Страшно далеки
Казалось, после скандала, разразившегося вокруг «Матильды», зрительные залы лопнут от напора зрителей. Не лопнули.
Ожидалось: долгое невыдвижение кандидатуры Путина для участия в президентских выборах вызовет тревогу и тектонические волнения в массах. Этого не произошло. Нетерпение и беспокойство проявляли разве что журналисты. Прочие люди отнеслись к затягиванию вопроса вполне спокойно. Возможно, были подготовлены телерекламными роликами с рефреном «ждем-с». Ибо страшно далеки цари и Кшесинские (и президенты) от народа. Пожалуй, даже удаленнее, чем декабристы в позапрошлом веке от полуграмотных крестьянских слоев. Разрыв за два столетия если не усугубился, то как минимум сохранился: происходящие в высших сферах дискуссии о том, какой быть России, мало трогают пребывающее в подневольной униженности большинство, которому надо жить до зарплаты и пенсии (если эти крохи еще выплачиваются), попасть на прием к доктору и не лишиться крыши над головой, ибо за жилье нечем платить.
Выбирайте!
Выбирайте: к какой жизни принадлежать. Какой сочувствовать, а какой сторониться.
Конечно, можно лукаво вертихвостовать и кульбитно жонглировать: они, эти два полюса, де нерасторжимы и взаимосвязаны, одна житуха напрямую соприкасается с другой — какие решения примут наверху дальновидные, образованные, впередсмотрящие лидеры, такими реалиями насытятся те, кому не дано самостоятельно мыслить и определять судьбу.
Но так ли это на самом деле?
Два эпизода жизни лежат передо мной на весах.
Смешной случай
Известный театровед и телеведущий Виталий Вульф взялся хлопотать об устройстве моей пьесы в московский театр «Современник». Я был полон надежд. Ситуация затягивалась.
Вдруг звонит Виталий Яковлевич (дело было утром) и говорит, что вечером я приглашен на юбилей театра «Современник», сидеть буду в первом ряду. Нужно срочно приехать за приглашением и подтвердить согласие.
Я, конечно, решил: успех не за горами.
Вечером занял почетное предназначенное мне место. Смущало: никто признаков восхищения пьесой не изъявлял. А пропуск выписали на одно лицо. Но, с другой стороны, понятно: визит деловой, а по случаю праздника предполагалось столпотворение. Еще смущало: по залу сновали люди с переговорными устройствами, рациями и кобурами под пиджаком.
Разъяснилось чуть погодя. На торжестве обещал быть Борис Ельцин. О его безопасности заботилась охрана. Я получил приглашение совсем не потому, что судьба моей пьесы решилась положительно, а потому, что потребовался список надежных людей для сидения в первом ряду. Людей, которые не выстрелят.
На фуршет идти расхотелось.
Несмешной случай
В студенческие годы на журфаке МГУ я (вместе с многими моими сокурсниками) искал точку опоры и симптомы надежд, размышляя о судьбах России, — как ни высокопарно это звучит. Читал запрещенных Бердяева, Сергея Булгакова, увлекался Василием Розановым. Мы не только ударялись в теоретизирование, но, будто Антей, пытались обрести реальную твердь, исконную почву возрождения страны. Мои друзья Сережа и Олег поехали на журналистскую практику в Сибирь, я — вслед за своим товарищем Вадиком Дементьевым — отправился на Вологодчину.
Для начала прибыл в промышленный Череповец, где Вадик меня встретил. Он был сыном известного писателя, автора книги об иконописце Дионисии. Поселился я на дебаркадере, качавшемся на реке Шексне. (Ничего из того путешествия не пропало, я отобразил увиденное в первой своей повести «Плюс-минус десять дней», которая была напечатана в журнале «Юность». Но разве вобрала эта намеренно зашоренная юношеская проба пера все то, с чем я столкнулся?)
Бродили по городу, покупали в книжных магазинах томики недавно погибшего Николая Рубцова, выпущенные местным издательством. Затем пути разошлись: я поехал в Ферапонтово, в Кириллов… Об этой поездке никогда ничего не публиковал. Сейчас она все чаще всплывает перед мысленным самоотчетом.
Бросались в глаза неустроенность, несчастность людей, их неизбывное, безысходное горе, но они привыкли существовать в единственно известной им системе координат. Нынче, судя по отчетам, Кирилло-Белозерский монастырь реставрирован и сияет красотой — тогда он лежал в руинах. На развалинах я повстречал в стельку пьяного куражистого молодца, он ко мне привязался, я, студентик, не мог, не находил сил его отшить. Потащил меня в гости, я не отважился отказаться, хотя чуял: ничем хорошим визит не закончится. Его родители — старик и старуха — взирали оцепенело, с застывшим ужасом на лицах. То есть я-то им был по боку, а спивающийся, потерявший человеческий облик парень, конечно, терзал душу. Но что они могли — куда могли обратиться со своей бедой? В отсутствующую клинику? В обком партии? К председателю поселкового совета? Власти не было до граждан-изгоев и их проблем никакого дела.
