«Дверь внезапно распахнулась, и перед Айседдорой возникло самое прекрасное лицо, какое она когда-либо видела в жизни, обрамленное золотыми блестящими кудрями, с проникающим в душу взглядом голубых глаз. Потом она помнила лишь голову с золотыми кудрями, лежащую у неё на груди и до самой смерти говорила, что помнит, как его голубые глаза смотрели в её глаза, и как у неё появилось единственное чувство – укачать его, чтобы он отдохнул, её маленький золотоволосый ребенок». Об этой встрече рассказывают, как о невероятной сказке. Он - 26-летний крестьянский поэт. Она на 17 лет его старше, всемирно известная танцовщица, «божественная босоножка», «ожившая древнегреческая статуя», «античная богиня». «Есенин к жизни своей отнесся как к сказке. Он Иван Царевичем на Сером Волке перелетел океан и как Жар-птицу поймал за хвост Айседору Дункан», - писал об этой встрече Борис Пастернак. А началась эта сказка 100 лет назад 3 октября 1921 года… В этот день у Есенина был день рождения. Студия художника Жоржа Якулова, 12 часов ночи… Посмотрим на событие 100 лет спустя глазами сразу нескольких очевидцев…
Золотая голова
«Внезапно дверь отварилась и появилась группа людей, отряхивающихся от дождя, удивившая нас своей непривычной русской одеждой и нерусской речью. Это была Айседора Дункан, Ирма Дункан и секретарь Айседоры Дункан Илья Ильич Шнейдер. На ней был короткий расстегнутый жакет из соболей, вокруг шеи необыкновенно прозрачный длинный шарф. Сняв жакет, она осталась в строгой греческой тунике красного цвета. Коротко-остриженные волосы были медно-красного цвета. Айседора Дункан рассматривала присутствующих любопытными, внимательными глазами», - описывает прибытие в студию художника всемирно известной артистки Елизавета Стырская.
А вот описание того самого секретаря Дункан И. И. Шнейдера: «Вдруг меня чуть не сшиб с ног какой-то человек в светло-сером костюме. Он кричал: «Где Дункан? Где Дункан?»
- Кто это? – спросил я у Якулова.
- Есенин… - засмеялся он».
«Из другого угла комнаты на Айседору смотрел Есенин. Его глаза улыбались, а голова была легко наклонена в сторону. Она почувствовала его взгляд прежде чем осознала это, ответив ему долгой, откровенной улыбкой. И поманила его к себе. Есенин сел у ног Айседоры, он молчал. Он не знал иностранных языков. На все вопросы он только качал головой и улыбался. Она не знала, как с ним говорить, и провела пальцами по золоту его волос. Восхищенный взгляд следовал за её жестом», - вспоминала Стырская.
«Немного спустя мы с Якуловым подошли к Айседоре. Она полулежала на софе. Есенин стоял возле неё на коленях, она гладила его по волосам, скандируя:
- За-ла-тая га-ла-ва». (Шнейднр)
«Было неожиданно, что она, знающая больше десятка русских слов, знала именно эти два. Потом поцеловала его в губы. И вторично её рот, маленький и красный, как ранка от пули, приятно изломал русские буквы:
- Anguel!
Поцеловала ещё раз и сказала:
- Tschort!
В четвертом часу утра Изадора Дункан и Есенин уехали», - вспоминал Анатолий Мариенгоф.
«Брось задницей вертеть! Ведь старуха!»
А дальше закрутилось, завертелось. Роман Есенин и Дункан проходил на виду у всей Москвы. Есенин переезжает к ней в особняк на Пречистенке, присутствует на многочисленных выступлениях Дункан в Большом, Мариинском театрах… Он мечтал с ней познакомиться, как только узнал о её приезде, обежал пол Москвы в поисках её, и вот познакомился таки. А теперь слышит сидя в ложе бенуара из соседней ложи:
- Знаете ли, друзья мои, а ведь это довольно неэстетическое зрелище: груди висят, живот волнуется. Ох, пора старушенции кончать это занятие.
