В конце ноября мне вдруг позвонил Иван Никитич Толстой, внук Красного Графа. Мы не были знакомы, однако наши журналистские темы какое-то время шли параллельно. Собирая по всему свету факты и подробности, проясняющие судьбу романа “Доктор Живаго” между КГБ и ЦРУ”, он случайно, чуть ли не в чужих руках, прочел мою скандальную статью “Любовь и предательство подруги Пастернака” (“МК” 14.12.1997), в ней я говорила о фактах тесного сотрудничества любимой женщины поэта с государственными и партийными органами СССР.
Право знать правду
Через час после звонка мы встретились с Иваном Никитичем, и я получила на память его светлую, переполненную сенсационными свидетельствами книгу “Отмытый роман “Доктор Живаго” между КГБ и ЦРУ”. О гебешных связях Ольги Всеволодовны знают многие. А вот про цереушные манипуляции вокруг машинописного текста Пастернака теперь впервые прочитают у Ивана Толстого.
Что и говорить, я буквально приросла к увлекательнейшему приключению машинописного экземпляра “Доктора Живаго”. Завораживает самая первая сцена в аэропорту Мальты, куда неожиданно приземлился самолет, летящий в Милан. Пассажиров уводят в аэропорт, а в самолете какие-то люди, отыскивают пакет с рукописью, а потом тайно в течение двух часов перефотографируют текст романа. Нафантазировано? Слишком дерзко. Или просто посвященные люди перестали скрывать, как же именно русский текст Пастернака оказался в длинных руках ЦРУ? Эта интрига вновь проявится в книге Ив. Т. не сразу — ведь не ради ловкости американской разведки журналист писал исторически выверенный том, не укладывающийся ни в какие чистые жанры.
Это своеобразная эпопея, “иллиада” времен могучих людей — Ахматовой, Шаламова, Лидии Корнеевны Чуковской. Их восприятие творчества и личности Пастернака предстает в книге от первого лица. Великие современники поэта знали Ольгу Ивинскую не по ее мемуарным комплиментам самой себе. Судили по деяниям, часто, увы, не совместимым с человеческим достоинством. Лидия Корнеевна убедилась на личном опыте: “…она крала у лагерниц не только то, что им посылали из Москвы, но и то, что они через нее посылали в Москву”.
Жена поэта Зинаида Пастарнак
В лакированном, нервно-взвинченном томе Дмитрия Быкова не найти реального психологического анализа поступков Ольги Всеволодовны, поскольку “Быков тоже отмывает роман Бориса Леонидовича с Ольгой”. Один из способов этого беллетристического макияжа — обойти правду, умолчать о ней: “Он не только прикрывает от читателя Чуковской ахматовские свидетельства (“нам неизвестно”), но и по-мелкому передергивает биографию в конце своего повествования: предлагает желающим двухтомник “Записок об Анне Ахматовой” (где примечаний Лидии Корнеевны об Ольге Ивинской нет) вместо трехтомника, где они есть”. (Ив.Т., стр. 47-48).
Пастернак с Ольгой Ивинской
Никто не отказывает Пастернаку в праве любить Ольгу такой, какой она была. В горячем восклицании поэта — “Мы провода под током” — заключены и его оправдание, и балансирование между сладким искушением и вечным искусством. Любовная история поэта с О.В. начиналась, расцветала и заходила в тупик на глазах друзей и родной семьи — жены Зинаиды Николаевны, сыновей Евгения и Леонида. Сыновья благородно смогли простить отцу, остались “безучастными к другой, незаконной стороне” его существования, как он просил их за час до кончины. Зато Зинаида Николаевна Пастернак в “Воспоминаниях” не скрыла ничего.
Победа Фельтринелли
Так что не вычеркнуть из биографии Пастернака авантюрно-опасных сговоров О.В. с итальянским издателем Фельтринелли, передачу ему чистых листов с подписью Пастернака (на всякий случай!), которые уже после его смерти позволили бы задним числом изготовить новый договор с автором “Доктора Живаго”. Ольга Всеволодовна успела передать в Милан и текст неоконченной пьесы “Слепая красавица”.
В своей давней статье я приводила строки из письма добросердного Джанджакомо Фельтринелли к О.В. Есть эта цитата и в книге Ивана Толстого: “Все эти секретные документы никогда не должны быть найдены у вас… Перешлите мне все другие документы, которые у вас есть и которые могут быть полезны для меня… Все, что я получу, будет считаться, что я получил это непосредственно от Пастернака” (Милан, 8 июля 1960 года). Такие поступки по-русски называются мошенничеством.
