— Елена, как удалось сохранить эту особенную атмосферу в доме? Вы ведь здесь живете. Не было желания все переменить по своему усмотрению?
— Это мемориальный кабинет, и мне хотелось, чтобы здесь ничего не менялось. Но в 2009 году весь наш подъезд пострадал из-за пожара, который начался на первом этаже, на кухне «Макдональдса». Огонь рванул по воздуховоду, на крыше пламя било фонтаном, будто горела нефтяная скважина, — пожар был виден на пол-Москвы. Все это случилось глубокой ночью. Мама была уже больна, и сиделка Наташа успела ее эвакуировать с восьмого этажа на лифте, пока он еще работал. Никто не успел одеться, и люди в ночных рубашках сидели во дворе. Тушили всю ночь. Когда я приехала, вся квартира была покрыта толстым слоем жирной несмываемой сажи. Обувь прилипала к полу. Пришлось делать ремонт. Отцовский кабинет и гостиную я фотографировала в деталях буквально по сантиметру и восстановила, как было при жизни отца.
Разобрала весь архив: записные книжки, бумажки, записки, дневники. Позвала подругу Машу Зоркую, и мы выпустили книжку «Неизвестный Михаил Ульянов. Жизнь великого актера и человека». Мамы уже не было, и о существовании дневников она не знала. Папа все это делал тайно, никому не показывая, даже маме, которую он любил всю жизнь, с которой всегда советовался.
— Она бы, наверное, удивилась, что там не было ничего ни о ней, ни о вас…
— Да, в этих личных дневниках не было так называемой личной жизни. Только творчество, работа, театр, Союз театральных деятелей — и это с 45-го года. Он так жил. Он в дневниках как бы смотрел на самого себя и вечно был собой недоволен. Встречаются фразы: «Миша, ты недоработал!», «Миша, ты недотянул», «Миша, ты сыграл плохо…» Он был самоедом всю жизнь и поэтому несчастным человеком. Это я поняла уже после его ухода.
— В кабинете на ковре целая коллекция холодного оружия. Михаил Александрович собирал?
— Это все подарки. Тогда было принято вешать такие вещи на стену. Но однажды, в 70-е, произошла громкая история, когда в квартиру одного академика вломились бандиты и зарубили мечом, снятым со стены комнаты, его дочь и собаку. Когда отец услышал про этот случай, он дико перепугался и все убрал по шкафам.
— Был ли в семье культ отца, когда домашние ходят на цыпочках и разговаривают чуть ли не шепотом, чтобы не мешать? Вы могли зайти в кабинет?
— Мы не заходили, хотя дверь была открыта. Но мама меня научила оберегать отцовский покой. Он был очень занятой человек, домой приходил поздно, уставший, недовольный, молчаливый: выплескивался на работе. И мы старались его не беспокоить.
— Он сам ходил по магазинам?
— Только когда мама категорически, жестким голосом его туда посылала, папа шел на поклон к директорам магазинов. Жили скромно. Нас очень выручали мамины дачные заготовки. Помню, как банки с консервами громоздились в гаражном подвале. А в очереди за ливерной колбасой обычно стояла я. А в последние годы, когда родители состарились, привозить продукты стало моей обязанностью. У меня был близкий приятель Антоша Табаков, сын Олега Павловича. И он, и Денис Евстигнеев, мы все одного возраста, одного круга. Сейчас, конечно, разлетелись в разные стороны, а тогда очень дружили. Когда в магазинах были пустые полки, мы с Антошей садились в две машины и объезжали мои и его торговые точки.
— Вас воспитывали в строгости?