- Дуся, ты абсолютно прав! Я бы на месте Луначарского позволил бабушке в этом босоногом виде только в Сандуновских банях кувыркаться.
А когда он оскорбленный встал, чтоб уйти, за спиной послышался шепот:
- Есенин! Есенин! Муж! Ха-ха! Муж старухи!
Старуха? Тогда ей не было и сорока пяти! Но даже этот возраст ей никто не давал. Выглядела значительно моложе. Разницу в возрасте мы не почувствуем и видя их совместные фотографии. Но так воспринимали брак крестьянского поэта и всемирно известной танцовщицы недоброжелатели и насмешники. Да и время было такое – 17 лет разницы, не шутки. Это сейчас эти 17 лет просто смех! Нынешние примадоны и не такое себе позваляют. Тогда же это был шок, табу!
«Есенина куда вознес аэроплан? В Афины древние, к развалинам Дункан». Это было забавно, но несправедливо. Она была далеко не развалина, а еще хоть куда!», - свидетельствует Валентин Катаев.
Но и сам Есенин при всех мог себе позволить:
«Брось задницей вертеть! Ведь старуха! Сядь! Лучше я буду стихи читать!»
Легкое смущение. Айседора послушно садится. Сергей читает одно, другое, третье стихотворение. И сразу:
«Танцуй Айседора! Пусть все знают, какая ты у меня!»
«Судя по всему, что она делает, Айседора Дункан сошла с ума. Глупее и пошлее всего – её роман с большевистским «поэтом» (читай: шутом и жалким гаером) Сергеем Есениным», - это уже отклик на роман босоножки и поэта из Берлина, газета «Новое время». Об их романе заговорил весь мир!
Свадебное путешествие на аэроплане
Ровно через полгода после первой встречи 2 мая они зарегистрировали свой брак. Шаг для Айседоры, феминистки по убеждениям, отрицающей институт брака, не легкий. До этого она всегда принципиально отказывалась от замужества.
За день до регистрации Айседоре исправили в паспорте дату её рождения, убавив 10 лет. «1877» превратился в «1887».«Это для Есенина. Мы с ним не чувствуем этих пятнадцати лет (не 15 заметим, а 17, Айседора врала самой себе) разницы, но она тут написана»
« Теперь я – Дункан!» – кричал Есенин, когда мы вышли из загса на улицу», - вспоминает Шнейдер.
«Свадьба! Свадьба! – веселилась она. – Пишите нам поздравления! Принимаем подарки: тарелки, кастрюли и сковородки. Первый раз в жизни у Изадоры законный муж!
- А Зингер? – спросил я.
Это тот самый - «швейные машинки». Крез нашей эпохи. От него у Дункан были дети, погибшие в Париже при автомобильной катастрофе.
- Зингер?.. Нет!- решительно тряхнула она темно-красными волосами до плеч, как у декаденских поэтов и художников.
- А Гордон Крэг?
- Нет!
- А Д`Аннуцио?
- Нет!
- А…
- Нет!.. Нет!.. Нет!.. Серёжа первый законный муж Изадоры. Теперь Изадора – русская толстая жена! – отвечала она по-французски, прелестно картавя», - вспоминал Мариенгоф.
И уже 10 мая в 9 часов утра супруги вылетают в Кенигсберг самолётом, совершающим первый международный рейс из Москвы. Оттуда поездом до Берлина.
«Прилетел аэропалан/ Из столицы Ленина/ Вышла в нём мадам Дункан/Замуж за Есенина» - печатает берлинская эмигрантская газета «Руль» частушки на злобу дня.
И вот на машинах Дунька-коммунистка, как её прозвали в России, и её золотоволосый поэт мчатся по Курфюрстендамму.
- Скажи мне сука, скажи мне стерва – на смеси французского с русским лепечет Дункан, протягивая Есенину губы для поцелуя.
- Любит, чтоб ругали её по-русски. И когда бью – нравится. Чудачка! – объясняет Есенин Крандиевской-Толстой
- Как же вы объясняетесь, не зная языка?
