Пьеса «Великолепный рогоносец», написанная в 1921 году, вещь странная, болезненная, и отчаянный тот, кто за нее берется. В Театре Моссовета за пьесу символиста Кроммелинка взялась Нина Чусова. Женский взгляд особенно в свете последних демаршей лучшей половины человечества против мужчин весьма актуален. Впрочем, трудно сказать, что больше Чусовой удалось: феминистическая позиция или препарирование сознания художника.
Из досье «МК»: В России «Великолепного рогоносца» первым поставил Всеволод Мейерхольд в 1922 году. Только у него спектакль назывался «Великодушный рогоносец» по первому переводу и играли в нем Игорь Ильинский и Мария Бабанова. Очевидцев того спектакля уже нет в живых, но многие помнят постановку конца 90-х годов Петра Фоменко в «Сатириконе» с Константином Райкиным и Натальей Вдовиной. И вот «Рогоносец» в Моссовете.
Чусова начинает его как легкую гламурную историю для барышень-бебешек, без единого намека на дальнейшие трагические события. Поэт, художник, деревенский философ Бруно, который неплохо зарабатывает сочинением любовных стишков на заказ, в белом костюме — весь такой возвышенный от возвышенности собственных чувств к жене Стелле. Бруно по дороге домой рассказывает своему молчаливому спутнику Эстрюго, как он любит Стеллу, как она хороша. Вверх уплывает жесткий занавес, и зритель действительно обнаруживает прелестницу Стеллу: короткая белая рубашка, кипенно белые панталончики под ней, длинные стройные ножки, которыми она перебирает подобно танцорке-босоножке. Бруно уверяет, будто она пятками и земли не касается — все на цыпочках, порхает бабочкой.
Пришли подружки, манерами и способностью тянуть гласные напоминающие обитательниц «Дома-2». Девчонки лакомятся местными сладостями, по очереди облизывают друг у друга пальчики. Что-то из жизни беспечных насекомых, впрочем, весьма и весьма симпатичных. Идиллии добавляет сценография Виктора Платонова с элементами анимации — цветы, мотыльки, яркие краски, — все это проецируется на жесткий занавес. А Бруно уже вошел в дом, уже склонился над любимой прелестницей, поцеловал, опять приник… Сладостного эротизма добавляет музыка, льющаяся из ложи, где расположились музыканты.
— Стелла, открой немного рубашку, покажи Петрюсу свою ножку, — Бруно демонстрирует кузену жену, как добротный товар. — А теперь грудь…
Стелла, стоящая спиной к залу, залитая светом, приоткрывает ткань, и в этот момент… Все, абсолютно все меняется. Усмотрев в глазах кузена нездоровый огонь страсти, Бруно преображается до неузнаваемости из поэта-душки в монстра. Он ревнив, он подозрителен, невыносим, он омерзителен в своих помыслах и действиях.
Все дальнейшее напоминает кошмар в клинике для душевнобольных, где не могут излечить маниакальность бывшего нежного супруга. Он, как Отелло, взвинчивает свою ревность до бесконечных степеней, он, как герой Ларса фон Триера из «Догвиля», заставляет жену переспать с мужчинами всей деревни, чтобы узнать настоящего соперника, который не придет. Любя заболевшего супруга, Стелла соглашается.
— Я не успокоюсь до тех пор, пока все мужчины в деревне от пятнадцати до шестидесяти лет не пройдут через ее проулок!
Ха-ха! Вот ловкий ход!
Если первый акт у Чусовой белый и небо, то второй — черный и бездна (удачная работа художника Евгении Памфиловой). Бедняжку Стеллу режиссер помещает в дешевое кабаре, напоминающее бордель, одев соответственно: чулки в сетку с дыркой на ляжке, черный корсет, черные круги вокруг глаз. Нежную песенку из первого акта она уже поет в микрофон как нечто психоделическое. Болезненность героя режиссер добросовестно доводит до патологии, которая к финалу несколько утомляет. В своем первоначальном решении Чусова хотела к названию добавить «История болезни», но отказалась, ибо ее спектакль все-таки не театральная иллюстрация медицинского диагноза, садизма с мазохизмом или энергии заблуждения.
На сцене великолепный дуэт Деревянко — Хлынина, и его работу можно считать огромной удачей спектакля и режиссера. При всей эффектности и яркости формы, ходов артисты очень тонко ведут своих героев от одного психологического состояния к другому, погружаются в него. Оба хороши и в белом акте, и в болезненном черном. И большая удача в работе с текстом, его подачей, что не часто встретишь в постановках.
Но в этом спектакле есть еще один аспект — воображение художника, как черная комната, населенная чудовищами, как далеко оно может завести человека во взаимоотношениях с близкими. В свое время художник Пабло Пикассо сделал 12 гравюр по «Великолепному рогоносцу» в различных техниках. Гравюры великолепные, но его же собственные взаимоотношения с женщинами весьма драматичны. Так, первая жена Пикассо — Ольга Хохлова — закончила свои дни, по признанию внучки, «униженной, опозоренной и оскорбленной многочисленными изменами своего мужа, который никогда не просил у нее прощения, даже когда она лежала на смертном одре». Красивейшая Дора Маар умерла в нищете. Мария Тереза Вальтер повесилась в своем гараже. Последняя женщина в жизни художника, Жаклин Рок, застрелилась...
Опасные аналогии, и тем не менее… Рассуждать на эту тему можно бесконечно. Впрочем, для ярых феминисток эта постановка — еще один аргумент против деспотизма и насилия мужчин, еще один повод для харасмента.
