Надо было видеть лица женщин, пожиравших его глазами. А в знаменитом сочинском лифте во время «Кинотавра», где свершаются даже браки, ему пришлось от переизбытка дамского внимания вжаться в стенки, и как он радовался, что появился хоть один знакомый человек!
В кино и театре «Ленком» Александр Збруев работает с 1960-х. Он оказался в центре внимания уже после своего кинодебюта в картине «Мой старший брат». С Александром Викторовичем мы поговорили за два дня до его юбилея.
— На боевом посту встретите юбилей?
— Я не буду его встречать. Да это и не юбилей для меня — просто круглая дата, день рождения. Но я из разряда тех, кто не отмечает свои даты. Так уж повелось в моей жизни. Если бы мне в течение месяца без конца не напоминали о моих десятках лет, вообще бы об этом не думал. А тут меня заставляют вспомнить, какой, оказывается, я старый, как давно на свете живу… У нас, оказывается, существует традиция отмечать. Я уже столько всего наговорил за последние дни! Такая это суета! А мне она претит. Но я не собираюсь ни в коем случае ничего отмечать — буду играть 31 марта спектакль «Борис Годунов», который пройдет на сцене театра «Ленком» в последний раз. И все!
— Почему в последний раз?
— Марк Анатольевич Захаров снял из репертуара четыре спектакля: «Пер Гюнт», «Пролетая над гнездом кукушки», «Князь», «Борис Годунов». Он никому ничего не объяснил. Снял, и все. Рана, посыпанная солью, остается открытой. Жизнь театральная — очень сложная внутри. Это зритель приходит на своих любимых актеров, на авторов пьес, смотрит спектакль и уходит. Что-то ему нравится, что-то — нет… «Ленком» — любимый театр. Много чего хорошего было в нем. Но бывают и такие случаи, о которых я рассказал.
— Но вы же не бесправный человек. Разве не можете сказать свое веское слово, убедить?
— Но почему я должен что-то говорить? Мы играем для зрителя. Пусть тот, кто видел спектакль или только собирался его посмотреть, обратится к Марку Анатольевичу и скажет: «Ну зачем снимать эти спектакли? Хотелось бы, чтобы их жизнь продолжалась». Если актеры будут ходить, стучаться в двери и просить: «Дайте нам еще поиграть» — во что это превратится?..
— Наверное, вы гордый и независимый. Вам сложно сделать такой шаг.
— При чем здесь гордость и независимость? В такой ситуации любой человек, каким бы он ни был, ничего не решит. Думаю, что некоторые даже подходили, но ничего не изменилось. Марк Захаров — художественный руководитель, и это его решение. Мы — люди подневольные. У нас очень зависимая профессия. Как на тебя посмотрит руководство, так оно и будет. Что тут ломать копья? Если столяр сделает неустойчивую табуретку и она будет шататься, потому что у нее три ножки нормальные, а четвертая — кривая, то можно сказать, что она не годится. И вообще столяр плохой. Он должен был хорошую табуретку сделать, чтобы на ней можно было сидеть. Все очевидно. А спектакль кто-то принимает, а кто-то — нет. Один зритель в восторге, а другой — в унынии большом от увиденного. Доказать ничего невозможно. Марк Анатольевич почему-то принял решение, а почему — я не знаю. Может, кто-то нашептал. Могли и сверху посоветовать. Или же он и сам о чем-то подумал. С нами никто об этом не говорил.
— Когда я смотрела «Бориса Годунова», в зале были возмущенные зрители. Они уходили. Им не нравилось, что такой серьезный артист, как Збруев, играет в «непотребном спектакле».
— Так в зале сидит «подсадная утка», которая так и говорит: «Зачем вам это нужно, Збруев?!»
— Нет, «засланных казачков» можно вычислить сразу. А тут были самые обычные разъяренные граждане.
— Дело в том, что люди привыкли к стереотипам, которые не нужно разгадывать. Зрителю зачастую нужно то, что для него привычно. А когда он видит то, что не входит в разряд стереотипов, ему сложно себя перестроить. Да и вообще талантливый человек всегда неудобоварим, потому что он несет что-то новое, незнакомое зрителю. И если у него хватает таланта, то он — может быть, и не сразу — приведет к пониманию. Тогда зритель догонит и скажет: «Какой необычный спектакль! Но он все-таки ого-го!» Вы же были на премьере. А сейчас это совсем другой спектакль. Мы его только освоили. Перед премьерой было совсем немного прогонов. Сложно осваивать Пушкина, новую эстетику режиссера Константина Богомолова. Требуется время. Я считаю, что люди, которые пишут о театре, те, кто хочет видеть уже состоявшийся спектакль, не должны ходить на премьеру. Спектакль начинается с восьмого и десятого показа. Иногда и позже. Для меня, например, всегда продолжается движение вперед. Это очень интересно. Да и публика изменилась.