— Родители были очень мудрые. При мне никогда не спорили по поводу моего воспитания, не выясняли, кто прав и кто виноват, — выдавали готовое решение. Но жесткость, конечно, присутствовала. К примеру, мне категорически запрещалось приходить после полуночи. Я чувствовала себя взрослой — в старших классах училась в школе рабочей молодежи. Ничего не изменилось, когда я поступила в институт, — родители считали меня ребенком. Это было обидно и оскорбительно, потому что все мои одноклассники, а позже сокурсники спокойно сидели, сколько хотели, а мне надо было бежать домой, и если я приходила позже, то следовал либо жуткий скандал от мамы, либо укоризненные взгляды от папы, что было еще хуже. Однажды я задержалась довольно сильно. Нашему однокурснику из Грузии привезли огромную бутыль молодого вина, и мы поехали в мастерскую праздновать. Это вино было похоже на компот. А потом оказалось, что при ясной голове ноги не ходили. По пояс нормальный человек, а ниже — неподвижность. Я приехала домой на такси в третьем часу ночи. Отец вышагивал по двору от одного подъезда к другому — это было так страшно.
— Такая родительская опека продолжалась до вашего замужества?
— Правило мамы звучало так: мы никогда не будем жить вместе, когда ты выйдешь замуж. Это нужно для того, чтобы сохранить хорошие отношения. И она как в воду глядела. Когда я вышла замуж в первый раз, мы тут же уехали. И дивные отношения сохранялись. Я каждый день звонила родителям — это была семейная традиция. Если я не звонила, отец начинал дергаться и психовать. Звонил мне и спрашивал: «Куда ты пропала?» Мы могли проговорить одну секунду, но непременно каждый день.
— Отцовский авторитет в обществе вам помогал в жизни? Михаилу Ульянову достаточно было сделать один звонок, чтобы двери перед его дочерью распахивались сами.
— Папин принцип: я всего должна добиться сама. И он никогда мне не помогал, ни в профессии, ни в учебе. Я в молодости очень обижалась. Мне было больно, потому что всех моих друзей поддерживали. При этом все вокруг считали, что я блатная и что меня на ладошках под попу везде суют. Поэтому отношение ко мне всегда было предвзятым. Я, конечно, обижалась на отца. Мы с мамой много раз говорили об этом, она меня понимала, но ничего поделать было нельзя. В результате я пробилась сама. Поступила в институт на общих основаниях, сделала карьеру художника-графика и беспредельно благодарна отцу и маме за такое воспитание. И за то, что не стала актрисой, отцу до сих пор в ноги кланяюсь.
— Да, Михаил Ульянов писал: «И то, что Лена не актриса, как часто бывает в актерских семьях, наша заслуга…» Но возьмите любой театр, включите телевизор — везде знакомые фамилии.
— Да, 95 процентов актерских детей идут по стопам родителей. Из меня бы актриса не получилась. Сейчас я это понимаю. Я ведь была очень зажата в юности, страшно стеснялась и роста, и носа, и огромного размера ноги. Раскрепощенность наступила значительно позже, когда я сама чего-то достигла. Да, у меня есть внешние данные и голос, многие спрашивают: «Вы актриса?» Я могу выступать со сцены, но сыграть — нет. Меня всегда бы сравнивали с папой, и явно не в мою пользу. Бог не дал мне такого таланта. Если бы я пошла по стопам родителей, давно бы погибла: спилась, стала бы наркоманкой. Я ведь вращалась в компании золотой молодежи, где случались и попойки, и травка.
— Если у вас были проблемы, к кому вы шли: к папе или к маме?
— Смотря что. Если надо было отпроситься на вечеринку, я бежала к маме. А если мне требовались денежки, я бежала к папе. У него в кабинете, в ящике, были две коробки из-под индийского кофе, набитые металлическими рублями, которые он собирал. А если серьезно, то с отцом меня связывали более близкие отношения. Мама была человеком взрывным, и часто возникали ситуации, которые отец называл «нашла коса на камень». С возрастом мама стала мягче.
— Ваши родители были личностями, с непростыми и очень разными характерами. Вода и пламень. Михаил Александрович, мне кажется, все держал в себе, а Алла Петровна взрывалась, но, наверное, через пять минут отходила.
