, и обоняние —
Сменялось этим блеском глаз.
Их бешеное обаяние
Обескураживало вас.
Он волной людского сочувствия
Был всенародно окружен
Не только в милом Массачусетсе,
Там, где профессорствовал он.
Черный с лиловыми губами
Его заветы повторял.
Он новому Бараку Обаме
По-патриарши помогал.
Мы как-то обедали с ним
на Котельнической,
Гостей развозил элегантный “порш”.
И Зоя, вечно беспредельничая,
Варила нам интеллектуальный борщ.
Обед
“Поэт не может быть скаредным”, —
Гласит первая строка в газете
“Мор Кавенгардиан”
(типа нашего “МК”).
Мы наслаждались обедом,
Подобно старым людоедам.
— Что восхитило вас в обеде?
Скажите, Тедди.
— Обилье снеди. Фруктов масса.
И мясо бурого медведя
Лежало в ломтях ананаса.
Лапшою на вносимом блюде
Лежали вяленые люди.
— Они вкусней вчерашней леди?
Скажите, Тедди.
Мы дискутировали, музицировали,
Девчонки маялись на цирлах.
— Кто был главный дискуситель?
— Ведущая Мария Ситтель.
— Мы в детстве были хулиганами?
Вопрос звучит неэлегантно.
Я вам отвечу на вопрос в “Пан Дам”:
— А хули вам.
— Скажите лучше о Москве.
Не смотрят москвичи ТВ.
— Вчера меня дал
Первый канал.
Сегодня в метро нас никто не узнал.
Люблю людей. Как смог я доблестно
Съесть две Владимирских области?
А также Алтайский край?
Алтай для русских — как алтарь.
Здесь об Алтае не болтай.
— А что вас, Тедди, роднит с Андреем?
— Мы от прекрасного дуреем.
Мы пиджаки ему простим.
Мы Джеки хоронили вместе.
Я помню: как-то клык моржовый
Он из Якутска приволок.
Я помню ярость мажордома.
Поэт, наверное, — пророк.
Большая честь с ним пить и есть.
— Где лучше жить? Там или здесь?
— Там лучше жить, здесь лучше петь.
И там и здесь Хамдамов есть.
И здесь и там
Рыбный стол по четвергам.
— Способствуют ли
глобальному потеплению
Девушки из стран Балтии?
— Перед употреблением
Их необходимо взбалтывать.
— Об оргиях.
— Их архаизм утомляет организм.
— Вы имеете в виду оргазм?
— Не понимаю ваш сарказм.
— За соучастие в беседе
спасибо, Тедди.
Голос за кадром:
— Спасибо, “Мор Кавенгардиан”.
Где запропастились кенари?
Нет красногрудых птах.
— И вам не страшно, Тедди Кеннеди,
Жить под псевдонимом Патриарх?
— Мы живем, себя растратив,
Перед вами два пути:
Быть в борьбе скандальных братьев
Иль в сторонку отойти.
Нету третьего пути.
Пока праведно убитые
Отлеживаются в гробу,
Народ делит свои обиды,
Увеличивается табу.
Отвечает Тедди Кеннеди,
Патриотический перегар:
— Благодарствую за пендели
И кликуху Патриарх.
Может, третьей нет дороги.
Но я третий путь нашел.
Это мой четвероногий,
Цветаевский рабочий стол.
На стол ставлю чай и крендели.
Вы ж бегите за вином.
Я писал стихи о Кеннеди,
А написалось об ином.
Лифт
Дом без лифта. Дым без фильтра.
Без конфликта нету флирта.
Вверх. Вниз. Вниз. Вверх.
Вернись, изувер.
Лифт. Лэфт. Блеф. Лофт.
Дефолт. Во времена дефолта
Не летайте самолетами “Аэрофлота”.
Склиф. Слив.
Шнокаузен. Брамс. Блямс. Блямс.
Лифт похож на Нотр-Дам.
По этажам, как по годам.
Лифт стоит, как позвоночник.
Средь него гостей полночных
В клетке лифта мчится Кеннеди.
Он кумир московской челяди.
Сам, конечно, вдребадан.
В окруженьи милых дам.
Нету Кеннеди. Где Кеннеди?
Справа. Слева. Сзади. Спереди.
Неизвестность и туман.
Сбоку от летящей клетки,
Как ужасный зоосад,
Нам невидимые предки
Ждут. Волнуются. Кричат.
До свидания, мистер Кеннеди!
Мой подарок к Рождеству.
Думаю, себя не клепите,
Примыкая к большинству.
Ничего вы не измените
Ни в себе, ни в потрохах,
До свидания, Тедди Кеннеди.
