На предложение встретиться прямо так и заявил: “Да кто я такой? Чем я интересен? Говорить не умею. А в “Палате” все Карен сделал”. Действительно, кто же он такой, этот Владимир Ильин?
“У меня постоянно происходит борьба с телом”
— Вы сказали, что ваша квартира — подарок судьбы. Но при этом есть соседи. У вас что, все еще коммуналка?
— Нет, у них своя, у нас своя. Просто мы перекрыли дверь в коридор, и он теперь у нас один. Эту квартиру мы получили 11 лет назад. Мы ее не покупали, нам помогли. А вообще в Москве мы с Зоей живем с 1971 года.
— И я так понимаю, не в самых лучших условиях?
— Нормально. Жили как все.
— А разве нормально, что артист живет как все?
— Наш главный режиссер в театре Маяковского Андрей Александрович Гончаров, царство ему небесное, всегда говорил: артист должен быть голодным. И я думаю, что чем хуже, тем лучше для артиста. Когда у меня появился какой-то достаток, я стал замечать за собой утроившуюся леность, мечтания, лежание у телевизора с ногами вверх. А когда ничего нет, хочется самоутвердиться, сделать что-то такое, придумывать, доказывать, нравиться женщинам…
— Да сколько можно самоутверждаться? Хотя, с другой стороны, артист каждый день должен доказывать, что он не верблюд.
— Смотря какой характер. Я удивляюсь людям, которые никак не могут успокоиться, всегда хотят сыграть и то и другое… Ну и мне как-то жить надо, деньги теперь зарабатывать. Раньше хотелось самоутвердиться, а теперь заработать. Маленькая разница, но это жизнь. Нужно ведь и за квартиру заплатить, там-сям… Мама, подарочки, крестницы, крестники.
— Конечно, важно не зажиреть.
— Это уж точно. Вот я потихонечку к этому прихожу. У меня постоянно происходит борьба с телом. Мне уже надо какой-то зал спортивный искать, что-то делать с собой. Я уже бояться стал: а вдруг сердечка не хватит. Еще поджелудочная у меня что-то барахлит, и думаю: может, мне побегать? Надо себя мучить.
“Допустим, я флейта”
— Владимир Адольфович, скажите, вы гениальный актер?
— Ой, что вы! Нормальный я актер, как все.
— Ну, конечно. В “Палате” это не вы, а Шахназаров, в “Утомленных солнцем” — не вы, а Михалков. А вы тогда для чего?
— А я нота в нотном стане, тот инструмент, которым пользуется дирижер. Вот Карен Шахназаров — такой дирижер. Он очень обаятельный, молчаливый, и я за ним пошел.
— То есть вы тоже считаете, что актер — это только чистый лист?
— Нет, пускай экран будет чистый лист. А режиссер актером на этом экране рисует.
— И вы только инструмент в руках мастера?
— Хорошо, я флейта. Но качество ее звука зависит от характеристики дерева, от того, где оно выросло, росло ли под дождем или на солнце. Конечно, и споры с режиссерами бывают всякие. Но иногда надоедает чего-то придумывать. Вот думал я что-то про свою роль по ночам, а потом приходишь на съемку и все по-другому.
— В “Палате №6” вы играли с реально душевнобольными людьми. Как вы к ним относились, они к вам?
— Прекрасно. Я даже не понимал, кто же здесь на самом деле болен. У нас почти все население немного душевнобольные.
“Миру — мир, грузинам — дэньги”
— Вы за границу любите выезжать?
— Так я из-за этого и артистом стал — очень хотелось путешествовать. Я же знал, что театры на гастроли часто ездят. Но раньше, когда в театре Маяковского играл, уже через неделю после отъезда хотелось домой. Суточные-то совсем маленькие были, денег нет, не купишь ничего. Но сейчас, когда в кино снимаюсь, с этим получше стало, и уже можно уехать недельки на две-три. Потом, правда, все равно назад тянет. Но кино — дело непостоянное. Сегодня снялся — есть на что жить, а завтра нет ролей и опять приходится в долг занимать. У нас с Зоей никаких накоплений нет. Мы одним днем живем. Правда, мы позволили себе дом на Истре, но не для себя, для мамы, чтобы она там спала. Там же воздух какой!
— Вас можно назвать михалковским актером? Вы же у него в трех фильмах все-таки сыграли.