В свое время за мою статью в “МК” мне жестко выговаривали защитники сияюще-белоснежного образа Ивинской. Теперь, очевидно, готовятся наступления на книгу Ивана Толстого. Довод будет тот же: не надо трогать Ивинскую! Опытный журналист Толстой предвидел подобную вероятность и потому недовольных читателей отрезвляет фактами и ошеломляющими цифрами тайных денежных сделок с Фельтринелли.
Чем черт не шутит, видать, все авантюристы, играющие на приятном любовном поле, нашпигованы от рождения притягательным магнетизмом. Ведь клялся же Фельтринелли в том письме к О.В. — “я буду вынужден сделать это так, чтобы обеспечить существенную часть денег для Вас и для Ирочки”. Ах, каким щедрым был итальянский сеньор! Но мыслил он очень перспективно и целенаправленно: “…я не буду спокоен до тех пор, пока ВСЕ пастернаковские письма, рукописи и т.д. не окажутся на Западе”.
Доходные рукописи
Сколько лет наследники Ивинской судились с Российским государственным литературным архивом (РГАЛИ) за рукописи, изъятые у Ивинской во время ареста за незаконное и тайное получение денег из Италии! Передали всё в РГАЛИ с ее согласия! Часть этих бумаг, имеющих отношение лично к О.В., затем вернули ее дочери. Остальные документы не имели дарственной, на них не было завещательного распоряжения поэта, следовательно, только родственники и его наследники могли претендовать на них. Наталья Анисимовна Пастернак, директор музея в Переделкине, вдова Леонида Борисовича, и его дочь Елена Леонидовна обратились в суд. И выиграли дело, но оставили все документы в РГАЛИ.
Ивинская часть рукописей Пастернака вскоре после его смерти продала в Грузию за крупную по тем временам сумму — 52 тысячи рублей. Транспорт в ту пору стоил 15 копеек, а машина “Победа” — 16 тыс. рублей. В конце 90-х я писала в “МК” о том, что аукционный дом Christie’s выставил на продажу рукописи поэта, незаконно вывезенные из России. Цена лота была кругла и внушительна — 1 миллион долларов. Но протест российской стороны сделал торги невозможными. Иван Толстой приводит сенсационный факт: эта продажа все-таки состоялась! Сын Джанджакомо Фельтринелли — Карло, продолжив дело отца, приобрел рукописи у дочери Ивинской Ирины, вероятно, за солидный куш.
Значит, не ради памяти к любимому поэту шло сражение за его архив. Знал бы Борис Леонидович, что 28 его писем, в том числе к сыну, к сестре в Лондон, к писателям и философам, даже не были отправлены Ивинской, задержаны по ее воле, скоординированной крутыми советскими органами. Его послания покоились в ее бумагах, а поэт грешил на происки цензуры. О.В. вины не чувствовала и возводила себя на пьедестал в письме из лагеря к Брежневу: “Я была ему близким человеком, практически женой, другом, доверенным лицом”. Дорого стоило поэту обманутое доверие.
Avventura
“Приключение” по-итальянски — avventura, по-французски — aventure, по-английски — adventure. Словом — авантюра! В бессилии что-нибудь сделать для публикации “Доктора Живаго” в СССР, в эйфории душевного подъема при встрече с иностранными журналистами Пастернак вручил Серджо Д’Анджелло папку с машинописным текстом романа. В состоянии аффекта Борис Леонидович, вероятно, забыл, что уходящий к издателю экземпляр не вычитан, с ошибками и опечатками. Выпустил поэт на волю свой текст — лети, рукопись, по воле волн! Будь, что будет. Пусть управляет событиями сама судьба. Серджо привез текст в Берлин. Обрадованный Фельтринелли примчался за ним из Милана. Потом роман так и выходил много лет на разных языках, имея в основе невычитанный русский оригинал.
О Пастернаке до сих пор ходит возвышенное мнение — небожитель. В молодости, когда он мог божественно воскликнуть: “Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?” — поэт плыл на облаке по имени “искусство для искусства”. Но не стало Маяковского, потом Мандельштама, и Пастернак постепенно укрепляется в осознании своего высокого места в литературе. “Повсюду, в письмах к друзьям и малознакомым читателям он приводил высказывания о себе (часто без имен), давая тем самым установку, предписывая — как его правильно понимать. Он очень умело возводил здание пастернаковедения”. Поистине “небожитель был стратегом”.