До свидания, Патриарх.
Вы хитры, как Патрикеевна.
Нам — Гулаг, а вам гуд лак?
До свидания, Патрик Кеннеди.
Ваш ирландский дог кудлат?
До свидания, братья Кеннеди!
До свидания, Джон Кеннеди!
До свидания, Роберт Кеннеди!
До свидания, Эдвард Кенеди!
До свидания, Джеки Кеннеди!
До свидания, Жаклин!
Что уносите в небо, — лебеди?
Или журавлиный клин?
До свидания, гирлянды,
Нарисованные на стенах, —
Носят по двое их ирландцы,
Как раненых на простынях.
До свидания, до свидания.
Малость ты меня подожди.
До свидания, святая…
Маленькая леди Ди.
До свидания, новый Кеннеди.
Наша встреча еще впереди.
Ты, забытая мною в Ташкенте,
Господи, не приведи!
До свидания, поэма.
(Музыка Тариверди...)
Вам снятся крепкие девицы,
Полуодетые в кремплен
Ты не буди меня, мне снится
Прощание с Жаклин.
Бабочка
Она выводила меня из потемок
Салонов, выставок и могил.
Хотела скупить все мои видеомы —
Я с ходу ей бабочку подарил.
Звалась она бабочкою Набокова.
Мы с лета удивление смахнем.
Среди эмигрантского быта убогого
Родился малиновый махаон.
Она его в спальню свою присобачила.
Баю-бабочку — парвеню.
Чтобы как лейбл на стеклянной баночке
Глядела на Пятую авеню.
Когда через год я вернулся опять,
видеому, ее напрокат для Европы дала,
Меня повстречали замолкшего
Черные зеркала.
И вновь небеса озарятся мозаикой.
Над далью долиной горит газолин.
Бабочка, оставшаяся без хозяйки,
Стала бабочкой Жаклин.
Послесловие
Не богословская система,
Не мемуарное вранье —
Фотоциклетная поэма,
Ты — послесловие мое.
Я выйду после написанья
С прошедшей жизнью vis-a-vis,
Как понимаете вы сами,
Опустошенный от любви.
Как луг некошеный, роскошный.
Как направлением права,
Из брошенных собак и кошек
Растет зеленая трава.
И сердце втихомолку ёкнет,
Когда увижу издали,
Как мной посаженные елки
Чуть отделились от земли.
Читая Уголовный кодекс,
Я понимаю, почему
Мои товарищи уходят
По одному, по одному…
Я помню — мы любили группой,
Но почему-то жгло глаза:
Следя, как медленно по крупу
Сползала мутная слеза.
Один шагаю в мирозданье.
И никогда, и никогда
Я не стремился в групп-изданья.
Я — одинокая звезда.
Благодарю вас за расходы,
Я через несколько минут
Уйду. И никакие фото
Меня обратно не вернут.
Роберт качал рассеянно
Целой еще головой,
Смахивал на Есенина
Падающей копной.
Как у того играла
Луна над бровью.
Думали, для рекламы,
А обернулось кровью.
Незащищенность вызова
Лидеров и артистов,
Прямо из телевизора
Падающих на выстрел.
Писал предисловье к стихам Вознесенского.
Поэты являют грацию.
Poets give us grace
Горации, рации, Тагор. Рацио.
Газманов. Рацио.
Поэты не папарацци —
В этом есть прогресс.
Когда я читаю его предисловие,
Выпущенное в издательстве “Дабл Дэй”,
Я проникаюсь к нему любовью
И чувством общности меж людей.
В поэте есть чувство родины,
Как в Америке — капитал.
Там гроздья черной смородины
Поблескивают как металл.
Следом шло предисловие Одена,
Которое он не читал.
“Позорник и трус”, —
говорит ему мафия,
Портретами братьев убитых помахивая.
“Прозорливы вы”, —
говорит ему женщина
Не склонная к пораженщине.
II часть
Он не был трусом. Элементарно.
Я Джона не видел.
Роберта знал.
В шкафах были трупы,
Хранились тайно.
В Америку Роберт меня позвал.
Когда меня пинали ногами
Хрущев с его “авторитетами”,
От Роберта к ним пришла телеграмма
О туре с университетами.
Как сделал он всё это грандиозно,
Обиделись пиджаки.
И руки вздымали вверх стадионы,
Как ножки запрокинутые жуки.
Что был я для них?
Опальный тимуровец.
Я был заклинен тогда на Жаклин.
И что говорила мне женщина, жмурясь,
Казалось, я понимал один.