— А теперь и в четвертом снялся: в “Утомленных солнцем-2” у меня тоже маленькая роль. А первая наша с ним картина не очень известна, это был заказ французов для телевидения, тоже по Чехову. Видите, опять меня Чехов преследует.
— Но и в “Утомленных солнцем” кажется, что это чеховские герои, попавшие в 1937 год.
— Я знаю, что Михалков в этом фильме рассказывает историю некоторых своих родственников. А вообще, сценарий Ибрагимбекова был замечательный. Там ведь еще Мамука Кикалишвили должен был играть. По сюжету он там пробег на ходулях делал Поти—Мурманск в честь очередной годовщины революции. И путь его пролегал через дачу Котова. У ворот его встречает героиня Светы Крючковой, и между ними такой веселый диалог происходил, со смеху можно было умереть. Но все это не вошло в фильм: в Грузии тогда власть менялась, брат Мамуки воевал, и сам он посчитал, что должен быть рядом. Потом он вернулся, и мы встречались с ним под Касимовым, где я рыбачу. Там Володя Хотиненко “Мусульманина” снял. Потом Хотиненко дом там купил и мне его оставил. И вот сижу я, рыбачу, вдруг подъезжает огромный белый “Мерседес” со вмятиной, и из него выходит радостный Мамука. Мы сразу соорудили застолье, а он то и дело вытаскивал пистолет, палил в воздух и кричал: “Миру — мир, грузинам — дэньги!” Гениальный артист… Через несколько лет он умер.
“Боря, найди мои глаза”
— Вы помните свою первую роль?
— Конечно. Я играл маленького Гайдна, композитора, бежал по лесу и слушал музыку. Это был фильм на Свердловском телевидении.
— И как это вас заметили?
— У меня же папка артист был, а там мальчик требовался. Наверное, он помог. Потом поступил в Свердловское театральное училище. Хотя вначале геологом хотел быть, все из-за тех же путешествий. Но артистом-то лучше! Еще с детства папа меня брал на гастроли. Мы приезжали с ним в гостиничный номер, он скидывал на пол матрас, клал меня на постель, а сам уходил в ресторан. Или на репетиции. Я был предоставлен сам себе. Папа мне давал какие-то деньги, а я на них только мороженое покупал. Помню, один раз в Москве на три рубля так обожрался, что чуть сознание не потерял.
— Но вот мальчик вырос, перестал есть мороженое и стал артистом. Как вы с женой своей Зоей познакомились?
— Зоя была актрисой театра на Таганке. Они тогда гастролировали в Свердловске. Нас познакомила Лиля Малкина, с которой мы вместе недолго играли в театре “Скоморох”. Шикарная актриса. Помните, она бабушку-спортсменку в фильме Ролана Быкова “Внимание, черепаха!” играет? Потом мы попали в компанию в ресторане, где во главе стола сидел Леня Филатов. Вот сидим мы, и я обращаюсь к своему другу Боре Тибетскому: “Боря, найди мои глаза”. Эта моя фраза Зою почему-то затронула. После этого мы стали жить вместе. Уже 40 лет живем.
— Потом вы в Казанский театр уехали играть?
— Да, к своему другу-режиссеру Феликсу Григоряну. Это было для меня лучшее время, настоящее творчество. Дальше, когда в Москву переехал к Андрею Александровичу Гончарову в Маяковку, проходило уже почти только сопротивление. Одно получение зарплаты. Я чувствовал, что Гончарову не нужен, он меня просто не слышал. Он же мастер. Вот там творчество у меня закончилось. В Маяковке я прослужил 15 лет. Вернее, не прослужил, а срок отмотал, мучился. Но среди каких людей мучился: Джигарханян, Фатюшин, дядя Вова Самойлов, Женя Лазарев, Саша Лазарев, Светочка Немоляева, Наташа Гундарева… Стукачей там не было. А опять все пришло, только когда я из театра ушел. Саша Лазарев мне так и сказал: “Вовка, да иди ты играй в кино”. Меня взял Володя Хотиненко в свой фильм “Рой”. Помню, мы с Борей Галкиным приехали на съемки на речку (а Галкин, как и я, из театра ушел, только с Таганки) и закричали: “Свобода, ура!” Только Андрею Александровичу я по гроб жизни все равно буду благодарен: он же в свой театр взял и отца моего, и брата.