- А вот так: моя-твоя, моя – твоя… - И он задвигал руками, как татарин на ярмарке. – Мы друг друга понимаем, правда, Сидора?
«Лучше свобода, черный хлеб и водка в России, чем жизнь в капиталистических США»
После Берлина - Париж, Брюссель, Венеция, Лидо… А он вспоминает Россию. Есенин жаждал мировой славы, признания, точно такого же, какого он добился в России. На деле увидел совсем другое: «Там из Москвы, нам казалось, что Европа – это самый обширнейший район распространения наших идей и поэзии, а отсюда я вижу: боже мой, до чего прекрасна и богата Россия в этом смысле. Кажется, нет такой страны и не может быть» – писал он из Остенда Мариенгофу.
В газетах и журналах мелькают их фотографии. Прибытие супружеской пары в Европу и Америку из красной Москвы затмило все остальные события.
«На углу – газетчик, и на каждой газете моя физиономия! У меня даже сердце ёкнуло. Вот это слава! Через океан дошло! Купил у него добрый десяток газет, мчусь домой, прошу кого-то перевести. Мне и переводят: Есенин, русский мужик, муж знаменитой, несравненной, очаровательной танцовщицы Айседоры Дункан, бессмертный танец которой …» и т.д. и т.п. Злость меня такая взяла, что я эту газету на мелкие куски изодрал и долго потом успокоиться не мог».
«О, это было такое несчастье! – рассказывала впоследствии оставленная Есениным Дункан. - Вы понимаете, у нас в Америке актриса должна быть в обществе – приемы, балы. Конечно, я приезжала с Серёжей. Вокруг нас много людей, много шума. Везде разговор. Тут, там называют его имя. Говорят хорошо. В Америке нравились его волосы, его походка, его глаза. Но Серёжа не понимал ни единого слова. Кроме Есенин. А ведь он такой мнительный! Это была настоящая трагедия! Ему всегда казалось, что над ним смеются, издеваются, что его оскорбляют. <…> Банкет. Нас чествуют. Речи, звон бокалов. Сережа берет мою руку. Его пальцы, как клещи: «Изадора, домой!». <…> А как только мы входили в свой номер – я ещё в шляпе, в манто – он хватал меня за горло, как мавр, и начинал душить: «Правду, сука! … Правду! Что они говорили? Что говорила обо мне твоя американская сволочь!» Я хриплю. Уже хриплю: «Хорошо говорили! Хорошо! Очень хорошо». Но он никогда не верил. Ах это был такой ужас, такое несчастье!»
Их отношения похожи на бой быков. Айседора не была «толстой русской женой», как себя в шутку называла. В поисках бежавшего от неё мужа врывалась с плеткой в пансионат, где он скрывался, и устраивала там настоящий разгром. Она ни на минуту не отпускала его от себя, боясь потерять.
«Она насилует меня как мужчину, - жаловался знакомым Есенин.- Я не собираюсь ходить вокруг да около, обманывать… Я хочу полной свободы, других женщин – если вздумается… Если она хочет моего общества, я останусь у неё в доме, но не потерплю вмешательства…». Слова поэта, которые он попросил перевести Айседоре, запомнила их переводчица Л. Кинел.
Турне по Америке сопровождается скандалами. «Красная танцовщица шокирует Бостон». «Дункан, в пламенеющем шарфе, говорит, что она – красная» - пестрят заголовки газет. Её спектакли неизменно заканчивались танцами под «Интернационал». В Бостоне однажды в зал ввели конную полицию. Такие беспорядки вызывали её выступления. Не уступал ей и Есенин, который открыв во время её концерта за сценой окно, собрал целую толпу бостонцев и с помощью какого-то добровольного переводчика рассказывал правду о русской революции.
Есенин отчаянно скучает. Сохранилась записка: «Milaya Isadora ia ne mogy bolhce hochy domoi Sergei». «Пью и плачу. Очень уж мне назад, домой хочется» - жаловался поэт знакомым.
