Все знали, что последние годы Зураб тяжело болел, перенес несколько операций у нас и за рубежом. Его сразил уход из жизни Елены Васильевны Образцовой. Они — партнеры — и как личности совпадали по темпераменту: сильные, страстные, за словом в карман не лезущие, прямые, открытые миру... С первого дня жизни до последнего Соткилава был человеком-событием, он жаждал. Не пел сам — так ходил к друзьям на спектакли, не мог не быть погруженным в музыкальную ткань, которая его возвышала и помогала преодолевать недуг.
А биография-то вообще фантастическая — вот так великими и становятся, не идут торными дорожками. С виду — дело случая, судьба, от которой не убежишь. Что ее пересказывать — уж сказано-пересказано: начинал как футболист в 50-х годах, был капитаном сборной Грузии, позже — получил тяжелые травмы, окончил горно-геологический факультет, почти случайно семья-друзья-знакомые чуть ли не силком заставили его «прослушаться», ну и пошло-поехало — от Тбилисской консерватории до московской... и приехало к Большому театру в 1973-м, к стажировке в Италии, к попаданию в обойму лучших оперных голосов СССР, — что потом назвали «золотым периодом ГАБТа».
В Большом он так и остался «пожизненным солистом», его яркость, масштаб не позволяли никогда в нем видеть «оперного пенсионера». Он увлекался, искал — искал до последнего, решаясь на любые эксперименты, которые соответствовали его духу и вкусовой планке. Когда уходят оперные глыбы — скорбить не хочется, Зураб жить любил и жить умел, подчиняя себя великому делу; но хочется переслушать хоть в записях его арии, насладиться тончайше выверенным краскам экспресии, трагизма, с легкими полутонами иронии, насладиться теми загадками, которые сам Зураб так для себя и не разгадал, потому и был движим музыкой до последнего дня...
О друге вспоминает Дмитрий Бертман, знавший его всю сознательную жизнь, к тому же Соткилава был тесно связан с «Геликоном». Бертман:
— Я помню начало 90-х — это время всяческих кооперативов, и при Большом был такой театр «Форум», который создали дирижер Михаил Юровский и певец Станислав Сулейманов: делали спектакли со звездами, и одной из первых решили ставить оперу «Квинт Фабий». Я тогда (в 21 год) только окончил ГИТИС, меня пригласили в качестве постановщика. Вошел в клетку с великими артистами — Зураб Соткилава, Юрий Мазурок, Нина Раутио и многие другие. Это было очень страшно, потому что в то время все они являлись самыми мощными людьми. Но Зураб меня поразил. Репетировал Луция Папирия. Кумир детства. Сразу снял во мне все комплексы, с ним оказалось проще всего. Невероятно теплый... хотя мог быть резким, когда это касалось защиты музыки. И что важно — всегда был абсолютно бескорыстным.
— А как «Геликон» был создан, то он появлялся на сцене регулярно?
— Конечно, например, в «Летучей мыши» на балу Орловского (когда начинался дивертисмент) он выходил как звезда... Звонит мне: «Дима, у вас «Мышь» когда? Можно я выступлю, спою... рок!». Я думаю — «Как это — рок?». Но Зураб привел группу и запел рок-композиции! Очень связан с «Геликоном», у нас работают его ученики — и ведущий баритон Максим Перебейнос, Михаил Давыдов... А как он радовался открытию нового здания! Когда я ставил «Садко», повернул голову со сцены и увидел в зале Соткилаву: каждый день приходил на репетиции, приводил своих учеников, пробовали их с оркестром... Мы очень с ним дружили, он, действительно, олицетворение золотой эпохи Большого. При этом — футболист, болельщик. Человек невероятного обаяния: как он пел грузинские песни! Всегда бросался на помощь другу. У нас, например, была такая проблема, когда мы еще на Арбате сидели: нас пытались столкнуть с грузинским рестораном, потому что мы носили декорации через их территорию. Зураб сам позвонил мне: «Я тебе во всем помогу». Пришел туда, поговорил с хозяевами и сделал нас друзьями. Увы, огромной трагедией для него стала смерть Образцовой, это его любимая партнерша.
— Часто оперные певцы эгоцентричны...
— Есть такое. А Зураб был открыт, радовался успехам других людей, ходил к нам на каждую премьеру. Считал себя учеником Бориса Покровского, был его фанатом, ходил в Камерный на спектакли Бориса Александровича... его интересовало всё! Не сидел в затворничестве, уйдя на пенсию в Большом театре. Наверное, уйти с такой позиции — это очень большая боль, и люди, как правило, начинают злиться. Он — нет: ходил в Большой на премьеры в качестве зрителя. Я относительно недавно встретил его там в гардеробе: он просто пришел посмотреть на новое поколение певцов, поддержать их... и это в театре, где прошла вся его жизнь, и где он спел все роли, какие только возможно. Я был очевидцем его триумфа, когда он вышел в образе Отелло в постановке Покровского (в разных составах делил эту роль с Атлантовым). Великий спектакль. Соткилава делал имидж этой постановке — своей страстью, своим голосом, своей влюбленностью в музыку. Вся Москва на «Отелло» ходила и плакала.
— Вы так и общались до последнего...
— Болел он долго. Но ведь не знаешь, когда человек уйдет... совсем недавно по телефону с ним разговаривали — просил прослушать ученицу. Он был певцом, который получал удовольствие от участия в любом деле — хоть в классическом, хоть в новаторском. Он получал неимоверное удовольствие от сцены, но не просто от сцены, а когда на ней находились другие люди. Это удивительно. Никакого эгоцентризма в помине не было. Обожал молодежь. И сам был готов на любой кипеж. В нем это невероятно соединялось — классический репертуар, грузинские песни, высокая итальянская теноровая культура и рок-музыка даже! Очень жалко его. Кошмар.