— Перестала уходить?
— Никто сейчас не уходит. Вы посмотрите спектакли в МХТ, которые поставлены тем же режиссером. Сначала там и свиные головы подбрасывали, кричали: «Вон! Не нужны нам такие спектакли!» А сейчас на них билеты не достать. Они проданы за несколько месяцев вперед.
Об искусстве очень сложно рассуждать. Но оно для того и существует. Хотя «искусство», конечно, — громкое слово. Но театр, да и любой вид творчества, всегда вызывает споры, если это талантливо. Так оно и должно быть. Не может быть полного единодушия: «Ах, как все это здорово!» или «Ах, как все это плохо!» — так не бывает. Любой спектакль должен рождать споры. Поэтому очень горько и обидно, что так произошло.
— Может, вместе поборемся за спектакль?
— А как? Но вообще-то на то и существует журналист. Хотя и вы тоже не имеете своего слова. Над каждым из вас есть редактор, главный редактор, который скажет, что это «не формат». У каждой газеты — свой хозяин со своими интересами, которые он защищает. Но если бы почаще раздавались звонки нашему художественному руководителю, то, по всей вероятности, его бы это либо раздражало, либо он бы понял, что люди все-таки хотят видеть те спектакли, которые изъяты из репертуара. Мы «Князя» Константина Богомолова сыграли всего 16 раз. Никто ничего не объяснил. Сняли, и все. А для артиста это большая боль, для всех, кто занят в спектакле. У нас есть актерская комната перед выходом на сцену, где мы обычно собираемся. Меня поразило, как одна наша актриса вошла в нее и очень искренне сказала: «Я вас всех очень-очень люблю». Без всякой иронии, открыто. И так ценно это было! Она произнесла свои слова в те самые трудные минуты, когда мы выпускали спектакль, в котором и сама участвовала. Как еще стучать в двери, чтобы тебе открыли?.. Дело не в скромности, а в том, о чем я уже сказал. Актерская профессия — вторичная. Все мы целиком зависим от нашего руководства. Все! Тебе могут сказать: «Не нравится? Уходи в другое место».
— Так, наверное, всю жизнь было? В театре без долготерпения не продержаться.
— Если всю жизнь было — значит, так и будет? Помню, как Анатолий Эфрос испытывал такого рода проблемы. Да и Марк Анатольевич, когда поставил «Доходное место» в Театре сатиры, многое испытал. Он сам проходил такой период. Но время идет, и все меняется.
— Правда ли, что 31 марта помимо спектакля вы покажете документальный фильм о своих родителях?
— Есть такая идея. Документальный фильм «Мои родители» сделан давно, но не был показан, поскольку его продюсер живет в Испании, и ему принадлежали все права. Но режиссер Екатерина Калинина добилась того, чтобы фильм вернулся в Москву. А продюсер во время съемок одного художественного фильма предложил: «Давай про тебя что-нибудь снимем». Я тогда сказал ему: «Нет, про меня не надо. А вот про родителей — с удовольствием». Это была моя мечта — снять о моей маме и отце. И вот такой 25-минутный фильм появился. Его купил один телевизионный канал, и он будет рано или поздно показан. Конечно, хотелось бы, чтобы это произошло 31 марта, но в этот день его не покажут. Почему я захотел, чтобы перед спектаклем «Борис Годунов» зрители увидели наш фильм, если будет техническая возможность. Мне важно, чтобы моя мама и отец, которого я никогда не видел, никогда с ним не разговаривал, были вместе со мной на сцене. Но у нас в театре нет спускающегося экрана. Его нужно специально устанавливать. На это требуется время, и это может помешать спектаклю. Но вы же видели, что в «Борисе Годунове» есть экраны справа, слева и внутри. Я сегодня пойду в театр пораньше: у меня спектакль, но другой. И мне покажут, как все будет выглядеть. Если сочту, что есть какие-то потери, то откажусь от своей идеи. А если все будет нормально, то 31 марта начнем с фильма, а потом без всякой паузы пойдет спектакль «Борис Годунов». Наш небольшой фильм попадает в тему и, может быть, что-то добавит в спектакль. Дай бог, чтобы все получилось.
— Вы рассказываете в кадре про своих родителей или же использованы документальные свидетельства?