Однажды ее на каком-то сборище
Спросил я, чтоб показаться умней:
“Как вам наш Хрущев?” —
“Хрущев — чудовище”.
Мы сразу же подружились с ней.
Она прошептала: “Он нас не лапал.
Просто сердился, что водку не пью,
И грязной своею царской лапой
Подкладывал мясо в тарелку мою”.
Она мне писала потом в Россию.
Это было как стриптиз.
И что-то знала и просила:
“Остерегайтесь хищных птиц.
В имениях русского эстергади,
В чистоте дедовских криниц
Вас попрошу я: остерегайтесь
Хищных птиц. Остерегайтесь.
Как вольные самцы и самочки,
На ваших саммитах в отеле “Ритц”
Вы не теряйте русской самости.
Остерегайтесь хищных птиц”.
Пускай ваш хаос не расхищен —
Не станьте тварями, творцы!
Не забывайте правды хижин,
Переселяясь во дворцы.
А у младшего волосы,
точно сучья,
Венчали думающий лоб
И шею, мощную, барсучью,
Которую он за жизнь нагреб.
Он вечно был
как бы проснувшийся,
Тараща красные глаза.
И вы, в его жизнь просунувшиеся,
Так понимали, что жить нельзя.
Он мог бы показаться увальнем
И баловнем несметных СМИ.
Скулы были на высшем уровне,
Как знак кеннедиевской семьи.
И все: и слух, и обоняние —
Сменялось этим блеском глаз.
Их бешеное обаяние
Обескураживало вас.
Он волной людского сочувствия
Был всенародно окружен
Не только в милом Массачусетсе,
Там, где профессорствовал он.
Черный с лиловыми губами
Его заветы повторял.
Он новому Бараку Обаме
По-патриарши помогал.
Мы как-то обедали с ним
на Котельнической,
Гостей развозил элегантный “порш”.
И Зоя, вечно беспредельничая,
Варила нам интеллектуальный борщ.
Обед
“Поэт не может быть скаредным”, —
Гласит первая строка в газете
“Мор Кавенгардиан”
(типа нашего “МК”).
Мы наслаждались обедом,
Подобно старым людоедам.
— Что восхитило вас в обеде?
Скажите, Тедди.
— Обилье снеди. Фруктов масса.
И мясо бурого медведя
Лежало в ломтях ананаса.
Лапшою на вносимом блюде
Лежали вяленые люди.
— Они вкусней вчерашней леди?
Скажите, Тедди.
Мы дискутировали, музицировали,
Девчонки маялись на цирлах.
— Кто был главный дискуситель?
— Ведущая Мария Ситтель.
— Мы в детстве были хулиганами?
Вопрос звучит неэлегантно.
Я вам отвечу на вопрос в “Пан Дам”:
— А хули вам.
— Скажите лучше о Москве.
Не смотрят москвичи ТВ.
— Вчера меня дал
Первый канал.
Сегодня в метро нас никто не узнал.
Люблю людей. Как смог я доблестно
Съесть две Владимирских области?
А также Алтайский край?
Алтай для русских — как алтарь.
Здесь об Алтае не болтай.
— А что вас, Тедди, роднит с Андреем?
— Мы от прекрасного дуреем.
Мы пиджаки ему простим.
Мы Джеки хоронили вместе.
Я помню: как-то клык моржовый
Он из Якутска приволок.
Я помню ярость мажордома.
Поэт, наверное, — пророк.
Большая честь с ним пить и есть.
— Где лучше жить? Там или здесь?
— Там лучше жить, здесь лучше петь.
И там и здесь Хамдамов есть.
И здесь и там
Рыбный стол по четвергам.
— Способствуют ли
глобальному потеплению
Девушки из стран Балтии?
— Перед употреблением
Их необходимо взбалтывать.
— Об оргиях.
— Их архаизм утомляет организм.
— Вы имеете в виду оргазм?
— Не понимаю ваш сарказм.
— За соучастие в беседе
спасибо, Тедди.
Голос за кадром:
— Спасибо, “Мор Кавенгардиан”.
Где запропастились кенари?
Нет красногрудых птах.
— И вам не страшно, Тедди Кеннеди,
Жить под псевдонимом Патриарх?
— Мы живем, себя растратив,
Перед вами два пути:
Быть в борьбе скандальных братьев
Иль в сторонку отойти.
Нету третьего пути.
Пока праведно убитые
Отлеживаются в гробу,
Народ делит свои обиды,
Увеличивается табу.
Отвечает Тедди Кеннеди,
Патриотический перегар:
— Благодарствую за пендели
И кликуху Патриарх.
Может, третьей нет дороги.