— Так оно и было, но только не через пять минут. Мама могла не разговаривать сутками. Родители подстраивались друг к другу. Но верховодила, конечно, мама, хотя папа не был подкаблучником в полном смысле этого слова. Люди видели одного Ульянова, а мы — другого. Он всегда был самим собой, но, когда приходил домой, снимал с себя, как пальто, весь этот рабочий груз и оставался не очень решительным, тихим, молчаливым. Но при этом очень крепким. Мама называла его «Четыре «Н» — Нет, Нельзя, Неудобно, Неприлично». Он никогда не просил ничего для себя. За других ходил: кому квартиру, кому в больницу, кому роль. У нас в передней, под зеркалом, всегда висел «Список добрых дел». Сейчас продолжаю эту традицию — возглавляю благотворительный фонд «Народный артист СССР», чтобы помогать старым актерам, чьи имена ушли в забвение.
— Читала где-то, будто ваша мама его ревновала к первой любви — актрисе Нине Нехлопоченко. Странно, потому что Алла Петровна Парфаньяк была одной из самых красивых женщин Москвы. Ей ли ревновать?
— Это «легенды и мифы Древней Греции». Мама была слишком мудрой женщиной, уверенной в себе и в отце. За всю жизнь он ни разу не дал ей повода. И она тоже, при всей ее бурной молодости, а за ней ухаживали Марк Бернес, Леонид Утесов, Александр Вертинский, Рубен Симонов, повода для ревности не давала. Но любила подковырнуть, в частности, отца, который никогда на эти реплики не отвечал. Могла сказать прилюдно: «Вот я ему всегда говорила: «Если я умру, пусть он возвращается к Нине, потому что она хорошо готовит!»
— Ваша мама была женой знаменитого актера Николая Крючкова и вдруг выбрала вашего папу, которого тогда мало кто знал. Для общества это был, наверное, шаг вниз.
— Даже не шаг. Мама просто рухнула с олимпа, когда рядом с ней вместо небожителя Крючкова оказался никому не известный молодой мужик из общаги, плохо одетый, необеспеченный. Для меня до сих пор тайна: как она его выделила?
— Он писал: «Алла руку протянула, но поставила условие: никаких ярмарок, никаких купцов… Этой рукой она вытащила меня из омута, когда я уже пускал пузыри…» У него ведь были проблемы с алкоголем?
— Я такие моменты помню смутно, но в молодости папа любил повеселиться. Кто тогда в творческой среде не пил? У него была компания с Юрием Васильевичем Яковлевым. Мама была категорически против загулов. У нее имелся уже опыт с Крючковым, с которым она и развелась из-за того, что он пил по-черному. И вдруг все стало повторяться с папой. Но все эти рассказы, будто она встала на подоконник, грозясь покончить с собой, если папа не бросит пить, — вранье. У нас в семье не принято было изливать душу, но однажды папа мне рассказывал: «В какой-то момент я вдруг очнулся на трамвайных рельсах, а надо мной в миллиметре стоял трамвай, который мне все-таки немножко наехал на ногу. Шрам на голени остался. В этот момент я понял, что это даже не звонок, а набат». Отец был сильный, волевой человек и после этого случая с алкоголем отрезал раз и навсегда. Как и с курением. Бросил железобетонно и больше никогда не брал в руки сигарету.
— Как же он терпел двух курильщиц в доме: вас и маму?
— Папа к курению относился очень плохо. Я закурила в школе, еще в девятом классе, кажется. И мама курила всю жизнь. Она тысячу раз бросала, но начинала злобить, поправляться и опять закуривала. А я даже не пробовала перестать. Папа с нами боролся как мог. На кухне оставлял с вечера вырезки из газет о вреде курения. При отце я никогда не могла курить и обычно уходила на кухню. Если он видел мою дымящуюся сигарету в пепельнице, делал зверское лицо. Но, когда мама перестала выходить в свет, отец брал меня на разные банкеты, фуршеты, приемы, и у нас с ним была негласная договоренность: если мне хотелось закурить, он поворачивался в одну сторону, а я — в другую!