— Есть и документы, и я сам рассказываю. Все, как обычно, бывает в документальном кино. «Моих родителей» рано или поздно покажут. А пока передо мной извинились, сказали, что он в сетку не входит. На телевидении свои правила. Что тут скажешь? Опять стучать кулаком по столу? Глупо.
(Не в этом разговоре, а чуть раньше Александр Збруев рассказывал, что не знал слова «отец». Збруев-старший занимал высокий пост заместителя наркома связи. Александр Викторович тогда рассказал: «Я родился уже после того, как отца расстреляли. Это было в 1937 году. А я появился на свет в 1938-м. Когда наступила «оттепель», а меня уже стали узнавать на улице, удалось ознакомиться с документами отца. Человек в форме, выдавший мне бумаги, сказал: «Было трудное время. Вы можете увидеть то, что вас смутит». Я стал читать документы, написанные рукой отца, увидел приговор, решивший его судьбу в течение 15 минут. Отец был расстрелян. Я навзрыд плакал над этими документами…»)
— Вы не снимались 10 лет, а потом, в 2014 году, появились в картине «Кино про Алексеева» Михаила Сегала. И опять тишина. Хоть кто-нибудь вам предлагал что-то равное этой роли за последние четыре года?
— Не так уж много, но предлагают. И ничего интересного. Все время я что-то читаю. Меня хватает от силы на десять страниц, а то и три. Дальше уже не читаю, потому что понимаю, куда это все идет, и совсем мне это не надо. Да и сам не рвусь в сегодняшний кинематограф. Блокбастеры — это такая технократия. Мне она не очень нравится. Наверное, учитывается еще и возраст. Бог его знает. Я не фанат того, чтобы обязательно сниматься. А что касается «Кино про Алексеева», то мне просто все это понравилось, сама тема. Это история о любви и потерянном человеке. Одним словом, те ассоциации, которые рождались у меня при прочтении сценария, меня удовлетворяли. Я понимал, что фильм не будет прокатным, но его надо сделать.
— Да и Михаил Сегал — незаурядная личность.
— Очень интересный режиссер. Какая у него замечательная была картина «Рассказы»! Он очень непростой и оригинально мыслящий человек. Недавно закончил новый фильм и приглашал на показ. Но я, к сожалению, не смог пойти, был занят. Надеюсь, что и новая его работа окажется талантливой. Вот у Сегала я бы не отказался сниматься.
— Вы подружились?
— Нет, мы не подружились, но остались в очень хорошем общении.
— То есть с 2014 года вы нигде не снимались?
— Нет. Ничего не было. Жалко, конечно. Но у меня есть фильмы, которые мне дороги. Считаю, что моя лучшая работа в кино — в «Желании любви» по Куприну (фильм снят режиссером Виктором Георгиевым в 1993 году по повести «Впотьмах». — С.Х.). Но он был затерт, его толком и не показывали. Были и другие картины. Например, «Кожа саламандры» Алексея Рудакова (снят в 2004 году. — С.Х.), который тоже прошел незаметно. Его взамен чего-то запустили по одному из центральных каналов без всякого объявления. А сейчас дурацкая реклама делает свое дело. Даже средние фильмы поднимает на какую-то высоту. Но я заметил, что в старых картинах артисты все лучше и лучше играют. Наверное, этим сказано многое. Если бы такой режиссер, как Звягинцев, или еще два-три режиссера, которых я уважаю, пригласили меня, я бы согласился. Но режиссер тоже не все решает. Сейчас на первом месте — деньги и продюсеры.
— Материал важен и чтобы роль была подходящая.
— Ну конечно. А сейчас все одно на другое похоже. Кому-то удается в блокбастере один фокус — и начинают кричать: «Вот мы какие!..»
— Недавно встречалась с Романом Балаяном, у которого вы не раз снимались. Он теперь не бывает в России.
— У нас было две или три картины. Время от времени мы говорим с ним по телефону. Я звоню ему в Киев. Там еще живет Вячик Криштофович, у которого я тоже снимался. Помните «Автопортрет неизвестного»? Жаль, что его тоже почти никто не видел. Но у нас была с ним и прокатная картина «Одинокая женщина желает познакомиться». Вячик давно ничего не снимал.
— И Балаян тоже. Ему предлагали снять картину о Параджанове, которого он прекрасно знал. Но Роман Гургенович отказался.
— Ну где такого героя найти? Параджанов — отдельная личность с очень странной судьбой, большого таланта человек. Но народ его не знает. Когда мы с театром были на гастролях в Тбилиси, он пригласил нас на день рождения к себе — он тогда жил в Тбилиси. Это было безумно интересно. У него же много замечательных работ. Каждому из нас он что-то подарил, кусочек свей фантазии.