Иван Толстой итожит: “Он упорно предлагал себя в жертву, но судьба жертвы не принимала. Поневоле начнешь считать себя каким-то заколдованным… “Доктором Живаго” он попытался искупить свой грех неуязвимости, сквитаться по очкам, по судьбе с лучшими из современников”.
Борис Леонидович передавал все права на русское издание романа парижанке Жаклин де Пруайяр. Но как только вламывался в ситуацию темпераментный Фельтринелли на правах первоиздателя на итальянском, поэт сразу отступал. По международной практике именно миланцу принадлежали все права на роман, он распоряжался гонорарами и договорами с другими издательствами.
Дьявольский сценарий
По миру уже катились слухи о Нобелевской премии для Пастернака, а советские органы лопались от гнева и бессилия что-нибудь изменить в заграничной судьбе романа. В этом дьявольском сценарии не хватало только издания романа на русском языке. Детективная история набора текста “Доктора Живаго” в Мюнхене, тайно предпринятая ЦРУ, а затем печатание книги с готовых гранок в Гааге, в издательстве “Мутон”, завершается скандалом. Фельтринелли, услышав о выходе романа на русском без его ведома и без воли автора, примчался в Гаагу, в “Мутон”, и потребовал поставить на книге его копирайт. Джанджакомо написал свое имя по-итальянски Giangiacomo Feltrinelli. Русский наборщик набрал “Г. Фелтринелли — Милан. 1958”, допустив две орфографические ошибки.
Всю ночь из всего тиража (более тысячи экземпляров) вырывали первую страницу и вклеивали новую с копирайтом миланца. Так ЦРУ перехитрило КГБ, утерло нос ЦК КПСС, запретившему издание романа в журнале “Новый мир”. “Доктора Живаго” на русском раздавали бесплатно на Брюссельской выставке, у павильона Ватикана, напротив советского павильона. А миланец привез в Италию 300 штук русского романа и продавал по 6 долларов.
Роман в оценке великих
Иван Толстой может предъявить свой уникальный том на соискание докторской степени: в нем огромное количество источников вступает в культурологическую и литературоведческую взаимосвязь. Особую ценность представляют высказывания великих людей о романе — от резкой, даже нагловатой оценки Владимира Набокова до восторженной Альбера Камю. Вряд ли Пастернак слышал интереснейшее радиовыступление эмигранта, поэта Георгия Адамовича о романе Нобелевского лауреата. А здесь оно есть. Поклонник поэтического творчества Пастернака, композитор Игорь Стравинский 28 февраля 1960 г. в частном письме заметил: “Прочел в русском подлиннике “Доктора Живаго” и с грустью признаюсь в своем разочаровании: да ведь это настоящее передвижничество! Как странно читать в век Джэмс Джойса такой роман (написанный после него)” (стр. 319).
Виктор Франк, журналист и историк, сын известного философа, тоже отметил эту особенность: “Традиции Джойса и Вирджинии Вульф прошли мимо русской литературы… И все-таки… Это по-настоящему великое современное произведение искусства. Почему? Да потому, что роман посвящен не вопросам плоти, а вопросам духа”. (Ив.Т. стр.312).
В “Отмытом романе” достаточно аргументов в пользу того, что образ подруги Пастернака трудно связать с “вопросом духа” — слишком влиял на ее самочувствие и поведение “запах денег”. Иван Толстой называет крупные денежные массы, тайно привозимые на Потаповский к О.В. в рюкзаках. Из лагеря Ивинская писала Хрущеву: “Я не считаю, что за мной нет вины, поскольку она есть за Пастернаком… Я прошу установить, что роман писал сам Пастернак, сам получал гонорары способом, выбранным им самим. Нельзя представлять его невинным ягненком…”
Иван Толстой не выступает в роли судьи. Он по-человечески может объяснить сложность ситуаций, в которых приходилось бывать опальному поэту: “Почему, несмотря на все политические упреки, которые можно Пастернаку предъявить, мы его безусловно прощаем? Почему ризы его бесспорно чисты? Потому что грешат все, а каются избранные. Сквозь все слова и поступки Пастернака просвечивает его совестливость и порядочность, какие-то старые, отживающие представления о морали, долге и чести” (стр. 16).
Денежный успех романа Пастернака не уберег Фельтринелли от трагедии. В 1972-м году он погиб от взрыва у мачты высоковольтной линии, на собственной земле под Миланом. Сам ли готовил этот взрыв? Но против кого? Или кто-то убил бывшего коммуниста? Не спасли очень богатого сеньора пастернаковские “восхищения и благодарность”.