— Понимаю, что Михаил Ульянов был сдержанным по природе человеком, вряд ли склонным к бурному выражению чувств, но какие-то зримые знаки любви к жене подавались?
— В Москве у него всегда была тяжелейшая жизнь, но когда они уезжали в отпуск вдвоем, начиналась их золотая пора. Они совершенно преображались: гуляли, взявшись за руки, хохотали. Папа на каждый день рождения писал маме стихи, причем не стишок какой-то, а поэму. Получалось совершенно непрофессионально, но так трогательно. Он аккуратно переписывал в тетрадочку на нескольких листах и читал вслух.
— Он ведь долго и тяжело болел в последние годы.
— Очень долго. Мы ездили по профессорам, шаманам. Папа ходил с огромным трудом, но долго сопротивлялся палочке. Он остро стеснялся своей немощи и, только когда стало совсем невмоготу, вырезал в лесу грубую палку, которая, на его взгляд, соответствовала образу деревенского мужика.
— Как мама пережила его уход?
— Для нее это был конец жизни. Два месяца она металась, завесила всю квартиру его портретами. А потом случился микроинсульт. Звоню утром: никто не подходит. Рванулась сюда — никто не открывает. Вызвала МЧС, вскрыли дверь. Мама лежала пластом. Она еще прожила два года, но уже в своем мире — не в нашем. Отца не стало, и ее не стало.
— Осталось что-то из отцовского архива, что вы никогда не сможете опубликовать?
— Конечно, осталось. Это личные письма, записки. Они уйдут вместе со мной. Меня поразило одно письмо 1960 года, которое папа прислал с гастролей. Это было признание в любви, длинное, на целый лист, адресованное мне, в ту пору годовалому ребенку…
— Мы смотрим на артистов сквозь призму ролей. Михаил Ульянов всегда казался убежденным коммунистом. Для многих стало неожиданностью, что он поддержал и Горбачева, и Ельцина.
— Он был настоящим коммунистом, но потом, по прошествии времени, когда понял больные точки, многое изменилось. Родители очень дружили с Алексеем Аджубеем и Радой Никитичной (зять и дочь Никиты Хрущева), я хорошо помню эти разговоры на даче. В перестройку папа вышел из партии, но билет не уничтожил. Приход Горбачева он воспринял как солнце. Ему показалось, что теперь страна сможет свободно дышать. Он очень переживал за судьбу родины. Они с Горбачевым были в достаточно дружеских отношениях. Михаил Сергеевич бывал в Вахтанговском театре, присутствовал на папином юбилее, когда праздновали 75 лет. А потом пришло понимание, что это не тот путь. В Ельцине отец быстро разочаровался и впал в жуткий мрак и внутреннюю депрессию. Последние годы родители смотрели телевизор, весь этот негатив, и воспринимали как чистую правду. Любая страшная новость на них действовала, особенно на отца.
— Это, наверное, трансформировалось в страх за дочь, внучку?
— Да, в 90-е Лизка была подростком, и папа умирал от ужаса за нее. Отсюда и «Ворошиловский стрелок». Он не играл эту роль, он ее прожил. Поэтому получилось так остро и пронзительно.
Прошло десять лет после смерти отца. Михаила Александровича мало кто помнит из молодых. Это естественный процесс. У меня есть такая игра. Заходит в квартиру посторонний человек, тот же курьер, и начинает оглядываться, потому что у нас чисто актерская прихожая. Спрашиваю: «Знаете такого актера Михаила Ульянова?» — «Нет». — «Вопрос номер два: фильм «Ворошиловский стрелок» видели?» 99,9 процента людей любого возраста говорят «да». И тут я задаю последний вопрос: «Помните старика, который отомстил за внучку? Это и есть Михаил Ульянов!» Немая сцена.
Лучшее в "МК" - в короткой вечерней рассылке: подпишитесь на наш канал в Telegram