— Ваш папа был очень известным артистом…
— Уникальный был человек. Всю войну прошел, семь раз был ранен.
— Простите, Владимир Адольфович, у отца тогда были проблемы с именем?
— Были, его из-за этого долгое время за границу не выпускали. Папа ушел на фронт в 17 лет, и разведчиком был, и санитаром. На войне он пленного немца взял по имени Иосиф. Когда они знакомились, папа ему говорит: “Меня как вашего зовут”. А тот: “А меня как вашего”. Тогда вообще у нас много было Адольфов. Это папу сестра так назвала в честь какого-то героя романа. …Потом папа разошелся с моей мамой и жил с Ляличкой, Лялей Андреевной, моей мачехой. Она веселая, классная, шикарная.
“Когда до чертиков дошел, понял, что пора заканчивать”
— 20 лет вы уже на вольных хлебах. Были моменты, когда телефон не звонил и вы на долгое время оставались без роли?
— Пару раз отдыхал по полгода, не больше. Но потом вдруг что-то предлагали.
— Когда в начале 90-х российское кино закончилось, многим просто пришлось бросать эту работу: Владимир Ивашов стал разнорабочим, Светличная туфли продавала, Газаров “бомбил”…
— Нет, слава богу, такого у меня не было. Моя Зоя после того, как Любимов уехал за границу, тоже ушла из театра и стала петь в церковном хоре. Когда у меня не было работы, я ее отвозил в храм и там оставался слушать пение. Мне было так хорошо и время пролетало незаметно.
— Но Зоя еще очень много мультиков озвучивала.
— Да кого только не озвучивала: обезьянок, зверьков разных. У Вениамина Смехова в “Али-Баба и 40 разбойников” выступала. А еще помните песенку: “хорошо бродить по свету с карамелькой за щекой”? Это мой Заяц поет. Она Фунтика играет. Еще у нее были концертные номера. Но раньше, когда я показывался в театре Маяковского, два года не работал и она кормила меня со всей моей шпаной.
— С какой шпаной?
— Друзья мои. Половина уже покойники. Мы же шпаной были, жизнь ночью проходила.
— Богема! По ресторанам ходили?
— Ну, откуда деньги-то на ресторан. Хотя ходили все же, в долг, под карандаш. У меня одни долги были, даже книжку такую завел под названием “Занимательная арифметика”.
— А как Зоя оказалась в церковном хоре?
— Мы с ней стали вместе книжки читать про восточные религии, Блаватскую, Кастанеду… Тома проштудировали. Но главной стала “Жизнь после смерти” Роуза. Просто человеку очень легко запутаться.
— До этих книг вы были путаным человеком?
— Я настолько упал, столько негатива за мной… Тратишься, надо как-то восстановиться, ну и идешь в ресторан ВТО. Там хочешь выпить 150, а получается литр пятьсот. Дальше — продолжение, идем к кому-то домой, добавляем. Наутро спички в глаза вставляешь, сухой суп водой запиваешь. Пока идешь на работу, все это у тебя там разбухает, и кажется, что позавтракал. На режиссера не дышишь, дышишь в сторону, под себя, в бок. А потом ведь скучно еще бывает и есть такое понятие “для куражу”. Это называется “банкетный алкоголизм” и происходило каждый день, вошло в привычку. Все это продолжалось 15 лет… Те самые 15 лет, что я был в Маяковке… Были, конечно, моменты просветления, я плавал в бассейне “Москва”. Помню, перед тем как заходить в воду, все время крестился, там же храм раньше был. А дальше все по новой. Когда до чертиков дошел, понял, что пора заканчивать. Как я выкарабкался, не знаю. А потом мы еще расставались с Зоей.
— Надолго?
— Ну, не очень. Как-то она меня с другом позвала на день рождения, и я там у нее остался. Она же готовит классно!
— Владимир Адольфович, детей у вас нет?
— Зоя была беременна шесть раз. Со мною — три. Бог не дал. Но мы, наверное, возненавидели бы друг друга на почве воспитания ребенка. Она бы хотела его учить на пианино играть, а я — в хоккей или футбол. Так что, может, Господь сохранил и ребенка, и нас. Вообще, мы живем периодами: то дружно-дружно, потом война начинается. Потом опять дружим до следующей войны. Мы ведь друг друга учить любим. Тут уж коса на камень. Если б не церковь, поубивали бы друг друга.