Но я третий путь нашел.
Это мой четвероногий,
Цветаевский рабочий стол.
На стол ставлю чай и крендели.
Вы ж бегите за вином.
Я писал стихи о Кеннеди,
А написалось об ином.
Лифт
Дом без лифта. Дым без фильтра.
Без конфликта нету флирта.
Вверх. Вниз. Вниз. Вверх.
Вернись, изувер.
Лифт. Лэфт. Блеф. Лофт.
Дефолт. Во времена дефолта
Не летайте самолетами “Аэрофлота”.
Склиф. Слив.
Шнокаузен. Брамс. Блямс. Блямс.
Лифт похож на Нотр-Дам.
По этажам, как по годам.
Лифт стоит, как позвоночник.
Средь него гостей полночных
В клетке лифта мчится Кеннеди.
Он кумир московской челяди.
Сам, конечно, вдребадан.
В окруженьи милых дам.
Нету Кеннеди. Где Кеннеди?
Справа. Слева. Сзади. Спереди.
Неизвестность и туман.
Сбоку от летящей клетки,
Как ужасный зоосад,
Нам невидимые предки
Ждут. Волнуются. Кричат.
До свидания, мистер Кеннеди!
Мой подарок к Рождеству.
Думаю, себя не клепите,
Примыкая к большинству.
Ничего вы не измените
Ни в себе, ни в потрохах,
До свидания, Тедди Кеннеди.
До свидания, Патриарх.
Вы хитры, как Патрикеевна.
Нам — Гулаг, а вам гуд лак?
До свидания, Патрик Кеннеди.
Ваш ирландский дог кудлат?
До свидания, братья Кеннеди!
До свидания, Джон Кеннеди!
До свидания, Роберт Кеннеди!
До свидания, Эдвард Кенеди!
До свидания, Джеки Кеннеди!
До свидания, Жаклин!
Что уносите в небо, — лебеди?
Или журавлиный клин?
До свидания, гирлянды,
Нарисованные на стенах, —
Носят по двое их ирландцы,
Как раненых на простынях.
До свидания, до свидания.
Малость ты меня подожди.
До свидания, святая…
Маленькая леди Ди.
До свидания, новый Кеннеди.
Наша встреча еще впереди.
Ты, забытая мною в Ташкенте,
Господи, не приведи!
До свидания, поэма.
(Музыка Тариверди...)
Вам снятся крепкие девицы,
Полуодетые в кремплен
Ты не буди меня, мне снится
Прощание с Жаклин.
Бабочка
Она выводила меня из потемок
Салонов, выставок и могил.
Хотела скупить все мои видеомы —
Я с ходу ей бабочку подарил.
Звалась она бабочкою Набокова.
Мы с лета удивление смахнем.
Среди эмигрантского быта убогого
Родился малиновый махаон.
Она его в спальню свою присобачила.
Баю-бабочку — парвеню.
Чтобы как лейбл на стеклянной баночке
Глядела на Пятую авеню.
Когда через год я вернулся опять,
видеому, ее напрокат для Европы дала,
Меня повстречали замолкшего
Черные зеркала.
И вновь небеса озарятся мозаикой.
Над далью долиной горит газолин.
Бабочка, оставшаяся без хозяйки,
Стала бабочкой Жаклин.
Послесловие
Не богословская система,
Не мемуарное вранье —
Фотоциклетная поэма,
Ты — послесловие мое.
Я выйду после написанья
С прошедшей жизнью vis-a-vis,
Как понимаете вы сами,
Опустошенный от любви.
Как луг некошеный, роскошный.
Как направлением права,
Из брошенных собак и кошек
Растет зеленая трава.
И сердце втихомолку ёкнет,
Когда увижу издали,
Как мной посаженные елки
Чуть отделились от земли.
Читая Уголовный кодекс,
Я понимаю, почему
Мои товарищи уходят
По одному, по одному…
Я помню — мы любили группой,
Но почему-то жгло глаза:
Следя, как медленно по крупу
Сползала мутная слеза.
Один шагаю в мирозданье.
И никогда, и никогда
Я не стремился в групп-изданья.
Я — одинокая звезда.
Благодарю вас за расходы,
Я через несколько минут
Уйду. И никакие фото
Меня обратно не вернут.
Роберт качал рассеянно
Целой еще головой,
Смахивал на Есенина
Падающей копной.
Как у того играла
Луна над бровью.
Думали, для рекламы,
А обернулось кровью.
Незащищенность вызова
Лидеров и артистов,
Прямо из телевизора
Падающих на выстрел.
Публикацию подготовила Наталья Дардыкина.
