“Воццек” действительно шедевр ХХ века. И не потому, что Берг — “авангардист”, разрушивший тональность и проложивший вместе с компанией продавших душу дьяволу “адрианов леверкюнов” путь деструкции и преобладания умозрительных конструкций над образом. Сила Берга в том, что, творя в рамках и по законам композиторской техники нововенской школы, он мыслил образно, интонационно и даже тонально, за что подвергался критике со стороны коллег-радикалов. Берг писал “Воццека” в 1917—1921 годах, придя домой с войны, показавшей много нового непуганым европейцам — как можно толпами гибнуть под бомбами, как сводит с ума газовая атака и, главное, — как нивелируется ценность человеческой жизни. Понятно, какое именно мироощущение Берг вложил в своего “Воццека”.
Почти сто лет спустя постановщики “Воццека” в Большом дирижер Теодор Курентзис и режиссер и сценограф Дмитрий Черняков явно хотели сказать о чем-то другом. И как ни странно, вовсе не о том, что заложено в авторском тексте — музыкальном и литературном, принадлежащем самому Альбану Бергу. Странно потому, что история в оригинале, увы, не нуждается сегодня в нашей стране в адаптации: жалкое существование за чертой бедности, полная социальная потерянность, ненужность солдата, проливавшего кровь… Но все это оказалось неинтересным для режиссера, который сделал спектакль о представителях среднего класса, живущих в обезличенных клетушках-квартирках (их 12 — как звуков в додекафонной серии), обставленных скучным интерьером популярного шведского дизайна.
И вот он перед нами, башмачкин XXI века — неплохо одетый, с плазменной ТВ-панелью в скромной, но вполне приличной квартирке. А вот его сын, зомбированный компьютерной игрой настолько, что известие об убийстве матери он пропускает мимо ушей. Чтобы было понятно, согласно Бергу ребенок Воццека и Мари — крошечка, которому мать поет необыкновенно красивую колыбельную. Но в этом спектакле малыш не в кассу — на притянутую за уши концепцию работает подросток-недоумок, неуклюже забавляющийся джойстиком. Когда Мари бесконечно повторяет слова о нищете, когда она сетует, что ребенок ее “незаконный”, становится неловко за ее современный наряд и кожаные стулья, каждый из которых тянет не менее чем на 1000 долларов. Впрочем, возможно, нам рассказывают о другой нищете — нищете духа, отсутствии индивидуальной свободы и прочей либеральной бодяге, которой страдает современное буржуазное общество? А бедность — не более чем метафора? Но тогда, господа, зачем вам “Воццек”?
Говорить об исполнителях в этой ситуации сложно. Да, наверно, и Георг Нигль (Воццек), и Марди Байерс (Мари) хорошо справились с вокальными партиями и теоретически могли бы создать верные образы. Но их владение “шпрехштимме” (способом подачи текста, промежуточным между разговорным и вокальным) в столь вольной версии не так уж и принципиально. Возможно, маэстро Курентзис все хорошо понимает про музыку Берга, только вот объяснить оркестру не сумел. А потому оркестр играет то ли свихнувшегося Чайковского, то ли сбрендившего Пуччини.
Допустим, музыка, по мнению постановщиков, говорит не о том, о чем написано либретто. Так почему бы не переписать текст на более современный и адекватный? А еще лучше новую оперу написать. И музыкальному руководителю Большого театра Леониду Десятникову было бы чем заняться. А Берг — Бог с ним, с Бергом…