В довершении всего попавший в прессу пьяный дебош на вечеринке еврейского поэта и переводчика стихов Есенина Мани Лейба, где разбушевавшегося Есенина даже вынуждены были связать, чтобы утихомирить. Он учинил драку, называл всех присутствующих жидами. Вскоре американская пресса публикует репортажи с пирса Хобокен под заголовками: «Изадора и её русский муж отплывают, чтобы никогда не вернуться!» « Лучше свобода, черный хлеб и водка в России, говорит танцовщица, чем жизнь в капиталистических США».
«Айседора Дункан и супруг её Сергей Есенин, прибыли в Париж и остановились в отеле «Крийон». Танцовщица ещё не вполне оправилась от повреждения глаз, полученных во время сеанса бокса, затеянного её буйным супругом на интимном вечере в Нью-Йорке, не выходит из номера и никого не принимает»-- сообщали 15 февраля 1923 года «Последние новости».
А дальше разгромы номеров в фешенебельных отелях уже в Париже. Баснословные счета за ущерб. Ни один отель в Париже их больше не принимает. Есенина задерживает полиция, и ей приходится освидетельствовать его в психиатрической клинике. Власти предложили ему покинуть страну. Есенина отправляют в Берлин, но любящая Айседора всё же добивается разрешения вернуться. В Европе Сергей и Айсидора провели более полугода. Они ссорились и мирились.
«Изадора! Браунинг убьёт твоего дарлинг Сергея. Если ты любишь меня, моя дарлинг, приезжай скорей, скорей» - слал он ей набранные латиницей телеграммы, которые на берлинском почтамте принимали за шифровку. Она, заложив в Париже за 60 тысяч франков принадлежащие ей картины Эженя Карьера, ценность которых была намного выше, неслась в Берлин к своему «дарлинг».
Скандалы в Америке, скандалы в Европе… 3 августа 1923 года издерганные супруги возвращаются в Россию.
Возвращение
И он, и она говорили друг другу, что расстанутся, как только окажутся в Москве. Но Айседора ещё надеется сохранить отношения. Устав от бешенной заграничной гонки она едет в Кисловодск, отдохнуть и подлечиться, но совершает небольшое турне по Закавказью и Крыму. Он обещает присоединиться, но попозже. Она шлет ему телеграммы: «Дарлинг, навеки люблю, твоя Изадора». В ответ сначала получает телеграмму о переезде от неё с Пречистенки. А потом и вовсе получает телеграмму такого содержания: «Писем и телеграмм больше не шлите. Он со мной. К вам не вернётся никогда. Галина Бениславская».
В «Романе с друзьями» есенинский лучший друг Анатолий Мариенгоф напишет: «После возвращения из Америки Галя стала для него самым близким человеком: возлюбленной другом, нянькой. <…> Я, пожалуй, не встречал в жизни большего, чем у Гали, самопожертвования, большей преданности, небрезгливости, и, конечно, - любви. Она отдала Есенину всю себя, ничего для себя не требуя. И уж если говорить правду, - не получая».
Не оставит своего возлюбленного Галина Бениславская и в смерти, через год после его самоубийства, на его могиле сведет счеты с жизнью, и будет похоронена рядом с ним.
Но тогда Айседора о Бениславской ничего не знала. В Москву из Крыма полетел ответ: «Получила телеграмму должно быть твоей прислуги Бениславской пишет чтобы письма на Богословский больше не посылать разве переменил адрес прошу объяснить телеграммой очень люблю Изадора». 13 октября в Ялту приходит: «Я люблю другую, женат и счастлив. Есенин». Но Айседора уже в дороге, спешит на встречу с любимым. Он ещё приходит к ней на Пречистенку, на её выступления, посылает цветы. А Бениславская до ночи караулит его у особняка Дункан, куда он часто ещё возвращался по привычке. Но в конце ноября наступает окончательное расставание. Через год, осенью 1924 года на аэроплане из аэропорта имени Троцкого Айседора Дункан покидает СССР.