Закончилось тем, чем и должно было закончиться: не соображавший парень полез в драку, я его отпихнул. Хорошо, что он меня не зарезал.
Рисковал я в той поездке, как теперь понимаю, постоянно. Остался ночевать в Доме колхозника, в комнате на 14 человек, и оказался среди вышедших на волю зэков, только-только покинувших колонию. Ночь выдалась бессонная. Они пьянствовали, положив перед собой на стол ножи. Возбухали на меня — москвича. Но их главарь проникся ко мне симпатией. Он говорил (почти как в фильме Гайдая о приключениях Шурика — от литературных и киношных параллелей в моем повествовании никуда не деться):
— Стюдент, передай в Москве, почему в правительстве такие дураки? (Он полагал: если я из столицы, то вхож в Кремль.) Почему не используют силу притяжения Земли? Я знаю, как победить американцев: надо включить земное притяжение. Прилетит американский самолет или ракета, а мы включим притяжение, и — хлоп, разобьется, бац (идиомы смягчены), шлепнется, притянутый землей.
Бредни я слушал до утра: если бы вызвал малейшее неудовольствие, поплатился бы.
Ни жив ни мертв покинул ночлежку и на раздолбанном автобусе (других не было) поехал дальше. (Теперь знаю: в Белозерске, на острове, держат в заключении приговоренных к пожизненным срокам.)
Не стану сгущать краски, в путешествии было много трогательного и прекрасного. Видя, что деньгами я не богат, официантка зачуханной столовой посоветовала взять уху из только что выловленных в реке окуньков — за 34 копейки. Девушка на переговорном пункте (ни таксофонов, ни прочих стационарных аппаратов в не такой уж глуши не было) задержалась до полночи на рабочем месте, чтобы соединить меня с далеким населенным пунктом, где пребывала моя тогдашняя возлюбленная.
Я прикоснулся к неведомой, непоказной, немой жизни. Что она могла вымолвить о себе? Что может сказать о себе сейчас? И что значит для этих людей — царь, генеральный секретарь ЦК КПСС или президент? Это — далекие, не принадлежащие реальному миру абстракции. А в повседневности нужно справляться с трудностями, выживать, помогать друг другу и приезжим (если эти приезжие не агрессивны).
Для кого снимаем кино? Ставим спектакли? Издаем книги? Для себя? Или для неизбалованных вниманием, а то и испепеленных презрением сограждан? «Низов»? Да так было всегда — и во всех обществах. Но вопрос не оставляет меня. Возможно ли изменение? Реально ли стать их голосом? Их воплем? Мы додумываем за них, приписываем им наши изломанные представления о мироустройстве, но вряд ли два параллельных течения смыкаются хоть в какой-нибудь точке.
Везение
И все же везение и необходимость — побывать там и увидеть то, что я увидел. Пусть бегло, пусть поверхностно.
Что вообще такое — везение? Благоволение судьбы или сцепление случайных обстоятельств? Определенно склоняюсь к первому. Разве не очевидное везение — попасть в МГУ, на лучший, интереснейший (для меня) факультет? Ходить, как к себе домой, в историей овеянное, сопрягшее в своих стенах прошлое и будущее (с детства известное мне) здание, по ступеням которого ходил на лекции Ключевского и Фортунатова мой дедушка Петр Яхонтов, оказаться в аудитории с теми, кого на протяжении многих лет не забываешь, потому что и преподаватели, и друзья-товарищи оставили в душе неизгладимый след…
О каждом храню яркую детальку, характерный жест, реплику, словечко, многое, если не все, в жизни высветившее и объяснившее…
Параллельно помню тех, кого встречал в Ферапонтово и Кириллове. Вправе ли о них забывать?
Судьба лучше нас знает, что важно и необходимо, а что несущественно.
Хвост
Есть прелесть построения заведомо отсталого общества. Есть блаженство — плестись в хвосте цивилизованных государств. Неторопливо, вразвалку поглощать отпущенные природой ресурсы, не перенапрягаться в достижении научных высот, не корячиться, внедряя новые производства. Пусть долболобы в процветающих оазисах лопаются от натуги, пытаясь достичь неимоверных высот интеллектуального прогресса, а нам грыжа не нужна. Как-нибудь дошкандыбаем до следующей подачки с барского плеча — гуманитарной помощи, технической оснащенности, совершенной медицинской аппаратуры… Тогда и подтянем собственную профессиональную квалификацию до мировых стандартов.
Лучшее в "МК" - в короткой вечерней рассылке: подпишитесь на наш канал в Telegram