Одна из последних их встреч произошла на её концерте. Есенин пришел неожиданно, под конец . Его не пускали два милиционера. Они «пытались удержать Есенина, который вырываясь, ударял себя кулаком в грудь, объясняя:
- Я – Дункан!»
Администратор Дункан Илья Шнейдер случайно увидел это и провел поэта за кулисы.
«Пойдемте, но дайте мне слово, что спокойно постоите в первой кулисе, и не будете делать Айседоре никаких знаков. Ведь вы знаете Изадору? Она всё может. Увидит вас на сцене и бросится к вам.
- Нет, нет! Я буду только смотреть. Я цветы ей послал
Есенин стоял не шевелясь. Вдруг я услышал сильный, свистящий шепот:
- Изадо-о-о-ра!
Заглянув ему в лицо, я увидел сияющие глаза и вытянутые трубочкой губы:
- Изадо-о-о…
- Сергей Александрович! Вы же обещали!
- Не буду, не буду….
«Славянский марш» подходил к финалу. <…> Пошел занавес. И взвился вновь. И опять опустился. Зал грохочет. По радостному лицу Айседоры текут слезы. … И вдруг она увидела Есенина.
- О-о-о! Дарлинг! – услыхал я.
Её обнаженные руки обвили его голову. А он целовал, и целовал эти руки»
Ну а самая последняя, была на Пречистенке, в особняке, через несколько дней. Тогда Есенин забрал свой бюст работы Конёнкова, а Айседора ходила по коридору, держась руками за голову, и повторяла по-английски: «Боже мой, боже мой!».
Любил ли Есенин Айседору?
Любила ли Дункан Есенина? Такой вопрос и ставить бессмысленно, она его обожала. Спорят только о характере этой любви. «Дункан любила Есенина большой любовью большой женщины» это слова Анатолия Мариенгофа. «Дункан любила Есенина сентиментальной и недоброй любовью увядающей женщины» - напишет Э. Герман.
Любил ли Есенин Дункан? Широко известно мнение Анатолия Мариенгофа, наблюдавшего этот роман при его зарождении и вблизи. Он писал в своем «Романе без вранья», что Есенин влюбился не в Айседору Дункан, а в её мировую славу и мог лечь в постель с Дункан, только напившись до умопомрачения. Но вот за несколько дней до смерти в случайном разговоре с Тарасовым-Родионовым пьяный Есенин признавался: «Только двух женщин и любил, и второю была Дункан».
А вот мнение двух любящих Есенина женщин (а их взгляд в этом вопросе наиболее проницателен). О любви к Есенину Галины Бениславской мы уже говорили, и вот что она написала незадолго до своей смерти: «Я стала спрашивать о Дункан, какая она, кто и т.д. Он много рассказывал о ней. <…> Говорил и о своем отношении к ней: «Была страсть, и большая страсть, целый год это продолжалось, а потом всё прошло – и ничего не осталось, ничего нет. Когда страсть была, ничего не видел, а теперь … боже мой, какой же я был слепой. Где были мои глаза?».
Належда Вольпин, имевшая от Есенина ребенка, написала в мемуарах «Свидание с другом»: «В страстную искреннюю любовь Изадоры я поверила безоглядно. А в чувство к ней Есенина? Сильное сексуальное влечение? – да, возможно. Но любовью его не назовешь. К тому же мне, как и многим, оно казалась далеко не бескорыстным. Есенин, думается, сам себе представлялся Иванушкой-дурачком, покоряющим заморскую царицу. Если и был он влюблен, то не так в неё, как во весь антураж: тут и увядающая, но готовая воскреснуть слава, и мнимое богатство Дункан.<…> И шумные романы в её недавнем прошлом. И мужественно переносимая гибель двух её детей. <…> И ещё добавлю: не последним здесь было и то, что Есенин ценил в Изадоре Дункан яркую, сильную личность. Думая так, я вспоминала ещё весной двадцатого года сказанные мне Сергеем слова: «Ведь там где нет личности, там невозможно искусство».
Такого же мнения была и Бениславская, записавшая в своем дневнике, что «после Айседоры все пигмеи».
